Бывшая теплица в крошечном садике на Новорязанской улице, муниципальный «Зверевский центр современного искусства» на афише именуется «музеем». Во-первых, носит имя классика андеграунда — лишь оттого, что директор заведения, поэт Алексей Сосна был с ним знаком. Во-вторых, пытается найти отзвуки забронзовевшего нонконформизма в живом настоящем: стремится легитимизировать и «увековечить» (любимое словечко Анатолия Тимофеевича!) сегодняшних околокультурных маргиналов, предрекая им как раз музейное будущее. Но вот последний проект Центра вроде бы оправдывает его самопровозглашенный статус.
Автор выставки «Переигра» Олег Мавроматти — один из самых радикальных российских художников 90-х, зашивавший себе рот в радиоэфире «Эха Москвы», выжигавший на груди пацифик в День Победы, игравший в шахматы пылающими фигурами. Буквально соединивший социальный пафос и физическую боль, цену которой бывший врач хорошо знает.
Короче, легенда московского акционизма. А вот живая ли — еще вопрос. Нет, с самим героем, недавно разменявшим полтинник, все в порядке, несмотря на многолетние суицидальные усилия во имя contemporary art. И интересующиеся современным искусством о кровавом перформансисте наверняка слышали и читали (есть даже статья в Википедии с гиперссылками), однако для нынешней аудитории Зверевского центра его имя, боюсь, — такой же пустой, музейный звук, как и имя Зверева.
Красноречив сам факт того, что московский вернисаж почти совпал с одним роковым юбилеем, о котором ненароком позабыли. 1 апреля 2000 года на Берсеневской набережной, рядом со зданием Института культурологии и напротив храма Христа Спасителя, руки Олега Мавроматти прибили к деревянной перекладине, а на его спине вырезали надпись «Я — не Сын Божий». Художник терпел боль около получаса, после чего был доставлен в травмпункт. Акция называлась «Не верь глазам своим», что подразумевало: «Мои крестные муки есть страдания человеческие; я не уподобляюсь даже в помыслах Господу нашему, в отличие от религиозных фанатиков, распинающих себя на Страстной неделе; но тем ощутимее мои физическое несовершенство и скорбная юдоль».
По инициативе прихожан храма Святого Николы, расположенного рядом с НИИ (и, кстати, претендовавшего на его площади), против Мавроматти со второй попытки было возбуждено уголовное дело по статье 282 УК, пункт «б» — «разжигание межрелигиозной розни». Затем были обыски в квартире, изъятие видеопленок, художественных фильмов, снятых художником, допросы и, наконец, решение не возвращаться в Россию с кинофестиваля в Болгарии. Мавроматти, ныне живущий в Америке, до сих пор находится под следствием и объявлен в международный розыск. Он — второй после Авдея Тер-Оганьяна художник-эмигрант, ставший жертвой клерикальной цензуры. Его акция, которую неправильно называют «Распятием», искажая ее смысл с точностью до наоборот, вошла в историю российского перформанса. Однако, повторяю, в Зверевском центре о ней — вернее, о наступающем ее 15-летии — не вспомнили. Хотя что может быть актуальнее в разгар борьбы с «кулябинщиной»? Вероятно, сегодня Олег Мавроматти — всего лишь герой минувших дней, заокеанский изгнанник уважаемый ветеран.
Ирония же в том, что новая выставка художника — как раз про будущее, а не прошлое. «Переигра» — это совсем свежая графическая серия из 38 листов, уникальная хотя бы тем, что это чуть ли не первое станковое произведение акциониста. Мавроматти переносится лет на сто вперед и воображает себя археологом, обнаружившим условный «золотой запас» эмблематических изображений и символов, лишенных для него всякого смысла. Есть просто цветные картинки, означающие без означаемых. «Точки, наиболее удаленные от первоисточника и начисто лишенные души» — автор берет себе в группу поддержки отца кибер-панка Уильяма Гибсона с романом «Распознавание образов». В итоге из этих визуальных сингулярностей складываются абсурдистские пазлы-ребусы, стилистически напоминающие одновременно «их» комиксы и «наши» детские иллюстрации.
Мавроматти в самом деле вдохновлялся советскими мультиками и голливудским кино, но, вероятно, еще больше психоделическим фэнтези, которое так любит последнее поколение московских концептуалистов вроде Павла Пепперштейна или Аркадия Насонова, очевидных антиподов брутальных перформансистов-«телесников». Короче, «Переигра» — постмодернистский ребус, игра со зрителем в перетягивание неуловимых значений. Неслучайно почти по всем рисункам рассыпаны пешки, ферзи и королевы — отсылка и к загадкам Кэрролла, создателя Зазеркалья, и к парадоксам Дюшана, отца авангарда, а также великого шахматиста.
Но Мавроматти не был бы Мавроматти, если бы ограничился этой интеллектуальной дурью. На самом деле его путешествие во времени и игра в «гостя из будущего» — лишь попытка освободиться от роковой бесконечности настоящего. Гитлер, превращающийся в Чарли Чаплина, Волк, гоняющийся за Бэтменом, Маугли, распятый на доске объявлений, Карлсон-педофил, свастики и коловороты, карманные атомные бомбы и «Майн Кампф» в качестве pillow-book — это сон человека, насмотревшегося сегодняшнего телевизора. «Наслушавшегося Мамонтова и Киселева», — уточняет художник, которого они в прямом смысле достали даже в Америке.
Мавроматти хочется, чтобы этот морок рассеялся, и все идеологические фетиши-клише разом обессмыслились. И «переигра» закончилась в пользу зрителя, вырубившего ящик. Картинки — они и есть картинки. Время лечит.
Однако со своей беспечной футурологией художник поспешил. Его работы оказались даже не в зомбированной России настоящего, а в той мракобесной Москве прошлого, из которой пятнадцать лет назад Мавроматти пришлось бежать. Теперь здесь борются за чистоту Вагнера, а в качестве татуировки у местных Волков модны уже не свастики, а православные кресты. Впрочем, они всегда были популярны. Им не грозит участь музейных экспонатов.
А Олегу Мавроматти рано на покой. Прошлое наступает, так что будущее подождет.
Федор РОМЕР — специально для «Новой»
