СюжетыКультура

Братья Канн, сестра Иисуса и мама Моррети

Этот материал вышел в номере № 51 от 20 мая 2015
Читать
Обозреватель «Новой» — о премьерах на Каннском кинофестивале: «Новейший завет» Дормаля, «Кэрол» Хейнса, «Моя мама» Моретти.

Если бы на Каннском кинофестивале присуждали приз зрителей, то его, несомненно, получил бы Жако Ван Дормаль («Господин Никто»). «Бог жив! — утверждает детский голос за кадром, — Он живет в Брюсселе, и у него есть не только сын, но и дочь. Это я» Так начинается философская эксцентриада «Новейший завет», показанная в программе «Двухнедельник режиссеров».

Дормаль с рокерской отвязностью излагает священное писание на новый лад. Папа десятилетней Еа — злой Бог (Бенуа Пульворд). Сидит в забитом каталожными ящиками зале и на компьютере строчит коварные законы. О том, что телефон всегда звонит в момент твоего погружения в ванну, что соседняя очередь всегда быстрей твоей, ну и, разумеется, он автор закона о падающем бутерброде… И это еще цветочки. На досуге Отец развлекается, программируя катастрофы, смерчи и войны. Еа через портал в стиральной машине совершает побег к людям (это ее личный Исход), дабы среди наших современников разыскать шесть неканонических апостолов. Она знает наверняка, что на самом деле их было 18 — как в бейсбольной команде (бейсбол — любимый вид спорта ее Мамы).

В этом сумасбродном действе куры и петухи смотрят кино на большом экране (естественно, мультфильм про задорную курицу), земляне получают SMS с точной датой их смерти, оторванная кисть красавицы танцует печальную балетную вариацию на столе, бывший клерк дирижирует птицами, а Катрин Денев заводит себе любовника-гориллу. Брат Еа — Иисус замер в виде небольшой фарфоровой статуэтки на буфете, но, как и положено, в нужный момент оживает.

Да, чуть не забыла, Отцу, пытающемуся отловить беглянку-дочь в Брюсселе, достается по первое число: получает тумаков от нищих и священника, чуть не погибает в авиакатастрофе, в финале его экстрадируют в Узбекистан. Работая на конвейере по производству стиральных машин, он исследует нутро каждой — нет ли там двери в его мрачный «потерянный рай». На просмотре этой ламбады на краю жизни и смерти — нескончаемый хохот, после — долгая овация. При сегодняшнем дефиците юмора в кино — чистая радость для зрителя. В том числе и для российского… Если, конечно, наши оскорбляющиеся по любому поводу верующие позволят выпустить фильм на российский экран.

О странностях любви

Пуристы, впрочем, будут оскорблены и одной из лучших картин конкурса — «Кэрол» Тодда Хейнса. Роман Патриции Хайсмит «Цена соли» в начале 50-х вызвал грандиозный скандал. Это история любовной связи богатой леди (Кейт Бланшетт) и скромной труженицы прилавка Терезы (Руни Мара). Изысканно одетая дама, заглянув в универмаг за куклой дочери, забывает лайковые перчатки. С перчаток и начнется…

Начало 1950-х — предэйзенхауэровская эпоха в Америке, пик консерватизма и маккартизма (да и запрещающий в фильмах все вплоть до рукопожатий кодекс Хейса в самом расцвете). Однополый роман не только неприличен: на фоне пожара социальных фобий, тотального контроля над личной жизнью он невозможен. Но часто невозможность и становится главным катализатором любви.

Магистральная тема фильмов Хейнса — поиск идентичности. При этом он — любитель путешествий в прошлое: «Бархатная золотая жила» возрождала интерес к глэм-року 70-х, посвящение Бобу Дилану «Меня здесь нет» — психоделике 60-х. В 30-е развивались события «Милдред Пирс», в 50-е — «Вдали от рая». Причем канувшую в небытие эпоху режиссер рассматривает через призму кинематографа.

