«Пиры Валтасара» были напечатаны в России в 1989 году — с цензурной задержкой в полтора десятка лет. Рассказ антисталинский, но к этому его художественная ценность не сводится.

Характерная черта искандеровского письма — пристрастие персонажей ко всякого рода пантомимам. Герои не столько общаются напрямую, сколько разыгрывают друг перед другом сценические этюды. Часто они делают это молча, или говорят то, что заставит собеседника прийти к желанному выводу. Со своей стороны, собеседник напряженно вчитывается в разыгрываемое перед ним.

В «Пирах» этот театр предстает во множестве разновидностей и работает на тему власти.

Основных актов драмы там пять: прибытие Сандро на сталинский банкет; его успешный номер и попытки Сталина припомнить Сандро; стрельба Лакобы а-ля Вильгельм Телль; видение Сталина о его альтернативной жизни мудрого мирного крестьянина; воспоминание Сандро о давней встрече со Сталиным-убийцей и о реконструкции его отцом картины преступления.

Дерзкий номер Сандро — артистическая реализация его стремления приблизиться к Сталину. Встреча с «Поэтом» наводит «Царя» на тревожные воспоминания, задавая главную загадку сюжета.

Кульминация I действия — сцена прохождения паспортного контроля, выдержанная в тонах комической пантомимы:

Женщина посмотрела в паспорт… потом несколько раз придирчиво взглянула на дядю Сандро, стараясь выявить в его облике чуждые черты… Он замирал, не давая чуждым чертам проявиться и стараясь сохранить на лице выражение непринужденного сходства с собой.

Сам номер является актом творческим и откровенно верноподданническим, ориентированным на одобрение властителя. Процесс одобрения развертывается эффектной сменой негативного впечатления на позитивное:

Сандро стремительно прошуршал на коленях… и замер у ног товарища Сталина. Сталин от неожиданности нахмурился. Он даже слегка взмахнул сжатой в кулак трубкой, но сама поза дяди Сандро, выражающая дерзостную преданность, и эта… слепота гордо закинутой головы заставили его улыбнуться.

Сталин начинает допытываться, где он мог раньше видеть этого «абрека». Налицо взаимные попытки прочитать партнера. Сталину это не удается, а Сандро удается отчасти: он быстро реагирует на опасность, переходит от интерпретации к ответной манипуляции, причем театрально-киношными средствами, и поздравляет себя с успехом.

— Нас в кино снимали, там могли видеть, товарищ Сталин.

— А-а, кино, — протянул вождь, и глаза его погасли… Дядя Сандро… по омертвению шеи узнал, какая тяжесть с него свалилась. Ай да Сандро, думал он… гордясь собой.

Предметом истолкования становится внутреннее состояние героя. У Искандера интерпретационная энергия персонажей направляется не только на сознательно разыгрываемые спектакли окружающих, но и на собственные непроизвольные реакции.

Продолжается и игра со слепотой: Сталин мог видеть Сандро на экране, а он его с экрана — нет. Но когда Сандро вспомнит, что он таки видел Сталина, окажется, что слепота его — гомеровская: он превосходит Сталина в способности видеть, понимать, помнить.

Развитое чутье к скрытому смыслу событий отличает обоих антагонистов:

Сандро обратил внимание на то, что сидящие за столом уже порядочно выпили. Своим наметанным глазом он определил, что выпито уже по двенадцать-тринадцать фужеров.

Калинин отстраняется от объятий Сталина, тот ужасается, что его подвело чутье на измену, но оказывается, что Калинин шутил. Лицо Сталина озарилось…

— Ах ты, мой всесоюзный козел, — сказал он, обнимая и целуя Калинина, в сущности, обнимая и целуя собственное чутье.

Эпизод с садистской стрельбой включает характерный гримировочный момент, когда повара, подставляющего голову под выстрелы, предлагается переодеть. Лакоба режиссирует всю мизансцену.

— В этом углу, по-моему, лучше, — сказал Лакоба… кивая в противоположный угол. Так фотограф перед началом съемки старается найти лучший эффект освещения.

После стрельбы повар, только что дрожавший за жизнь, быстро переходит к пожинанию карьерных плодов:

Сбросив халат, повар кинул его директору… Он явно показывал окружающим, что он недаром рискует, а имеет за это немало выгоды.

Сарья посадила повара между последним из второстепенных вождей… и первым из секретарей райкомов.

Сандро хорошо все это понимает, но и он, победив Патарая, аналогично продвигается по властной лестнице.

Рядом с шофером первой машины сел, конечно, руководитель ансамбля… Рядом с шофером второй машины должен был сесть Пата Патарая. Он уже занес было голову в открытую дверцу, но вытащил ее оттуда и предложил сесть дяде Сандро, случайно (будем думать) оказавшемуся рядом.

