Сначала ощущается глухая, тупая боль — очень хочется передышки, и ты еще как-то надеешься — сейчас напряжение спадет, отпустит 15-летнего Кристофера. Он сможет смотреть людям в глаза, позволит им себя обнять или хотя бы до себя дотронуться. Расправит руку, которая застыла в положении перевернутой ладошки, улыбнется, выдохнет. Но его напряжение только нарастает, никакого выдоха-выхода нет. И 30-летнего актера Шамиля Хаматова, о котором ты еще помнишь вначале, что он исполняет роль Кристофера, — тоже уже давно нет, как нет и сцены. Есть мальчик, который как будто в ледяной пустыне, хотя все время среди людей. Он не может понять их, они не готовы понять его. Он все время мечется, ему страшно, трудно, но он решает проблемы, иногда странные для обычных людей. Например, как спуститься в метро? Ему, возможно, так же странно слышать, что умножение в уме трехзначных цифр для нас — проблема. Он умножает.
— Появляется ощущение, что ваш герой как будто даже похудел к концу спектакля. Как будто не три часа, а год прошел, целая жизнь. Как вы работали над ролью? Были ли прежде знакомы с аутистами? — спрашиваю я артиста Шамиля Хаматова.
— Нет, я знал об аутистах на уровне обывателя: что-то слышал, что-то читал, смотрел фильм «Человек дождя». В конце прошлого сезона мне предложили роль в спектакле «Загадочное ночное убийство собаки», на основе романа Марка Хэддона. На Западе роман — бестселлер, но мне история показалась поначалу слишком мелодраматичной. Драматургия построена так, что очевиден хеппи-энд, — мальчик-аутист добьется всего, станет успешным ученым в какой-нибудь процветающей компании типа «Майкрософт». Это вполне жизненный сценарий для западных реалий, но в России такое будущее для аутиста представить сложно.
Я это понял, когда актриса Нелли Уварова, которая в спектакле играет маму моего героя, познакомила нас с ребятами-аутистами. Она — учредитель и инициатор проекта «Наивно? Очень». Проект помогает ребятам-аутистам социализироваться. Там есть «Особые мастерские», где они рисуют, лепят, учатся разным ремеслам, например цветоводству. Я готовился к встрече с ними, читал специальную литературу, сильно волновался, получится ли общение. А когда приехал, нас вместе с режиссером спектакля Егором Перегудовым привели в комнату, где они рисовали, дали бумагу, карандаши. И мы сели с ними рисовать. Сложно было понять поначалу, на какие темы можно разговаривать, но потом мы начали задавать какие-то ситуативные вопросы, и они как-то сразу открылись. Появилось ощущение внутреннего покоя, оттого, что тебе не нужно придумывать ходы, строить модели общения. Этого всего просто не нужно! Их не интересует ничего, кроме того, что их интересует. Например, там есть такой парень — он интересуется разными железными дорогами и знает все станции метро и пересадки, все маршруты. И как-то мы с ним на эту тему долго разговаривали. Он спросил, где я живу, я ответил. А когда через какое-то время мы снова встретились, он узнал меня именно потому, что запомнил место жительства. Первое, что он мне сказал, узнавая, было: «На «Первомайской»?» Я ответил: «Да!» И уже после этого он тут же вспомнил, как меня зовут.
Там же был парень, который рисовал совершенно замечательные картины, — это все отмечали. Ему где-то предложили работать курьером, и он сразу согласился, принял это как счастье. Его пытались отговорить: «У тебя такой талант!» А для него важнее делать что-то, как обычные люди. Все эти ребята очень хотят как-то приблизиться к нам. Но в нашей стране их, за редкими исключениями, не берут на работу.
— Быть курьером для аутиста сложнее, чем создавать картины, на которые все заглядываются?
— Сложнее. Для него это — огромный шаг вперед. Есть много совсем простых вещей, которые для него сложны. Мне было удивительно смотреть спектакль «Загадочное ночное убийство собаки» в лондонском Национальном театре — там артист, у которого роль главного героя, совсем не играет проблему, потому что там в жизни у аутиста просто нет социальных проблем. Он довольно спокойный, воспитанный в Британии молодой человек.
