СюжетыОбщество

Киев

Один день в городе N

Этот материал вышел в номере № 35 от 6 апреля 2015
Читать
Один день в городе N

Внимание: при чтении этого материала следует учитывать, что на момент пребывания автора в Киеве 1 гривна была равна 2 рублям 17 копейкам.

Изображение

Объяснение с читателями до и после командировки

О причинах, побудивших меня поехать (полететь, российские поезда отменили) в Киев:

а) моя рубрика «Один день в городе N», заброшенная мной; накануне главный редактор сказал: «Выбирай любой город — и поезжай», а тут друг вернулся из Киева с рассказами, и мне захотелось увидеть этот город изнутри — просто людей из просто жизни, сегодняшнюю повседневность;

б) моя мама украинка, родившаяся в двухстах километрах от Киева — в Чернобаевском районе Черкасской области; мамы не стало семнадцать лет назад, но этой войны на востоке Украины она бы не пережила; кстати, мама никогда не была в Киеве, так что эта поездка и за нее;

в) моя необходимость выполнить наказ главного редактора — дать прямой, исчерпывающий ответ на вопрос: «Мы еще вместе или уже все, кранты, враги навеки?»; мы — две страны: Россия и Украина.

…Так как это именно «Один день…», то по законам жанра получился очень беглый очерк, содержащий лишь несколько наблюдений.

В субъективности прошу не обвинять. На своей субъективности сама настаиваю. Потому что ни в какую объективность не верю. Во всяком случае, и субъективность, и объективность для меня — не безразличие.

Заранее предупреждаю: кроме одного непонятного окрика в аэропорту (см. ниже), чрезвычайной предвзятости, категоричности, непримиримости со стороны киевлян не увидела.

В аэропорту и в такси

Киевский аэропорт «Борисполь».

Какой-то с виду просто подросток почему-то вызывает подозрение у пограничницы, и она его куда-то уводит. Возвращаются быстро. Она все-таки ставит ему штамп в паспорте, наверное, там, за отдельной дверью так решили, — но громко, выделяя не то что каждое слово, а каждую букву, говорит: «Вы наших детей убиваете». Парень нервно улыбается и оглядывается.

Такси оплачиваю в кассе аэропорта, а на стоянку меня ведет сопровождающий. Он совсем юн, очень рыж и улыбчив. С ходу спрашиваю: «Останемся ли мы вместе или все — кранты, враги навеки?» Отвечает без улыбки: «Это правительства с двух сторон виноваты в том, что случилось». — «А что мы, люди, можем сделать?» — «Не втягиваться».

Таксист поначалу суров. Но вскоре заговаривает сам.

«Я — украинец, а моя первая жена — россиянка. После развода она вышла замуж за россиянина, с нашим тринадцатилетним сыном живут напротив, с моего балкона виден их дом. И что? Мне пойти сегодня и перестрелять их? Или сыну моему прийти ко мне и пострелять?»

Молчит. Потом показывает на лобовое стекло: «Повестка, видите, пришла. На войну меня призывают. И в кого и зачем я на этой войне стрелять буду?»

Рассказывает, как трудно стало жить. Но не только за последний год. Давно все ухудшается.

«В магазинах новую должность пора вводить: резальщики ценников. Каждый день цены растут. Я таксист, еще туда-сюда могу заработать, а бюджетникам каково?»

Таксисту лет сорок. Бюджетников жалеет больше, чем себя.

«А к чему телевизор ваш бэндэровцами нас обзывает? И первое не «а», а «э». Чтоб еще оскорбительней, да? А что — Бандера? Он такая же часть нашей истории, как у вас ваш… (задумывается) Емельян Пугачев».

И — напоследок: «Да куда нам деваться друг от друга? Вон какая война страшная была, которая Великая Отечественная, и как немцы и русские друг друга ненавидели, а теперь нет той ненависти и в помине».

Про театр и ощущение прифронтового города

Пьем чай с нашим киевским собкором Олей Мусафировой, потом она бежит в прямой эфир (на украинском телевидении чуть ли не все эфиры прямые), а я — на Крещатик.

