Много раз, много лет подряд приходилось писать — театр уклоняется от жизни: то, что происходит на сцене, и то, что творится в реальности, несопоставимо по концентрации и драматизму. Спасительное бегство от современности, неготовность осваивать новые развороты тем и социальных территорий, вглядываться в новые типажи, выявлять новые психологические коллизии отмечали длинный канун нынешней театральной эпохи.
На глазах все поменялось. Именно через театр прошел разлом, в который рухнули страх нарушать табу, почтение к текстам, инстинкт самосохранения, подсказывающий уклоняться от аналогий с яростной, а то и пошлой злобой дня. Из нервного обихода жирно вымарали спокойную, сосредоточенную работу как успешный способ жизни в профессии. Из всех искусств отныне для нас важнейшим является скандал.
Почва ли трясется, головы ли идут кругом, но через сцену-общество ползет трещина, по обе стороны которой кого только нет: манипуляторы, фанатики, плуты, ревнители идеалов, игроки на всех идеологических полях сразу и — куда ж без них? — начальнички разных калибров — думских, министерских — уморительно комичные общим уровнем боевой подготовки.
Богато вышивает реальность по канве умысла. Одновременно — на фоне курьеров, замучившихся носить письма в суд, сотен тысяч френдов, стерших пальцы в стуке по клавишам — культминистр РФ вспыльчиво кует опрометчивые приказы, общественность подписывает петиции, чтобы послать его куда следует (в отставку), проводники «Божьей воли» торгуют свиную голову, чтоб позаметней устроить ее на пороге театра, банановый король планирует Большой театр в Сибири, скрывается от обысков в апартаментах Гранд-отеля, сияет в лучах телекамер, а остолбеневшие в «стояниях» протестуют против нетрадиционных творцов, бьющихся за каждый миг славы при горячей поддержке прогрессивного человечества. Одни борются со свободой творческого самовыражения, другие с цензурой. А Сеть — современный аналог дьявольских силков — с головой накрывает всех. Размах постановки и вовлеченность действующих лиц поистине эпические. Ну и кого, скажите, в этой атмосфере, когда кругом веером сыплются электрические искры, волнует, как идет в Москве очередной, ХХI фестиваль «Золотая маска»?! На этом фоне режиссер Могучий, привезший в столицу свой спектакль, нервно курит в камышах, едва виден козырек бейсболки. И все-таки начнем именно с его «Алисы» из БДТ имени Товстоногова.
Уже не раз приходилось слышать, что с недавних пор в кулуарах знаменитого свежеотреставрированного театра то и дело порхают фразочки типа: «И чтоб никакой товстоноговщины!» Так вот, можно не беспокоиться. Ее нет. Хотя есть еще артисты, которые ее помнят, у некоторых она в арт-матрицу впечатана. От Геннадия Богачева до Валерия Ивченко. И само собой, Алисы Фрейндлих.
Итак, Алиса тут блокадная девочка, потерявшая от бомбежек сон, выжившая, прожившая длинную жизнь, давно немолодая женщина, вправленная в действо, которое тоже кажется сном. Тяжелым. Сюжет Кэрролла переплетен с могучей отсебятиной театра. Текст, сочиненный внутри нынешнего БДТ, банальный, резонерский и ничего общего с литературой не имеет (лайт-пример: «…как говно встречаю, так сразу хочется к маме с папой улететь…»).
Что ж, импульс, пожалуй, понятный, в чем-то даже и универсальный. Так же как и нудный рефрен, идущий через два акта: «нужно вернуться к истокам жизни»… Может, лучше — к истокам театра? Конкретного БДТ?..
Дело даже не в вымученности сюжета. Не в этюдного уровня задачах для зрелых артистов. Не в монологах, от которых зал цепенеет в скуке, не в разваливающейся все три часа структуре спектакля. Дело в необычайном доверии режиссера к собственному бессознательному, которое бдит за стекающимися отовсюду идеями, обращая их в общие места, в уверенности, что на все это — есть право. То самое право на интерпретацию, которое сейчас кроваво обсуждается везде: в министерстве, соцсетях, на площадях и в переулках. Подобный уровень завороженности собой описан в другой сказке, в свое время изумительно сыгранной на другой сцене. Но «Голый король» состоялся благодаря гению Евстигнеева, а вот «Алису» не спасает даже гений Фрейндлих.
Итак, даже если в распоряжении режиссера грандиозная актриса, легенда ремесла, недостаточно взять историю, просто похожую на жизнь, чтобы она стала театром. Сцена обладает кислотными свойствами — не растворяет только литературу. И самое печальное в этом фальшивом спектакле — не тоска девочки по маме, а то, что в БДТ пропал нюх на подделки.
А вот скромная работа того же театра «Когда я снова стану маленьким» (копродукция с московским творческим объединением «КультПроект»), имеющая подзаголовок «Спектакль для семейного просмотра по произведениям Януша Корчака», отличается и чистотой стиля, и чистотой намерений.
История про бедное, счастливое и драматическое детство рассказана актером Тарасом Бибичем от лица героя-мальчика — точно и трогательно. Она и должна быть такой — трогательной на грани слез, скрытых от дворовых друзей и родителей. Первая смерть, первая любовь, первая свобода — 80 минут спектакля вбирают самые важные моменты детства, перерастающего в отрочество. В спектакле музыка (композитор Николай Якимов) и отличные куклы — двойники персонажей (Наталья Мишина). Жизнь кочует среди ширм и лесенок, помещена сценографом Эмилем Капелюшем в коробки, сундуки, чемоданы, и мелодия детства так безукоризненно выведена Корчаком и подхвачена режиссером Евгением Ибрагимовым, что даже совсем взрослый исполнитель не сбивается с такта. Спектакль — пример того, каким спокойно-достойным может быть театр, когда он не тужится произнести «новое слово».
И, наконец, «Вишневый сад» Льва Додина.
Его не поставишь ни в какой ряд. Он отделен. И отделён — уровнем режиссуры, мысли, решения. Об этом мы писали в дни премьеры («Новая газета», №33 от 28 марта 2014). Работа «МДТ — театра Европы» живой театр, каждый вечер достигающий одной из главных целей искусства — «заставить зло опустить глаза». Помимо ансамбля, выверенного, как оркестр, Ксения Раппопорт и Данила Козловский, Елизавета Боярская и Игорь Черневич играли мощно, тонко — событийно.
И зал, раскупивший билеты неподступной цены, не вдруг втягивающийся в Чехова, который возникает прямо посреди нашей жизни, — замирает, стихает. Да и как не затихнуть при таком кружеве эмоций, оставляющем ажурную тень на узком лице Раневской. При такой яростной, безоглядной трате себя, какую являет в роли Лопахина Козловский.
Три спектакля из Петербурга намечают три уровня фестиваля — шедевр, профессиональная работа, имитация; три коридора значений — зритель и жюри вольны выбрать любой.