— Там его своеобразие — ценность, а здесь проблема. Но ваш герой, Кристофер — подросток, он не может не воевать с родителями. Тем более когда отец, как выяснилось, лгал ему, что мама умерла…
— Есть много историй про детей и подростков-аутистов, и немало специальной литературы про их особенности, но практически ничего нет об их отношениях с родителями. В пьесе есть некая мама и некий папа; нам пришлось кропотливо и долго все прорабатывать, разбираться. Мама выглядит легкомысленной — она попросту уехала в другой город, у нее новый роман. Мы попытались ее образу придать человеческие черты, построить процесс утраты. Ты начинаешь обычно понимать, что потерял, когда пути назад уже нет. А отец этого пути к сыну ей не давал, прятал ее письма к нему. Это — утрата. Поэтому, когда через два года мой герой, узнав, что мама не умерла, самостоятельно, ценой неимоверных усилий, находит ее в другом городе — она все бросает и возвращается с ним.
— С моей точки зрения, это самый сильный момент спектакля — когда Кристофер узнает, что мать жива. Он мычит, нарезает круги быстрым шагом, радиус кругов все меньше. Кажется, он уже никогда не остановится. Его хочется успокоить, обнять. А этого делать нельзя — для аутиста любые прикосновения непереносимы. Эта безутешность прорывает все мыслимые пороги боли. Очень тяжелая у вас роль…
— У меня не получается так, чтобы приехать в театр за час до спектакля и, попив кофе, выкурив сигаретку, выйти на сцену. Я не курю за час, чтобы не сбить дыхание. Несколько часов сижу — вспоминаю, думаю о каких-то новых деталях, о том, что еще хотелось бы добавить к образу. На последних репетициях, практически уже на выходе спектакля, я обратил внимание на одну деталь, которую прежде не до конца осознавал. Вначале, когда мой Кристофер говорит о своем швейцарском армейском ноже, он перечисляет разные функции, но среди них нет той, что ранит или убивает. А в конце, после всего, что с ним происходит, он говорит: «Имейте в виду, что у меня в кармане швейцарский армейский нож, которым я могу отрезать себе палец». Вот это понимание — что нож проходит путь от обычной игрушки к вещи, при помощи которой, с угрозой себя поранить, можно закрыться от этого мира, — очень помогло мне прочувствовать роль глубже. Дело в том, что аутисты — максимально искренние и открытые люди. Они не умеют закрываться с помощью своих внутренних приемов, и нож становится первой вещью, с которой мой герой может это сделать.
У нас был специальный спектакль, на который мы позвали наших друзей — ребят-аутистов из «Мастерской», Они непредсказуемые, если им что-то не нравится — они просто встают и уходят. Это — одна из самых характерных их черт. Они сидели тихо весь спектакль, мне показалось, что им понравилось. Это был мой самый ответственный прогон.
Фото: Анна Артемьева/«Новая газета»
— Я знаю, что вам уже приходилось играть главные роли в кино, но в театре — это ваша первая главная роль.
— Да, в кино было много ролей, но не было роли, которой я мог бы гордиться. В России вообще крайне мало снимается фильмов, которые были бы мне по душе. Мой любимый фильм — «Амаркорд» Феллини. Люблю практически все фильмы Бертолуччи и Иоселиани. Люблю, когда в фильмах есть тишина и возможность медленного наблюдения за живыми людьми. Кино сегодня этого не дает, идет динамика, часто абсолютно бессмысленная. Поэтому я больше люблю работу в театре — здесь есть возможность послушать тишину, паузу, почувствовать что-то, подумать…
Мне бы очень хотелось сыграть Печорина. Еще с института я об этом мечтаю. Я смотрел телеспектакль, в котором играл Олег Даль. Мне кажется, Печорин — это такая тайна, в которой очень бы стоило попытаться разобраться сегодня… Лишние люди. Сегодня их стало гораздо больше, чем во времена Печорина.
Я играю в театре роли важные, но не главные, например, в спектаклях «Пять вечеров», «Мурлин Мурло».
Кристофер — моя первая главная роль. Это огромная ответственность. Когда только начинал работать, это не ощущалось. Но потом, в процессе репетиций, когда углубился, я вдруг отчетливо понял, какого уровня возможность дает мне театр, — не просто сказать, а буквально закричать о проблеме. Иногда, на инстинктивном уровне, хочется хотя бы на минутку пойти на поводу у зрителя, ну, условно говоря, пошутить, получить ответную реакцию. Но у меня теперь друзья — аутисты, мы общаемся, и я не могу их предать. Я всегда держу этих ребят в голове — они так не могут. Хотя они умеют заразительно смеяться, драматургически, внутри этого спектакля никто из них не смог бы даже улыбнуться. Даже в те моменты, когда я слышу смех в зале, например, когда Кристофер, чтобы попасть к маме и купить билет на поезд, должен самостоятельно снять деньги с карты в банкомате. Два из них его любимого красного цвета оказываются пустыми, деньги есть только в банкомате желтого цвета. А он ненавидит этот цвет… Это — смешной момент, но не для моего героя, он собирает все свои силы, чтобы преодолеть себя и все-таки получить деньги.