Театр русской драмы имени Леси Украинки. (Русская драма, а имя Леси Украинки, но это я так, к слову.) Премьерный спектакль «Женщина прошлых времен». В кассу небольшая очередь. Билеты есть.

Малая сцена, зал на 136 мест, свободное — только одно. Публика: люди средних лет, и пожилые, и молодняка много. Одеты кто просто, кто нарядно. Разговаривают по-русски. Лишь одна пара за мной — по-украински. Пьеса сильная, играют хорошо. Обстановка мирная, расслабленная. А у меня ощущение прифронтового города. Вот абсолютно реальное ощущение, не накрученное, невероятно личное, практически на физиологическом уровне. Но — откуда? Я же никогда не была ни на фронте, ни около него.

Вспомнила.

Страшное наводнение в моем родном Темрюке. Вышло из берегов море. Сам Темрюк стоит на горе и мало пострадал. А станицы у моря затопило.

Я иду из школы, очень теплый октябрь, много солнца, а во дворе местной больницы горы трупов.

Дома меня ждут мои любимые голубцы. Мама умеет их готовить как никто. Но я не могу есть эти голубцы. Я их потом еще много лет не ем.

Пошла бродить по городу. Те люди, что спаслись, кажутся безумными. А может, они и были безумными.

Мужчина воет от горя и сжимает в руках пластмассовую куклу-неваляшку. Наводнение погубило всю его семью, шесть человек. Я девятиклассница и не могу себе представить: как это — потерять за несколько минут всю семью, шесть человек. Я и сегодня не могу это представить.

От того наводнения погибло человек триста. Официально об этом ни строчки. Не только в Темрюке — нигде.

А через восемнадцать лет — «Адмирал Нахимов», который затонул у берегов Новороссийска. Я уже собкор «Комсомолки» по Краснодарскому краю.

И опять горы трупов. И крики истерзанных душ — тех, кто сам спасся, но потерял родных. 448 человек унесло море. Только на «Титанике» жертв было больше.

Перестройка, гласность, две недели подряд пишем в номер репортажи, все открыто, но в Политбюро побеждает очередное реакционное крыло, и нам говорят: хватит нервировать страну, вместо того чтобы счастливо завтракать, все читают про ваш «Нахимов». Оказывается, он только наш.

Лицо женщины, вдовы летчика. Двадцать лет назад в авиакатастрофе погиб ее муж. Тело не было найдено. И теперь она просит об одном: «вытащить» из моря «хоть что-то», что осталось от ее дочери и зятя. Она сама купила им путевки на этот корабль, в их свадебное путешествие.

Оля Мусафирова, наш собкор, скажет, что мое ощущение прифронтового города — точное. Все, что происходит сегодня в Киеве, — происходит на фоне войны. И это не абстрактный фон. А «сюжет» чистого экзистенциального ужаса. Беда, в которую втянуты все.

Так что когда будете читать в моих заметках про цены или что-то смешное — умножьте все это на ощущение прифронтового города.

Из разговоров с киевлянами:

«Мы еще не европейский город и не реально европейская страна, но у нас уже есть люди, которые готовы умереть за европейские ценности».

«Порошенко сказал: если перемирие не сработает — ввожу военное положение. Но у нас сейчас и военное положение не вводится, и перемирие ненастоящее. Какое-то воюющее перемирие».

«Вместе мы еще или уже нет? Вот опять у нас «или-или». А ведь что ни скажи сейчас — все будет предварительно или односторонне. Определения всегда неполны. И интерпретировать — значит обеднять. У России и Украины еще есть шанс не стать смертельными врагами навсегда. Те же Минские соглашения… Как к ним скептически ни относись, но они — реальность, с которой все стороны военного конфликта вынуждены считаться».

