В молодости у меня был близкий приятель, работал психологом в какой-то лаборатории. Окончил философский факультет и, хотя учили там исключительно жестокому марксизму-ленинизму, был единственным встреченным мною в жизни настоящим философом. Помалкивал, но когда во время заведенных нами прогулок разговаривался, я испытывал восхитительное ощущение исключенности этих минут из повседневности. То, что он обнаруживал в человеке и мироустройстве, было всегда неожиданно и высказывалось со спокойной ясностью. Он был женат на брюнетке, хорошенькой, но утверждавшей, что ее миловидностью заслоняется ее интеллект. Интеллект выражался в том, что, когда муж делился — редко и как бы вынужденно — чем-то, что он долго вынашивал и взвешивал, скажем, о форме образности, возобладавшей в человеческом мышлении, она, дождавшись последней фразы, говорила: «А я думаю, что эта форма не возобладала». Наконец я как-то раз сказал, что хотел бы, чтобы она вышла замуж за Эйнштейна, и в ответ на его знаменитую формулу произнесла: «А я думаю, что Е не равно mc-квадрат». Мне отказали от дома, с ним мы еще раза два встретились, и наши отношения кончились.
Я вспомнил об этом из-за недавнего даже не события, а придания ранга события очередному словесному трюку. Довольно долго, около года, он болтался в среде нашего обитания как привидение и вот стал в конце концов новостью СМИ. Английский публицист Питер Померанцев напечатал в «Гардиан» большой толковый обзор российских мер и шагов дезинформации на нынешнем постсоветском этапе. Я — воспитанник того ее триумфа, коммунистического, бесконечного, для меня начавшегося еще при Сталине, органично перетекшего в хрущевский, брежневский, андроповский. В отрочестве и ранней юности попутавшись в его лабиринтах, я решил считать ложью все, не вглядываясь в подробности, и раз навсегда махнул на это дело рукой. В результате мне стоило некоторого труда много позднее поверить, например, что американская война во Вьетнаме была в самом деле ужасной и бессмысленной. Но в целом позиция, выбранная мной, себя оправдала: я не верил ни единому слову и никогда не тратил время на размышление о том, что сообщалось в газетах, по радио и ТВ.
С начала 2014-го я отметил, что в этой области появилось новенькое. А именно: вместо неправды — смесь неправд, включающая в себя при необходимости и правду, внешне от них неотличимую. Скажем, «зеленые человечки» в Крыму в момент его присоединения. Немножко сказочные, из символистской фэнтези, но в то же время убедительно объясняемые действительностью происходившего: дислокацией воинских частей, вооруженностью, камуфляжем боевой формы. Главное было, чтобы голова шла кругом: очертания Тавриды — плебисцит — золотые батоны — субтропический ландшафт — маски. Мозг, как ему свойственно, делал рефлекторные попытки разобраться, инстинкт самосохранения автоматически их пресекал. Я имею в виду мозг мой и подобных мне — бывших советских обывателей, а не мозг гомо сапиенс, родившихся и выросших вне России. Им понадобился год, чтобы привести события и слова в связь. Эссе Померанцева в «Гардиан», открывающееся фразой «Ничто не правда и все возможно», докопалось до корней, восстановило историю, предложило логику объяснения фантасмагорий. Так что, с одной стороны, с той, где выходят английские газеты, — это новость. С другой, где живут люди, чей слух реагирует не на смысл речи, а лишь на звук и мгновенно вздергивает подъемный мост, чтобы не дать неприятелю проникнуть в крепость сознания, — это новость с порядочной бородой.
Автор пишет о практической реализации программы, основанной на замысле держать потенциальных телезрителей и радиослушателей в состоянии дезориентации. Под ударами перманентно накатываемых, специально подобранных сообщений. Дезориентации, доведенной до незамечаемости. Женщина, назначенная главным редактором российского вещания на заграницу RT, предлагает определенной части американцев и европейцев, не согласных с политикой своих правительств, лозунг — броский, понятный, привлекательный: «Никакой объективной журналистики не существует». Если так, то — делает автор обзора вывод — все, что заявляется в форме новости, одинаково правдиво. Я понимаю ход его рассуждений, но ошарашен этим заключением. Почему «одинаково правдиво»? Одинаково извращено! Не хочет же он сказать, что мы проглядели в этой самой женщине гения, опрокидывающего систему обмена сведениями, которой тысячи лет. То есть, разумеется, сказать можно что угодно: что Троянскую войну греки проиграли, что Сократа цикутой не травили, что Голиаф Давида разорвал пополам. Но это будут не сообщения, а понты, и просуществуют они как сенсация полсекунды исторического времени.
Прошу прощения за переход к прямым трюизмам, но существуют законы — природы и общественные. Твердый предмет, камень, разбивает хрупкий, стекло. Этот факт не подлежит журналистскому выбору описать его объективно или необъективно. Тут малый, разбивший окно, берет ноги в руки, а хозяин комнаты орет и собирает осколки. Или: в мире сейчас очень высокий спрос на фирмы, прогнозирующие бизнес, максимально авторитетные и столь же ответственные. Или: едва знакомая дама сделала мне выговор, что печатаюсь в такой вредной газете, как «Новая», я спросил, откуда она знает, ответила, что читает, — зачем же?! — а из нее можно узнать кое-что, чего нет в других. Или совсем просто: как говорят девочки в младших классах — это нечестно. Не честно.
Померанцева почему-то повело на черную магию, испускаемую новым подходом СМИ к подаче материалов. Дескать, как ни опровергай, все пойдет ему на пользу. Я ничего подобного не нахожу. Цена мнениям — грош, ну гривенник, если качество повыше; цена правды очень высока. Правда — большая редкость. Она напоминает, что камню все равно, разбить стекло будки охранника или кого повыше. Что вряд ли кому-либо, в частности, и тому, кто повыше, можно опираться на данные телеагентства, уверяющего, что у его журналистов нет объективности. Наоборот, придется постоянно следить, не поверил ли ты им, и если да, искать для себя бюро с менее сомнительной репутацией.