Идиллическое видение Сталина полностью интроспективно: он вслушивается в свое «лучшее я», и его манипулятивные стратегии уступают место интерпретационным. Он угадывает мысли простых людей, а они восхищаются его величием.

Он даже слышит разговор…

— Слушай, кто этот человек?..

— Это тот самый Джугашвили, который не захотел стать властителем России под именем Сталина… Крови, говорит, много придется пролить… крестьян жалко.

— Но откуда он знает, что будет с крестьянами?

— Такой человек, все предвидит.

В пятом акте, благодаря воспоминаниям Сандро, разрешается наконец сюжетная загадка. При этом радикально меняются декорации и «грим» актеров: Сандро предстает робким пастушонком, Сталин — молодым бандитом-экспроприатором.

В сцене в горах доминирует устрашающая мимика Сталина:

Он опять вскинул карабин и, оглянувшись, поймал мальчика глазами. Мальчику почудился отчетливый шепот в самое ухо:

— Скажешь — вернусь и убью.

Типичная пантомима: взгляд однозначно переводится в слова.

Сандро пугается так, что полицейскому о встрече не рассказывает. Расскажет о ней он — слишком поздно — отцу, который проинтерпретирует не только перформанс Сталина-экспроприатора, но и всю его стратегию.

Заключительный эпизод опирается на мощный архетип — общение вымышленного рядового персонажа с исторической фигурой. Кроме того, перед нами оригинальный римейк подвига Вильгельма Телля, обнажаемый «грузинской» репликой Сталина (Мой Вилгелм Телл). Кстати, классическим пре-текстом служит драма (!) Шиллера «Вильгельм Телль».

На фоне сходств четко проступают различия. Начать с того, что Телль стреляет, принуждаемый Геслером, с риском убить сына, а Лакоба стреляет оба раза со спортивным удовольствием.

Вторую стрелу Телль приберегает для Геслера и в дальнейшем убивает его, тогда как у Лакобы и в мыслях нет стать тираноубийцей. Поэтому Сталин прав, называя его своим, цинично подчиняя себе образ борца за свободу. Не поднимает руку на Сталина и Сандро, в свое время не указавший на него полиции.

Таков ответ рассказа на вопрос, как же никто никогда не остановил Сталина. И Сандро, и Лакоба — его добровольные прислужники.

Характерно, что с «Царем» сталкивается не просто рядовой персонаж (типа Гринева), а танцор, артист, «Поэт». Его антагонистом же выступает не просто властитель, художник на троне, коварный лицедей, автор властных интриг.

Этому идеально соответствует искандеровская аура театральности: Сандро не только танцует, но и обнаруживает редкие интерпретаторские способности; Сталин не только разыгрывает спектакли и сочиняет альтернативный сценарий своей жизни, но и постоянно упражняет свое чутье. В поединке по линии взаимного распознавания победителем выходит «Поэт», и его мысленное торжество (Ай да Сандро, думал дядя Сандро!) отсылает к знаменитым словам Пушкина.

Вопрос об этической природе творчества прямо ставится в связи с «авторской» находкой Сталина. После искусного тоста Лакобы в честь вождя, оплатившего из своей получки присланные ему мандарины, Сталин предается размышлениям о своем искусстве слова.

Когда он писал записку, он помнил — рано или поздно она сыграет свою маленькую историческую роль.

— Не мы с тобой сажали эти мандарины… народ сажал.

Народ сажал, повторил Сталин про себя, еще смутно нащупывая взрывчатую игру слов, заключенную в это невинное выражение…

Подобно поэту, для которого во внезапном сочетании слов вспыхивает контур будущего стихотворения, так и для него эти случайные слова стали зародышем будущей формулы.

Ужасно, но механизм один и тот же у палача и поэта… Выбор за нами.

Этого теста Сандро не выдерживает.

О пиршественной ночи он неоднократно рассказывал… глядя на собеседника своими большими глазами с мистическим оттенком… И все-таки по взгляду его нельзя было точно определить, то ли он жалеет о своем давнем молчании, то ли ждет награды. Скорее всего… что он, жалея, что не сказал, не прочь получить награду.

Искандер заключает: Сам факт, что Сталин умер своей смертью… меня лично наталкивает на религиозную мысль, что Бог затребовал папку с его делами к себе, чтобы самому судить его высшим судом…

К высшему суду отсылает и заглавие рассказа, позаимствованное из Книги пророка Даниила, где описан греховный пир вавилонского царя Валтасара и мудрость пророка, призванного прочесть роковую надпись на стене. Кстати, орудием Божьей кары неправедному властителю там выступает персидский царь Дарий, а Фазиль Искандер — по отцу, высланному Сталиным — перс.

Александр ЖОЛКОВСКИЙ, профессор Университета Южной Калифорнии (Лос-Анджелес)