Про магазины и очереди, которых нет

Вино: от 29,99 гривны до 90,99. Советское шампанское — 47,99. Пиво — от 9,99 до 44,99. Сыры: за 100 г — от 36,51 до 189,99. Гречка: 18,69 за 1 кг. Макароны: от 9,69 до 57,99 за 500 г. Хлеб: 4,69 (белый), от 9,99 до 13,99 (черный). Колбаса типа докторской — 6,7 и 8,9 грн за 1 кг, сервелат — 24,20. Помидоры — 54,99. Яблоки — 15,99. Огурцы — 67,8. Свинина, говядина, телятина — от 53,95 до 79 грн за 1 кг.

Короче, полный ассортимент и никаких очередей.

А возвращаюсь в Москву — и радостно-мстительные кадры в нашем заасфальтированном телевизоре: пустые полки киевских магазинов, люди в огромных очередях бьются насмерть за бутылку подсолнечного масла и молодой российский корреспондент на балконе Крещатика, беззастенчиво лыбясь, несет какую-то запредельную брехню про цены на украинские продукты.

По некоей странной причине больше всего задевает, что этот маленький гаденыш-телевизионщик беззастенчиво улыбается. А что, если бы краснел — было бы лучше?

Изображение

Бессарабка

Бессарабский рынок. Само здание — начало прошлого века. Красивое и мощное. Было бы еще красивее, если бы фасад не украшала (не портила) дурацкая реклама в человеческий рост, закрывающая весь фасад.

Будний день. 12 часов. Людей мало. А всего — от мяса до фруктов — завались.

Говядина — от 70 до 100 грн за 1 кг. Свинина — от 60 (ребро) до 70 (лопатка). Телятина — от 50 до 100.

Встречаю свою «землячку» — таранку кубанскую — 350 гривен за 1 кг. (Уважают, задешево не продают.) Семге тоже респект — 600 грн за кг. Как «дочь рыбака», записываю для папы цену черной икры, на которой выросла, а теперь, конечно, в глаза не вижу: 500 долларов за килограмм. (Первый и последний раз вижу на рынке цену не в гривнах, а в долларах.)

С молодайкой Витой, торгующей салом и домашней колбасой, общаемся за милую душу. Сало у нее 150 гривен за 1 кг, домашняя колбаса — 250.

Ярмарки как узор взаимопомощи

Бессарабка — центр Киева. А вот, к примеру, пролетарский район вокруг станкозавода. Завод уже давно не работает в полную силу, так, два-три цеха еле дышат. Раньше люди здесь много зарабатывали, а теперь, смеясь, признаются: «В целом по бараку у нас снизился общий уровень». Только продуктовые ярмарки по четвергам и пятницам спасают.

«Из Ровенской и Житомирской областей крестьяне и мелкие фермеры везут вкуснячие продукты и по очень бюджетным ценам. В нашем элитном «Гурмане» мы такое только понюхать можем. А на ярмарке мясо самое шикарное — 55—69 грн за 1 кг. Десяток яиц — от 14 до 16 грн, в магазинах дешевле 18 грн яйца не найдешь, но для нас и одна, две, три, четыре гривны — деньги».

Из того, что выручают на ярмарке, торговцы тут же отдают чуть ли не три четверти переселенцам из Донбасса, раненым в госпиталях. Кстати, три четверти — не образ, а реальные цифры. Я не раз в Киеве слышала от того же среднего класса: не десятина, а три четверти заработанного уходит на благотворительность.

Про О. Э.

Мне очень нравится музыкальная украинская группа «Океан Эльзы» и ее лидер Святослав Вакарчук. Увы, живьем послушать ребят не удалось, их концерт в Киеве был уже после моего отъезда.

Но в субботу, 28 февраля, в 17.08 читаю в украинском интернете: «Святослав Вакарчук посвятил песню убитому Борису Немцову».

«Океан Эльзы» называют здесь О. Э., но просят не путать с Мандельштамом. (Если кто не знает: с Осипом Эмильевичем.)


Про истинного киевского героя

Так получилось, что все почти, с кем я говорила в Киеве, даже не упоминали имени Бандеры. А потом и вовсе для меня стало открытием, что истинный герой киевлян — не Бандера, не Порошенко, не Яценюк, а Мандельштам.

