— Когда я работал проводами, на мне сидели птицы… — сказал приехавший погостить из Мингрелии Джемал, задумчиво глядя в окно.
Я выглянул на улицу. Птиц на проводах не было. Улетели птицы. Может, проводами он работал не вчера?..
На следующий день в семь утра Джемал опять стоял у окна.
— Когда я работал цветами, меня на улицах бесплатно раздавали прохожим.
Этот факт вызвал у нас с другом Георгием полное доверие. Вот только слово «бесплатно»…
— Когда я работал шарманкой, — говорил Джемал, вновь стоя у утреннего окна, — я играл грустные неаполитанские песни…
А вот это было все-таки сомнительно — мы знали, что со слухом у него неважно.
Новое утро, по-видимому, опять застало Джемала у нашего окна, но я не знал это наверное, потому что мы с другом Георгием встретили это утро в маленьком духане «Квибиси» по дороге в Боржоми.
За стеной негромко и слаженно пели мужчины. Они закончили, и песня в открытые двери плавно вытекла из комнаты и поплыла вверх по ущелью, радуя приехавших на воды отдыхающих, а наступившую тишину заполнили другие звуки, и от звуков этих захотелось расплакаться, по-детски облегчив душу слезами. Они были светлы, как дыхание пастушьей дудочки, и печальны, как гибель «Титаника».
— Шарманка, — сказал друг Георгий, — пойдем.
Пожилой человек мерно крутил ручку большого двухпудового ящика с надписью «Нечада Балковская 94 Одесса» и изображениями двух кинто. Они были, видимо, одного возраста — шарманщик, шарманка и музыка, и все в духане чувствовали обаяние прожитого кем-то другим времени.
Шарманщик крутил ручку, воздух из меха попадал в голоса-свистки, которыми управлял валик, утыканный гвоздиками-нотами, и органчик пел протяжно и грустно.
— Скажи, Отари Петрович, играла твоя шарманка когда-нибудь неаполитанские песни?
Шарманщик передвинул рычажок, и шарманка запела «Скажите, девушки, подружке вашей»… довольно фальшиво и… на мингрельском языке.
— Сам не знаю, что такое, — удивился шарманщик.
Мы переглянулись.
Утром, воротившись в Тбилиси, мы дома застали Джемала.
— Когда я работал самолетом, — сказал он, — у меня были широкие крылья.
— В Москву лучше поездом поедешь, — сказал Георгий, глядя на фигуру у окна.
— Он же поэт, — сказал я, — это образ.
— Поездом, поездом…
