Михаил Усачев, ездовой при резерве офицерского состава 18-й армии, днем 9 мая 1945 года пришел к рейхстагу. В этот час все внешние стены рейхстага были уже почти полностью покрыты надписями, свободного места было мало. Красноармейцу Усачеву пришлось залезть на выступ в стене и подняться на мыски своих тяжелых, задубевших, измазанных известкой сапог. И вот он старательным почерком, крупными буквами, выводит на стене свою фамилию, а если присмотреться к фотографии внимательно, то видно, что от старания он наморщил лоб.
На шести почерневших от гари колоннах главного входа рейхстага ярко белеют отметины от пуль. Стена, на которой пишет Усачев, тоже в пулевых отметинах, но есть тут дыры и покрупнее, от другого калибра. На площади, среди камней и железных балок, задрав ствол в небо, стоит немецкая зенитка. Неподалеку, среди рытвин и куч битого кирпича, лежит на брюхе покореженный «Фокке-Вульф» с одним оторванным крылом. По Шпрее плывет лодочка, в ней гребут два советских офицера. У танка разливают по кружкам спирт танкисты в черных шлемах и комбинезонах и примкнувшая к ним пехота в бурых от грязи шинелях. То тут, то там слышится стрельба, это стихийный салют. Таков пейзаж.
Красноармейцу Михаилу Усачеву в этот момент 46 лет. В армии лейтенантов, которым двадцать, и капитанов, которым двадцать два, его зовут уважительно по имени-отчеству, Михаилом Филипповичем. За спиной у Михаила Филипповича висит ППШ образца 1942 года. Он родился в деревне под Смоленском, в армию призван из деревни под Винницей. Мемуаров не оставил. Но и без его мемуаров мы можем понять, что этот невысокий крестьянин, любивший лошадок и умевший хорошо с ними обращаться, навоевался в своей жизни досыта и по горло: Гражданская война, польский поход, Отечественная. В конце мая он получит свою первую и единственную награду, медаль «За боевые заслуги». А что потом? Мы не знаем подробностей его дальнейшей жизни, знаем только, что он демобилизовался, отправился домой и исчез с наших глаз, растворился в стране и народе.
Рейхстаг в этот момент уже стал местом массового паломничества солдат, офицеров и генералов Красной армии. Тысячами они идут сюда по разбитым улицам Берлина, подбирают куски голубого мела, красного кирпича, черного сгоревшего дерева и пишут на стенах свои фамилии, звания, города, маршруты, имена. Рейхстаг был исписан не только снаружи, но и внутри, не только по стенам, но и по колоннам. Даже на ступеньках лестниц писали фамилии. Есть фотография, на которой сразу шесть офицеров Красной армии пристроились, как к столу, к широким мраморным перилам балюстрады и старательно пишут на них, а за их спинами еще два человека взобрались на карниз и тоже пишут. И что же они там пишут?
Да ничего особенного. Люди просто хотят отметить день, час и свою судьбу. Если пишешь свою фамилию или хотя бы имя на стенах рейхстага, значит, выжил, значит, дождался того, что казалось невообразимо далеким, значит, прошел через фронт с трупами и госпиталь с застиранными желтыми бинтами, через дневные обстрелы и ночные бомбежки, через окопы и дороги, значит, жив и теперь уже точно будешь жить. «Юфа из Москвы». «Тула — Бочков. Киев — Федоров». «Одесса — Берлин. Гринберг». «Торопов. От Орла до Берлина». «Кавказ Берлин Рейхстаг Мальченко Иван». «Москва — Смоленск — Берлин Гв р Мухин А.А.» Так они пишут на стенах четкими буквами и хорошим почерком, привитым им на уроках чистописания в школах в бесконечно далекое довоенное время. А некоторые пишут целыми компаниями, и, когда глядишь на такие надписи, почему-то ощущаешь, какой хорошей, дружной, человечески-ясной была эта их компания в те майские дни. «Мы в Берлине! Николай, Петр, Нина и Сашка. 11.05.45»
Среди трех сотен сохраненных по сей день в рейхстаге надписей есть одна, от которой я не могу оторвать глаз. Кто-то размашисто написал черным, обгоревшим обломком кирпича: «Мои мечты», а снизу нарисовал веселое сердце со стрелой, в котором два имени, Галина и Анатолий.
Фотокорреспондент «Фронтовой иллюстрации» старший техник-лейтенант Анатолий Морозов, стройный, молодцеватый офицер в круглых очках, прошел всю войну, с начала и до конца. Дважды контужен. Война ему, как и многим другим, обрезала и уничтожила прошлое — пять тысяч негативов его предвоенного личного архива были сожжены во время эвакуации редакции из Москвы. Он и сам скоро сфотографируется на фоне рейхстага в компании других военных корреспондентов, но это впереди, а пока что он быстрым, затверженным движением профессионала поднимает с груди безотказную камеру Leica и снимает забравшегося на выступ рейхстага, вставшего на носки сапог невысокого красноармейца Усачева с ППШ на спине и куском мела в руке.