Ни о ком я не слышала так много и на каждом шагу, как о нем. Что-то подобное было только с Кантом в Калининграде. Там о Канте мне говорили все — от гостиничных уборщиц до молодоженов на его могиле. Причем так лично, как о парне с соседней улицы.

Вот и в Киеве вам обязательно сообщат, что двадцатидевятилетний поэт Осип Мандельштам приехал в Киев в апреле 1919 года. Тусовался по ночным клубам и в одном из них — в литературно-артистическом кафе «Х.Л.А.М» (художники, литераторы, артисты, музыканты) 1 мая познакомился со своей будущей женой, двадцатилетней художницей Надей Хазиной. И тут же — загордясь: «Мандельштам не просто тусуется по киевским кафе, он безудержно увлекается «Кобзарем» Шевченко». Не литературоведы вовсе, а прохожие авторитетно и безаппеляционно заявят, что стихотворение Тараса Шевченко «Чи ми ще зiйдемося знову?» легло в основу мандельштамовского «В Петербурге мы сойдемся снова…» (А может, это и правда, думаю я, ведь сказал же другой поэт: «Если ты родился в России, неизбежна тоска по иной родословной».)

Наличие эха — по определению — первейшее свойство любой хорошей акустики. И из Мандельштама получился просто «отличный купол для предшественников». Назовите это влиянием Тараса Шевченко и Гоголя, а можно выше — сродством. Мандельштам работает «с голоса», вводит в свою поэзию украинизмы. («Я один в России работаю с голоса, а кругом густопсовая сволочь пишет».)

«Быстрый отрывистый говорок» Мандельштама, его поэзия скорости и оголенных нервов как-то очень на душу легли киевлянам. Нет, конечно, здесь любят Булгакова (земляк все-таки), и Ахматову (тоже своя, хотя по фрейдистской логике звал ее Янукович Ахметовой), и Пастернака ценят, и Врубелем восхищаются, и Вертинского обожают, но так получилось, что Мандельштам — совсем почему-то родня.

«Язычески жизнерадостный» Мандельштам, объясняли мне в Киеве, сродни их городу: «Этот «сирота эпохи», этот «бездомный союзного значения» …Его стихи пережили столько режимов и сколько еще переживут… Из-за своей колоссальной интенсивности лиризма и своей глубины нам особенно сегодня поддержка и утешение».

И жалеют здесь Осипа Эмильевича как-то так трогательно, нежно, будто то, что случилось потом с ним и Надей Хазиной, буквально на днях произошло.


Как по улицам Киева-Вия Ищет мужа не знаю, чья жинка, И на щеки ее восковые Ни одна не скатилась слезинка.

Не гадают цыганочки кралям, Не играют в Купеческом скрипки, На Крещатике лошади пали, Пахнут смертью господские Липки.

Уходили с последним трамваем Прямо за город красноармейцы, И шинель прокричала сырая: — Мы вернемся еще — разумейте… Апрель 1937-го. За год до смерти.


«Горожанин и друг горожан» Мандельштам первым в Советском Союзе написал о Голодоморе 1932—1933 годов:

Природа своего не узнает лица, И тени страшные Украины, Кубани… Как в туфлях войлочных голодные крестьяне Калитку стерегут, не трогая кольца… Май 1933 года.

Или такая мандельштамовская всплывет строчка: «Не бумажные дести, а вести спасают людей…»

Ее киевляне вспомнят в связи с гастролями Вахтанга Кикабидзе («Он нас любит»), Михаила Жванецкого («Он же одессит, мы бы его не поняли, если бы он сейчас к нам не приехал бы») или модного сегодня в России Ивана Дорна («Он, кстати, родился в зоне Чернобыля, знаешь?»).

Как о «симпатиках» вам скажут в Киеве о Лии Ахеджаковой, Юрии Шевчуке, Андрее Макаревиче. Это у нас им на пустом месте политику шьют, а киевляне просто благодарны за сочувствие. («Вести о таких людях спасают».)

А потом опять вернутся к своей родне — к Мандельштаму.