— Важно, что через смех ли, или через боль, но для очень многих людей, и тех, кто уже посмотрел, и тех, кто еще увидит спектакль, мальчик-аутист со всеми его особенностями больше уже не будет «чужим». Эту фразу: «Вы чужой человек!» — Кристофер произносит несколько раз в спектакле. И ясно слышится, что это он для всех чужой. Непонятный… Вы так глубоко вошли в образ, как вам удается выходить из роли уже после спектакля?
— За мной приехала жена после прогона, и мы что-то начали с ней обсуждать, а она смотрит на меня и вдруг говорит: «Что у тебя с глазами?» Я не понимаю — что? Она мне: «Это не твои глаза!»
— Притом что она тоже актриса, замечательная Дарья Белоусова, и несколько ролей в спектаклях театра вы играете вместе, она не могла себе представить, что у вас уже после премьеры могут оставаться глаза Кристофера?
— Она в тот момент решила, что со мной что-то случилось…
А что решил мой папа, было какое-то время для меня тайной. Он человек сдержанный и закрытый, эти его качества мне нравятся, но не была понятна его реакция. Мама, посмотрев спектакль, сразу сказала, что ей понравилось, а он промолчал. И только уже стороной до меня дошел его разговор с одним из знакомых о том, что папа, вернувшись домой, в Казань, кому-то там говорил, что «если будешь в Москве, пойди на спектакль, там Шамиль хорошую роль играет». Так я понял для себя, что, наверное, и ему понравилось…
— Как это интересно, что из семьи двух инженеров вышли два актера…
— С Чулпан понятная история, она с детства была очень творческим человеком, отличницей. Гитарные походы, чемоданы книг. Я в таком, как у нее, запойном чтении никогда в детстве замечен не был, занимался водным поло и был двоечником-троечником. Мне было лет 9, когда я приехал в первый раз в Москву к Чулпан, она тогда была студенткой. Еще была совсем другая жизнь в Казани — бандитские группировки, серый город после 90-х. И попал я к ней на занятия по актерскому мастерству, увидел, как ребята придумывали этюды. Красивые, открытые, яркие молодые люди, с которыми можно легко общаться. Мне захотелось быть с ними. Я стал думать об этом. А потом, когда был уже старшеклассником, приехал на каникулы в Москву и посмотрел спектакль «Три товарища», где Чулпан играет главную роль. Помню, как плакал на премьере. Вот в тот момент я понял, что хочу быть актером. Если бы не Чулпан, моя жизнь, наверное, сложилась бы совершенно иначе.
— Но Чулпан не только блистательная актриса. Она, по сути, перевернула в стране общественное сознание. Чувствительность к теме благотворительности развилась у многих людей именно благодаря ей. Видите ли вы себя и на этой стороне жизни?
— Это начиналось все и происходило на моих глазах. Я был на первом концерте «Подари жизнь» в «Современнике». Помогал, встречал приглашенных артистов и музыкантов. Это был 2006 год, никто тогда не думал, что это все выльется в такое грандиозное явление, в помощь тысячам и тысячам тяжелобольных детей. Надо было помочь больнице собрать деньги на какой-то аппарат. А когда собрали больше, чем нужно, возникла идея фонда. Я понимал, что это очень сложно и даже, наверное, невозможно. Но всячески поддерживал Чулпан. Теперь, когда у нас есть такое уникальное явление, как фонд «Подари жизнь», махина, я часто ловлю себя на том, что смотрю на нее в гостях и удивляюсь: тоненькая девочка, моя сестра, смогла, конечно, не одна, но во многом сама, — смогла все это поднять. И горжусь ею.
Я никогда не верил в знаки, но мне их как-то недвусмысленно в последнее время подают. Я периодически принимаю участие в работе фонда «Подари жизнь». Очень маленькое — отвезти кого-то, поиграть в футбол с выздоравливающими ребятами. Сейчас играю в спектакле про мальчика-аутиста. И мне позвонили из Театра Наций, приглашают в спектакль про слепоглухонемых.
Меня как будто ведет в эту сторону. Я иду.
Фото: Анна Артемьева/«Новая газета»
