Удивительным образом вышло так, что в России нельзя говорить о моральной стороне дела. Мораль находится далеко за пределами дискуссий, поэтому нет ни спикеров, умеющих ярко рассуждать о добре и зле, ни благодарной публики, готовой слушать с должным замиранием сердца. О морали рискуют писать от силы человек пять. В основном старцы с диссидентским прошлым. Кафедры этики на философских факультетах пустуют без студентов и аспирантов. Молодые люди не видят спроса и потому не желают попусту тратить время на изучение сложных теорий Иммануила Канта.

Ввиду отсутствия интереса общественности о морали вверено высказываться тем, кто получает за свои слова ведомственное жалование и имеет классность чиновника. Самозанятый человек о морали говорить не любит, не чувствует себя в праве возвышать свой голос. Возможно, это из-за того, что самозанятость и всякого рода незалежность от державы по российским меркам есть тяжкий грех. Русская мораль широкими кругами вьется над государственным тяглом: налогообложение, служба в армии, отказ от политической активности. Других тем у нее нет. Время от времени вспыхивает негодующий интерес ко всякого рода извращениям вроде педофилии. Вспыхивает и затухает.

В результате выходит так, что ты праведен, если выплатил налоги, отслужил в армии и не рассказываешь никому о том, что там видел. Праведен, если поддерживаешь президента и сидишь дома, когда разного рода подстрекатели зовут выйти на улицу. Наконец, если не домогаешься детей, что, согласитесь, довольно тяжело, то можешь считать себя полным и окончательным праведником. Как ветхозаветный Иов или новозаветный Иаков.

И наоборот, если от налогов уклоняешься или, не дай бог, из казны воруешь; подло избежал исполнения воинского долга; если работаешь на себя, если создал свое дело, то ты грешен, грешен, грешен. Как проклятый Иуда и Мазепа, которым анафема.

В вопросах, не касающихся государственных нужд и скандальных извращений, царят безразличие и сон. Поступай как знаешь и не тревожь соседей. Хуже того: если кому вдруг придет в голову вынести моральную оценку, допустим, самоуправству взбесившегося чиновника, тому сразу бросят циничное — о чем ты?

Россияне — стихийные ницшеанцы, настоянные на черной лагерной лирике. Шансон, Шаламов, выпуски криминальных новостей, бесконечные сериалы о жизни уголовников — это их Библия и Четьи-минеи. Мораль у россиян специфическая, особая. Не верь, не бойся, не проси. И, пожалуй, помни о матери, ибо мать — это святое.

Это правила выживающих, правила бегущих по лезвию бритвы. Россиянин может быть сколько угодно богат, однако это нисколько не подвигнет его на моральные поступки.

Он будет заглатывать пищу огромными кусками, как вконец изголодавшийся, рискуя подавиться. Будет пить в три горла, как измученный жаждой. Будет рывком тянуть на себя ткань, как замерзший от наготы, несмотря на ожирение, оплывшие щеки и тонны ненужной одежды, тлеющей в бездонных шкафах. И не дай бог сделать замечание, указать на глупость такого поведения. Обвинит в зависти, сошлется на право сильного, на фарт. Как в случае с пресловутым Крымом.

Почему так? Почему российское общество, безусловно, развитое, привыкшее к высшему образованию, так тупо к различению добра и зла?

Возможно, причина в том, что, в отличие от стран, в которых правительство рано осознало выгоды веротерпимости и прекратило преследовать проповедников, не желавших причислять себя к титульной конфессии, Россия всеми силами давила религиозное инакомыслие. А это обернулось тем, что россияне прогуляли уроки радикального буржуазного морализаторства. У России не было своей викторианской эпохи, не было периода, когда харизматические проповедники на страницах главных газет призывали согласовывать свои поступки с категорическим императивом. Девятнадцатый век заполнен угрюмым молчанием Священного Синода и нарастающим правительственным национализмом, игравшим моралью исходя из сиюминутных политических нужд. Двадцатый был слишком жестким. Двадцать первый вначале внушал надежды. Как видно теперь — тщетные.