Из разговоров с киевлянами:

«Вот как он сказал о Киеве: «Я люблю этот небывалый город, словно в нем родился и никогда из него не уезжал». — «Страшась наступающей нищеты, хорошо вспомнить мандельштамовское: «По губам меня помажет/Пустота,/Строгий кукиш мне покажет/Нищета». Это он так шутить пытался. И мы пытаемся».

В киевском интернете — на полном серьезе — дискуссия: вышел бы или не вышел Мандельштам на Майдан? (Почему-то никто не спорит в этой связи о Булгакове. Наоборот, говорят: ну он — государственник, империалист.) А вот о Мандельштаме — дословно, Валентин Андросов: «Ясное дело, что Мандельштам вышел бы, даже с риском для собственной жизни. Его очерк о Киеве — это для нас очерк о том, почему именно здесь возможен Майдан: «Велико жизнелюбие киевлян <…>». Просто помните: каждый раз, когда вы вспоминаете «Небесную сотню» или на условно-этикетное «Слава Украине!» отвечаете все еще свежим и восторженным «Героям слава!», где-то в «ворованном воздухе» Владивостока и лагерных окрестностях радуется Мандельштам. Потому что, с оглядкой на столетнюю разницу во времени или без нее, эти слова — еще и о нем».

Про ту, которая любит Киев, а он отвечает ей взаимностью

Изображение

Оля Мусафирова говорит о ней: «Если бы у нас все были такие, мы бы давно стали Европой».

А сама она о Киеве: «Я люблю этот город, и он отвечает мне взаимностью».

Ее зовут Влада Осьмак. Она родилась в Восточной Германии. Ее папа был военный врач. Кстати, мама русская, казачка с Дона. А папа — украинец.

В Киев переехала с родителями, когда ей было 10 лет. А до этого жили и на Дальнем Востоке, и в Кременчуге, и в Ленинграде (папа там учился).

О том, кто она по национальности, сначала вообще не задумывалась, была советской девочкой, пионеркой, комсомолкой, такой, смеется, «активисткой конченой» и, наверное, более русской, чем украинкой, а сейчас ощущает себя на первом месте киевлянкой, а потом уже украинкой.

Окончила Киевский университет имени Тараса Шевченко, филфак. Работала в Музее Булгакова, в Музее истории Киева, двадцать лет в Музее одной улицы на Андреевском спуске (еще студенткой, третьекурсницей, была среди тех, кто создавал этот музей).

Культуролог, лучший экскурсовод Киева. Сегодня экскурсий, правда, не водит. Россияне же не приезжают. А экскурсии брали именно они.

Преподает музейное дело в педагогическом университете и в Киево-Могилянской академии. В одном вузе получает меньше двухсот гривен, в другом — чуть больше двухсот. (Для сравнения: средняя зарплата в Киеве — 5 тысяч гривен, минималка — 1700.)

«Когда работала экскурсоводом — две-три тысячи гривен в месяц набегало, иногда почти четыре, но до средней зарплаты никогда не дотягивала, а теперь без экскурсий, конечно, мне чувствительно, но ничего, не жалуюсь».

И до войны, когда зарабатывала экскурсиями, — черной икры, лобстеров и дорогих напитков Влада позволить себе не могла.

«А сейчас вдвое подскочили цены на яйца, на мясо — незначительно, на 20—30 процентов, на сыры, колбасы тоже на 20—30 процентов, но газ подорожал драматически. Если раньше за двухкомнатную квартиру платили 400 гривен, то нынче 800».

Как люди на это реагируют?

«В основном — молча. Из серии: разберемся! Понимаете, система приоритетов выстроилась. На каком-то биологически-животном уровне срабатывает защитная реакция организма: экономия нервной системы. Не нервничать по поводам, по которым можно не нервничать».

Для самых незащищенных существует система госсубсидий. Сложная. Кучу справок надо собрать. Но система работает.

«Эту зиму мы, слава богу, пережили. В квартирах было тепло. Даже жарко. Веерные отключения электричества — в случаях крайней необходимости. И люди понимали: отключения дают экономию. Ну если мы совсем без газа останемся — будем жить в холодных спальнях. Как британцы». (Смеется.)

Окончание — в следующем номере

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow