Предыдущие публикации в №102, 107, 123, 128, 133 в 2014 г, №3 в 2015.
В Мелитополе 3 тысячи беженцев, сейчас уже, наверное, больше. Среди них — две девочки из Донецка. Их вывезли из зоны боевых действий еще летом, но война для них не закончилась. Страх остался и с каждым днем, с каждой ночью становится все сильнее. К старым беженцам прибавляются новые. Не хватает продуктов, одежды, нет постоянной крыши над головой, и никто не поручится, что завтра они снова не окажутся в зоне боевых действий.
Олеся, 14 лет
— Мы жили в Текстильщиках, это недалеко от Петровского, где сильно стреляли, полрайона разрушено. По ночам за окном постоянно автоматные очереди. Я не спала, плакала. Помню, как-то к дому подъехала машина, человек закричал: «Что вы делаете, у меня семья!» Потом раздались выстрелы, и все стихло. Но самый ужасный момент — это как нашу остановку разбомбили. Киоск перевернут, кровавые пятна всюду…
— А почему все это происходит, ты понимаешь?
— Мы хотели стать самопровозглашенным государством, и за это Украина начала на нас наступать. «ДНР» нас как бы защищает, но, с другой стороны, мне кажется, они нас тоже бомбили. Был День города, они напились, людей избивали. Я не знаю, кому верить. Я уже даже собственным глазам не верю. Все врут. Сотни смертей от голода, нищета. Это в наше-то время!
— Через два года у тебя будет паспорт. В нем запишут: «Гражданка Украины». Ты считаешь себя украинкой после всего, что случилось?
— Конечно! И горжусь этим. Украина — хорошая страна, просто она попала в плохие руки. И я очень люблю свой город. Практически все сны — про Донецк. Я очень часто… Все, не могу.
(Плачет…)
— Что-то меня пугает все время. Я просыпаюсь оттого, что не могу откуда-то вырваться. Я думала, меня похоронят заживо. Это первая война, которую я видела. В школе нам рассказывали о Великой Отечественной, а я видела, как это происходит в моем родном городе. Я это никогда не забуду. Мне очень страшно.
Когда мы прощаемся, Олеся спрашивает:
— А вы действительно из Москвы? Прямо из самой? А можно мне какую-нибудь вещь? Любую. Я просто буду знать, что у меня что-то есть из Москвы.
Юля, 10 лет
— Юля, ты помнишь, как вы жили в Донецке?
(Юля молчит. Вид смертельно напуганный.)
— Юлечка, не бойся, скажи.
Юля молчит. Говорит мама:
— Она у нас по ночам кричит. Надо к психологу, но я не знаю, откуда денег на это взять. А ведь мы только отголоски слышали, под бомбежками и обстрелами не были. Мы жили в районе, который война фактически не затронула. Как только началось, почти сразу же и уехали. Но один был случай на улице. Люди в форме начали стрелять из автомата по машине, непонятно кто, вооруженные сепаратисты или нет. Прямо возле супермаркета. Мы в полутора метрах стояли, мы ж не думали, что будут стрелять. Юля испугалась, да мы все тогда испугались, резко схватились за руки и побежали. Вот после этого она такая. Ей очень тяжело. Она боится людей в форме, боится мужчин. А здесь мы все время слушаем эти разговоры. Богдан, Юлин друг, из Луганска, так он просто в реанимацию попал, когда ему сообщили, что девочку из его класса разорвало миной. Ему стало плохо с сердцем. А они же дружат, все дети. И вот теперь она ночью вскакивает, кричит: «Помогите, спасите!» Энурез начался… Я не знаю, что дальше делать.
— Что тебе снится, Юля?..
И тут она разрыдалась. Мы втроем, я, мать и фотограф, не могли ее успокоить. Все, все, Юля, уже не страшно…
— Дома фортепиано осталось, я так хотела, чтобы у меня была музыкальная девочка. Но вот она просит творог, сметану, молоко, а где я это возьму? Я знаю, здесь ведь тоже скоро будет небезопасно, и снова надо куда-то ехать. Мы не знаем, за кого мы, за Украину, за «Новороссию». Мы просто хотим жить, а нам не дают. Я вас очень прошу, вы передайте там, в Москве: пусть это побыстрее закончится.
Мы уходим, но тут Юля вскакивает и крепко обнимает нас, не пускает.
Мать говорит:
— Она думает, вы поможете…
Ян ШЕНКМАН, Владимир ТЕЛЕГИН(фото)
