Содержащаяся в спецблоке «Матросской тишины» Надежда Савченко держит голодовку уже больше двух месяцев. И, несмотря на стремительно ухудшающееся здоровье (обследовавшие ее немецкие медики пришли к заключению, что скоро у нее постепенно начнут отказывать внутренние органы), выходить из нее не собирается. Ультиматум Савченко российским властям — изменить меру пресечения на любую другую, не связанную с лишением свободы.
За украинскую летчицу вступился уже и Совет при президенте по правам человека, и члены ОНК. СК и суд стоят на своем. Савченко, которая не признает вины в пособничестве в убийстве двух журналистов ВГТРК и которой президент Порошенко на днях присвоил звание Героя Украины, — на своем.
Навестившие Савченко в этот понедельник глава СПЧ Михаил Федотов и врач Елизавета Глинка безуспешно пытались уговорить ее прекратить голодовку. С аналогичным призывом выступили уже и депутаты Верховной рады Украины.
Что происходит с Надеждой Савченко сейчас, как она себя чувствует, чего ожидает и почему ее отказываются отпустить до судебного решения хотя бы под домашний арест, — об этом «Новая» поговорила с адвокатом украинской летчицы Ильей НОВИКОВЫМ.
— Есть ли какие-то новости о состоянии здоровья вашей подзащитной?
— Мы наконец-то получили ответы российского Минюста на вопросы Европейского суда, который коммуницировал нашу жалобу 10 февраля. В ответах России — две странички печатного текста, суть: состояние здоровья Савченко «удовлетворительное» и копия всей история болезни. Более свежей информации — точной и объективной — нет. Зато на сегодняшний день у нас, адвокатов, есть информация от самой Надежды. Как она мне рассказала в понедельник, на прошлых выходных ее пичкали какой-то химией. Что это за лекарства — ни она, ни я не знаем. Мы не раз просили нам сообщать о том, чем ее лечат. Не сообщают. После приема этой химии ее на протяжении всего следующего дня в понедельник рвало желчью. У нее проблемы с желчным пузырем, о чем не раз говорилось даже медиками… Наметились проблемы с почками. В остальном при этом чувствует она себя относительно неплохо. По крайней мере, может прямо сидеть и стоять.
— Можно утверждать, что состояние Савченко находится под контролем иностранных врачей, ведь у нее уже были немецкие специалисты?
— Пока они были всего один раз. Надеюсь, будут еще. И новые обследования, безусловно, будут. Но вы знаете, начальство ФСИН настолько переживает, что с ней может что-то случиться, что я думаю, что это даже лучше любого контроля немецких врачей. ФСИН реально боится и реально напугана. Им дали какую-то накачку, уж не знаю, с какого этажа власти, но они действительно — и это чувствуется — не спускают с нее глаз и сдувают пылинки.
— Выходить из голодовки она не собирается? Ведь немецкие врачи говорят, что у нее постепенно будут отказывать внутренние органы. Вы говорили с ней об этом?
— Понимаете, я как адвокат должен выполнять наилучшим образом то, чего от меня хочет мой клиент. Я могу наедине с ней говорить о чем угодно, просить ее прекратить голодовку, приводить какие угодно доводы… Но поскольку ее позиция — не прекращать голодовку, а наоборот — двигаться в сторону ужесточения, то я должен уважать эту позицию. И я уважаю. И не могу критиковать и высказываться иначе. Если говорить о прогнозах, то, конечно, мне хочется верить, что история кончится оптимистично и Россия наконец-то пойдет на компромисс. По ведению уголовного дела мы, адвокаты, продолжаем делать, что нужно — подаем ходатайства, пишем жалобы, озвучиваем позицию Надежды… А дальше будь что будет.
— Какой у нее настрой?
— Она абсолютно не подавлена. Она собрана и сконцентрирована. Нужно понимать, что это за человек. Я не знаю, до какой степени могло не повезти нашим следователям, чтобы им достался такой обвиняемый. Любой другой на ее месте сломался бы уже давно. Она не ломается и вообще не похожа на человека, который может это сделать.
2 марта произошел такой эпизод. Я принес ей журнал The New Times без какой-либо задней мысли. Просто купил его перед ее посещением в киоске. Она его листала и наткнулась на фотографию, на которой Илью Горячева, фигуранта «дела БОРНА», ведут по коридору суда. Среди конвоиров она увидела того, кто непосредственно оскорбил ее 10 февраля в конвойном помещении Басманного суда (по словам Савченко, этот конвоир сказал ей: «Говори на русском! Мы ваш чурбанский не понимаем». Тогда же конвойные отказались дать ей воды. — В. Ч.). Мы тогда подали жалобу в целом на конвой. Сейчас мы уже знаем в лицо этого человека и будем добиваться, чтобы его персонально наказали за то, что он сделал.
— Как адвокат и человек, чем вы лично для себя можете объяснить эту упертость властей — почему не изменить ей меру пресечения: под залог, домашний арест, подписку? Ведь столько трагических случаев уже было. Чего они хотят?
— Ничего не хотят. В СК не рады, что связались с этой историей, и не знают, как из нее выпутаться. Такая полумера, как изменение меры пресечения, им ничего не дает. Получается, им нужно будет признать ошибку и полностью прекратить дело. А они на это не готовы. Они вообще очень не любят признавать ошибки. Либо им придется делать вид, что все может длиться бесконечно долго, как оно происходит сейчас. «Еще три месяца проживем, а там, может быть, и что-нибудь случится». А если случится что-то плохое, то, как они, видимо, полагают, это будут проблемы ФСИН, а не Следственного комитета. С точки зрения службиста, конечно, это решение правильное — не принимать ответственность на себя. Следователь, который работает в таком накатанном темпе — когда каждые три месяца обвиняемому гарантированно продлевают арест — ничем не рискует. У него есть начальство, чьи инструкции он выполняет. Поэтому никакой отдельной мотивации, логики за этим просто не стоит. Это одно из проявлений такой безустальной глухоты. И десятки тысяч людей, не одна Надежда, сидят в атмосфере этой глухоты.