В «Кэрол» просвечивает стилистика нуара (прежде всего «Сансет бульвара» Уайлдера и «Ангельского лица» Греминжера), мотивы поэм о секретных страстях Дугласа Серка («Все, чего я желаю» и «Все, что дозволено небесам»). В «Кэрол» — плавное, как в старых фильмах, движение камеры. Подчеркнутая текстура мехов и шелка. Шлягеры леди блюза Билли Холидей. Съемка сквозь дымку, тусклый вечерний свет ресторанов, импрессионистские портреты (через залитое дождем окно в узком дверном проеме). Все работает на медленное погружение не только в ретро, но в мир утаенного, скрытого, на территорию запретных чувств.

Химия кино удивительным образом превращается в химию отношений между падшими ангелами. Социальный аспект (героиню Бланшетт муж шантажирует ребенком, героиню Руни бросает жених) не педалируется, как в «Горбатой горе». Просто для развития настоящего романа необходим контрапункт «обстоятельств времени». В фильме нет и шокирующей провокативности лесбийской драмы — как в «Адель», получившей главный приз в Каннах. Нет манящей и отталкивающей порочности. Хейнс предпочитает снимать вроде бы по законам традиционной мелодрамы, в которой вполне уместен конфликт между соцобязательствами и личными желаниями. Лишь однажды в глазах благополучной матери и жены Кейт Бланшет сверкнет опасный огонь настоящей фам-фаталь (пока Кейт Бланшетт — главная претендентка на приз за лучшую женскую роль).

Звезда независимой режиссуры, Хейнс сегодня один из ведущих авторов «новой классики». Когда трудно делать открытия, изобретать нечто свежее, проверенный временем жанр (мелодрама, комикс, шпионский детектив) проветривается настроениями и мыслями сегодняшнего дня. В этой игре смыслов и контрапунктов, полярных настроек, противостояния сдержанности и беззастенчивого эротизма проверенная временем мелодрама заряжается током драматизма. Да и в киноязыке (свет, ритм, неожиданные ракурсы, монтаж, камера) традиция и новаторство вступают в живую дискуссию. И этот «диалог» создает главное напряжение картины.

Мама дорогая

Новая трагикомедия «Моя мама» — очередная личная история от Нанни Моретти. Брат и сестра средних лет навещают в больнице умирающую маму, известного лингвиста, преподавателя латыни. В центре сюжета сестра, она — кинорежиссер. Маргерита (Маргерита Буй играет альтер-эго самого Моретти, то есть темпераментную неуравновешенность, повышенный градус рефлексивности), управляющая большой массовкой, не способна контролировать свою жизнь. Маргерита снимает кино о противостоянии рабочих и владельца фабрики. (В роли фабриканта — приглашенная звезда Джон Туртуро.) Сцены съемок, в которых высмеиваются всевозможные киноклише, в том числе пародируется «кино социального беспокойства», отсылают к фильмам Вуди Аллена. Впрочем, и в самых драматических сценах нет пафоса и лжи. Смерть матери для ее уже немолодых детей становится важной чертой, за которой — переоценка ценностей, возможность увидеть собственный эгоизм. Однако в качественной, сверхсентиментальной картине Моретти во многом повторяет себя (в его «Комнате сына» при всей традиционности личное переживание трансформировалось в художественное высказывание). В фильме «Моя мать» ощущается усталость и отсутствие энергии (то же можно сказать о новом фильме Вуди Аллена «Иррациональный человек», премьера которого состоялась вне конкурса).

Кинематограф и его братья

Канны особым образом отпраздновали 120-летие кинематографа. В «Театре Люмьер» показывали коллаж из 114 отреставрированных французской синематекой фильмов, снятых братьями Люмьер в 1895—1905 годах. Многие из работ были показаны впервые. Президенты жюри Джоэл и Итан Коэны встречали других знаменитых «кинобратьев»: Паоло и Витторио Тавиани, Жан-Пьера и Люка Дарденнов. Фильмы Люмьеров комментировал арт-директор Тьерри Фремо и Бертран Тавернье. Между прочим, реставрация фильмов проходила под руководством Тьерри Фремо. Сегодня эти некогда революционные кадры воспринимаются как старая хроника из личного семейного альбома мирового кинематографа. Но секция «Каннская классика» — камертон для всего фестиваля. Или планка, до которой долетит редкая птица из основной программы.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow