Выражение, вынесенное в заголовок, принадлежит читателю «Нового мира». Несколько высокопарно, но в пределах. Уже много лет, как я выписываю журналы «Новый мир» и «Знамя», и пришло время высказаться по поводу их, как нынче говорят, контента.
Венок для победителей
К слову сказать, цвет хаки скромной обложки «Знамени» не случаен: журнал был основан в 1931 году как орган Красной армии и флота. В суровом 1948-м он наряду с другими «безродными космополитами» попал под репрессивную длань властей: за «недостаточное разоблачение космополитизма» и публикацию повести Э. Казакевича «Двое в степи» большая часть сотрудников была уволена.
Конечно, я стала выписывать этот журнал с перестроечных времен, когда его возглавил Григорий Яковлевич Бакланов. Но и нынешнее руководство стойко держится того «Знамени», что именовалось «факелом перестройки». Правда, сейчас все настолько размыто, что факел порою чадит. Да и жизнь уходит все дальше и дальше от факельного горения. Но на этой теме задерживаться не будем, нам предстоит более важное дело — перечитать заново все номера с января по июнь. К счастью, дело смягчил апрельский выпуск «Знамени», оказавшийся по счету тысячным и потому праздничным, коронованным на обложке белым венчиком и представившим многих своих лауреатов, что отметает подозрения в оскудении отечественной словесности.
Извольте, на выбор: Михаил Шишкин, Анатолий Курчаткин, Тимур Кибиров, Владимир Войнович, Владимир Маканин, Евгений Попов, Александр Кабаков, Майя Кучерская, Александр Архангельский, Ольга Славникова, Руслан Киреев, Людмила Улицкая. А сколько прозаиков и поэтов, ныне здравствующих и почивших, осталось за скобками! Особенно хотелось бы вспомнить незаслуженно забытого Георгия Владимова с романом «Генерал и его армия» и легендарной повестью о караульной собаке «Верный Руслан» («Знамя», 1989, № 2). Не поскупимся на краткую выдержку из речи Владимова при вручении ему в 1994 году премии за роман о генерале, поражающую своей дальновидностью: «Боюсь, мы еще увидим, как вся страна пожелает мира, а война будет продолжаться, потому что так пожелает один, от которого все зависит… А в основе непостижимого упрямства… особая обкомовская спесь, порождение семидесяти советских лет».
Кстати, Владимову принадлежит неплохая мысль о заполнении опустевшей Лубянки: в центре площади он предложил поставить памятник Верному Руслану. По-моему, отличный символ. Пусть охраняет хотя бы свое ведомство.
История Фанни Каплан, или Поиски гения
По обыкновению, я начинаю читать журнал с последних страниц. Где-то к концу шестого номера «Знамени» напечатана одна из наиболее интересных публикаций последнего времени «Низкие обманы и высокие истины» Марка Харитонова. Раньше-то все уши об этом прожужжали, а теперь забыли начисто, что 30 августа 1918 года во дворе завода Михельсона в Ленина трижды стреляла незнакомая женщина. Между прочим, утром того же дня в Петрограде был убит председатель местного ЧК М.С. Урицкий. Известие об этом было получено в Москве, но мер предосторожности почему-то не приняли. Ленин прибыл на завод без охраны. Закончив свою речь словами «Умрем или победим!», вождь направился к автомобилю, когда — едва ли не в ознаменование его неосторожного пророчества — и прогремели выстрелы. Стрелявшая оказалась бывшей анархисткой по имени Фанни Каплан, до революции она отбывала ссылку в Сибири как причастная к покушению на киевского генерал-губернатора. Дальше — слово Марку Харитонову.
Автор исследования признается, что позже многих узнал: Фанни Каплан была знакома с младшим братом Владимира Ильича Дмитрием Ульяновым, а может, не просто знакома. Высказывались мнения, что судьбы всех троих были переплетены на манер античных трагедий. Вообще-то Марка Харитонова превыше всего занимает мысль о соотношении исторических реальностей и литературных персонажей. Он не устает повторять, что в жизни все бывает страшнее, жестче, нежели потом преподносится в литературе. Он против пушкинской формулы: «Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман», и потому не принимает знаменитое стихотворение Бродского «На смерть Жукова», а верит Виктору Астафьеву, по мнению которого «Жуков — браконьер русского народа». Помню, я читала в «Вопросах литературы» переписку Астафьева с таким же бывшим фронтовиком Василем Быковым, и там откровенно звучала мысль, что генералы сорили солдатскими жизнями, как песком.
Но любопытнее всего в этой изобилующей неизвестными фактами и острыми соображениями статье предположение автора о существовании уже написанных шедевров, о которых мы не знаем. Ссылаясь на американскую исследовательницу Сьюзан Зонтаг, он приводит пример — роман «Лето в Бадене» никому не известного русского писателя Леонида Цыпкина. Если бы, сокрушается Марк Харитонов, этот роман не попался на глаза такому знатоку литературы, как Зонтаг, мы бы и понятия не имели об этом затерявшемся шедевре. А знаем ли мы, подводит итог автор, сколько писателей, художников, композиторов уходят из жизни уже при нас незамеченными? И на всякого ли Баха припасен свой Мендельсон, способный спустя более полувека после смерти гения обнаружить в церковном архиве его ноты и наконец-то оценить их?
(Роман Цыпкина вышел сначала на Западе и вызвал сенсацию. В России издан в 2003 году в «Новом литературном обозрении». Леонид Цыпкин, врач-патологоанатом, скончался в 1982 году.)
Взорванная церковь в селе Никольском
Естественно, журнальные номера не могут быть похожи друг на друга. Но, к примеру, шестой номер «Знамени» выделяется приятным разнообразием. Там и письма из архива Бориса Пильняка, и две чрезвычайно приглянувшиеся мне заметки о благородной деятельности Елены Цезаревны Чуковской и неустрашимом генерале-правозащитнике Петре Григорьевиче Григоренко. Но я с понятной робостью приступаю к новому сочинению нового для «Знамени» и для широкой публики автора Михаила Шевелева «Последовательность событий». Робость моя объясняется тем, что мы работали в одной редакции, которая в повести прозрачно выведена как «Московский курьер», а в жизни именовалась «Московскими новостями», и говорить о коллеге не так-то просто. То ли перехвалишь, то ли недооценишь — одинаково не годится. Для опоры сошлюсь на мнение Виктора Шендеровича, который повесть Шевелева назвал одним из важнейших явлений современной литературы, с чем я согласна, тем более что автор взял на себя весьма нелегкую задачу – показать, как ломается и выпрямляется человеческий характер. Несмотря на тяжелый жизненный путь главного героя повести Вадика Серегина (война в Чечне, чеченский плен, оказавшийся добровольным, — «деды» издевались, последующие неустройства уже на свободе), на его неустойчивый, слабый даже характер, он находит в себе силы ценою собственной жизни спасти от гибели 112 человек. Этих людей пресловутый Вадик с подозрительной бандой отморозков взял в заложники, намереваясь взорвать их в храме. Но не за выкуп, нет, ради высокой, хотя заранее невыполнимой идеи: пусть президент во всеуслышание, по телевизору отречется от войн в Чечне и на Украине.
Читателям остается разгадывать причину самоубийства Вадика, подорвавшего себя вместе с пустым храмом, а нам — судить о художественном результате. Повесть прекрасно написана, от многих страниц оторваться невозможно, до такой степени ярко, правдиво и с неподдельной энергией передана в них суть трагического коловорота событий. Но будь я редактором, я бы предложила автору не пытаться рассказать обо всем, ибо обгоняющая перо злободневность лишает рассказ динамичного напора. Но слава богу, что редактор не я, и «Последовательность событий» развивается по своему естественному руслу.
Для полноты картины упомянем еще об одном материале шестого номера «Знамени» — неизвестных письмах Бориса Пильняка, автора «Повести непогашенной луны». Пильняк написал ее в 1926 году, спустя несколько месяцев после загадочной смерти героя Гражданской войны Михаила Фрунзе, погибшего в результате неудачной операции, что и послужило Пильняку сюжетом повести, напечатанной в пятом номере «Нового мира» за 1926 год. Весь тираж номера был конфискован, включая номера, уже разосланные подписчикам. Повесть была объявлена злостным контрреволюционным клеветническим выпадом против ЦК и партии. Самого автора в 1938 году ожидал арест и расстрел. Повесть вернулась к читателю лишь в 1987 году. А заголовок опубликованных писем Пильняка более чем красноречиво говорит об их содержании — «Потому что в мире, ночами, под луною всегда человеку одиноко».
Накануне столетия
Накануне означает через 10 лет. Но и 90, исполнившихся этим январем, «Новому миру» вполне хватает для полноценного юбилея. Это для женщины многовато, а журналу — в самый раз! Хотя, уже на второй год жизни «Нового мира» случилась неприятность с повестью Пильняка, а сколько подобного было за 90 лет? Интересующихся я отсылаю к замечательной, как всегда, статье Аллы Латыниной в № 1 за этот год, где все перипетии 90-летней журнальной жизни пропущены сквозь биографию известного критика, статьи которой я всегда читаю в первую очередь. Но в этом году пока не посчастливилось. Видимо, подвели акулы пера — повода не дали. Алла Николаевна на мелочи не разменивается.
Во втором номере журнала опубликованы итоги читательского конкурса эссе на тему «За что я люблю «Новый мир» и, соответственно, «За что я не люблю «Новый мир». Даниил Каплан, 1988 года рождения, за то любит журнал, что видит в нем оазис художественного слова. Евгений Никитин, родившийся в 1981 году, не любит журнал за консерватизм. Но самое интересное мнение, думается, выразил Алексей Смирнов, по профессии медик, возраст не указан. «Я любил «Новый мир»… Его не допускали в почтовые ящики, боясь покражи. Он напечатал столько важного и интересного, что лично мне до сих пор не удается перечесть и десятой его части. «Новый мир» существовал не напрасно и сделал свое дело… Сам же сократился до скромного тиража, который вполне соответствует базовой мощности общественного сознания и совершенно оправдан в тихий час». Все же я по-прежнему уповаю на некий прорыв. Вдруг объявится редактор уровня Александра Трифоновича Твардовского, которому журнал был обязан внутренней свободой, гражданским мужеством и высочайшим уровнем литературного мастерства. Но я все равно люблю и нынешний «Новый мир», считая его адекватным нынешнему состоянию литературы.
Раздел периодики в журнале — едва ли не самый содержательный. Вот наугад его проблематика в третьем номере: здесь и соображения о новом переводе Пруста (Colta.ru), и воспоминания о замечательной и трагической книге Виталия Семина «Нагрудный знак OST» («Дружба народов»), и «Записки оставшихся в живых» (передача по «Радио Свобода» о вышедших в Петербурге дневниках трех блокадниц). Добавим сюда рассуждения Валерия Попова об академике Дмитрии Лихачеве и Михаиле Зощенко вкупе с пресловутым Ждановым («Российская газета»).
Один день профессора Ю.М. Лотмана
Статья под таким названием в № 3 «Нового мира» принадлежит доктору филологии Татьяне Кузовкиной. Этим днем автор считает 30 января 1970 года, когда во многих квартирах эстонского города Тарту проводились обыски по делу арестованной за месяц до этого правозащитницы Натальи Горбаневской. В одной из квартир жила семья профессора Юрия Михайловича Лотмана. Т. Кузовкина рассказывает об этом крупнейшем специалисте по русскому языку, до конца жизни преподававшем в Тартуском университете. Ю.М. Лотман блестяще окончил (с перерывом на фронт) Ленинградский университет, но не только в аспирантуру, но и просто на работу в родном городе его не брали, а ему и в голову не приходило, что причина этого — пресловутый «пятый» пункт. С обыском в квартиру знаменитого ученого нежданные стражи порядка в количестве 12 персон нагрянули в связи с тем, что он дал пристанище опальной Горбаневской. Сама правозащитница вспоминает: когда следователь обнаружил боевые награды профессора, то неприязненно спросил:
— Откуда они у вас?
— А это я украл, — парировал Юрий Михайлович.
Как отмечает автор статьи, Ю.М. Лотман не был ни диссидентом, ни активным инакомыслящим, главным делом жизни для него были наука и сохранение научного сообщества. Тем не менее к нему — как символу тартуского научного либерализма — за помощью обращались бывшие политические заключенные хрущевского времени. Нужно учитывать, подчеркивается в статье, важность идей Лотмана об ответственности человека перед историей. Его еятельность влияла не только на его окружение, но и на более широкие слои интеллигенции. О Тарту ходили легенды как о филологической Мекке, «острове свободы» — Лотман сумел противостоять обстоятельствам, образовать и сохранить свое особое интеллектуальное пространство.
В людях Лотмана восхищала в первую очередь способность жертвовать жизнью ради высших идеалов. Он не раз замечал, что литературоведы выражают свой идеал в героях научных жизнеописаний. Именно такими были персонажи его книг и статей – декабристы, Радищев, Пушкин. А говоря о Горбаневской, он не уставал цитировать Ахматову:
А я иду — за мной беда, Не прямо и не косо, А в никуда и в никогда, Как поезда с откоса.
Страницы из дневника
Нельзя не сказать хотя бы пару слов о дневниках известного драматурга Александра Гладкова, выдержки из которых печатают как «Новый мир», так и «Знамя». Чем привлекают эти записи конца 60-х — начала 70-х истекшего столетия? Прежде всего забытой нынче доверительной интонацией и не показной искренностью. Непредвзятым охватом того, что в то время читали, о чем спорили. В первую очередь – о явлении Солженицына. Гладкову тогда достались 800 рукописных страниц романа «В круге первом», которые надо было одолеть за два дня. Усилия оправдали себя. Ничего подобного этому произведению о лагерной трагедии нашего народа, пишет А. Гладков, в литературе не было. Тем более важно, что утверждает это человек, сам в 1948 году арестованный по обвинению в хранении антисоветской литературы. От него требовали «отречения» от Мейерхольда, но Гладков остался верен человеку, которого называл своим учителем. Не отказался он и от арестованного в 1937 брата, заботился о его семье. Лишь в 1954-м Александр Константинович получил возможность вернуться в Москву.
В шестом номере «Нового мира» впервые за полгода появилась приличная проза, и тоже из архивов. Это отрывки из книги «Родное пепелище» Юрия Львовича Гаврилова (1944—2013), на редкость впечатляющие картины нашей убогой коммунальной жизни. В сноске об авторе сказано, что он тоже сидел под домашним арестом по поводу рукописей антимарксистского содержания. Полностью «Родное пепелище» будет опубликовано в АСТ («Редакция Елены Шубиной»).
Любопытно, но именно из архивов «Новый мир» извлекает наиболее значимые вещи. В № 5, например, неизвестные стихи Семена Гудзенко, в 19 лет ушедшего воевать и умершего уже в мирное время от последствий тяжелого ранения. Но успевшего написать о том, что на самом деле испытывали люди на войне:
Я ведь рассказывать не хотел, Как нас вели на расстрел, Я ведь рассказывать не посмел, Как перед первым боем Белым я сделался словно мел, Сжался под пушечным воем.
Ольга МАРТЫНЕНКО, специально для «Новой»
