СюжетыОбщество

Расторжение завета

Где раньше люди остались бы и боролись вплоть до гибели — теперь они просто пожимают плечами и уезжают

Этот материал вышел в номере № 86 от 12 августа 2015
Читать
Где раньше люди остались бы и боролись вплоть до гибели — теперь они просто пожимают плечами и уезжают
Писатель Лев Толстой беседует с членами организации помощи голодающим крестьянам. 1891 год РИА Новости
Писатель Лев Толстой беседует с членами организации помощи голодающим крестьянам. 1891 год
РИА Новости

В 1859 году Лев Толстой устроил во флигеле своего дома в Ясной Поляне школу для тех, кого называл «морфутками и тарасками». Морфуток и Тарасок было тридцать семь: тридцать два мальчика и пять девочек. Толстой сам учил их. Ему был тогда 31 год, он был человеком с твердым, выдающим волю подбородком и с жестким лицом. Его страстной, деятельной, в любом деле идущей до конца натуре было мало только преподавать, поэтому он сам написал «Азбуку», сам издавал журнал с педагогическими статьями для учителей. Потом поехал за границу изучать постановку образования в европейских странах.

Через много лет, во время голода 1891 года (который правительство отрицало, говоря, что никакого голода в России нет), Толстой организовал в Ефремовском и Епифановском уездах Тульской губернии 70 столовых для голодающих (а всего таких столовых он устроил 187). Он был тогда уже русским пророком с большой седой бородой и маленькими добрыми глазами под густыми бровями. Сам, на свои деньги, покупал муку и другое продовольствие, сам ездил по столовым, сам составлял списки нуждающихся в помощи. Сейчас трудно сказать точно, сколько человек спасались от голода в столовых Толстого, но ясно: тысячи.

Кабинетом место жизни Льва Толстого не ограничивалось и письменным столом не завершалось. Учить детей, помогать взрослым, отпаивать голодающих бульоном, кормить их кашей, издавать для бедных интеллигентов книги по малой цене в издательстве «Посредник», даже раздавать деньги у дверей ночлежки — все это делал Лев Николаевич Толстой.

Толстой известен всему миру, и поэтому известны также эти его поступки и его твердое убеждение в том, что человек должен что-то делать для людей и для страны помимо своих литературных, философских или научных трудов. Но так делал не один великий русский писатель, так поступали еще сотни и тысячи других интеллигентных людей до него и после него по всей России.

Николай Иванович Новиков, журналист и издатель, не только основал независимую, как бы сегодня сказали, типографию — в 1787 году он снабжал бесплатным хлебом 100 крестьян. Узнав об этом, к нему приходили другие бедные люди. Он и им давал хлеб.

Русские помещики Бакунины в своем Прямухине организовали земскую школу. Для детей, которые приходили в школу учиться, они устроили общежитие и библиотеку.

Владимир Галактионович Короленко, отрываясь от письменного стола, ездил по деревням и шел в суды, потому что прямая, непосредственная помощь забитым, униженным, оболганным, обманутым людям была для него естественным занятием во все дни его жизни. Осенью 1918 года, когда волна жестокости набирала силу, он создал «Лигу спасения детей» с одной только целью: спасать детей от голода и войны. И шесть писем Луначарскому о терроре и кошмаре Советской власти он написал именно потому, что хотел что-то сделать для людей и гибнущей страны.

Осип Мандельштам, певец ласточек и аонид, вырвал из рук чекиста Блюмкина стопку ордеров на расстрел и порвал их именно потому, что хрупкий человек с тонкой грудью и длинным горлом знал, что стихов мало… даже самой высокой поэзии не хватает для спасения людей… и он хотел спасти обреченных на расстрел таким безумным жестом.

Лев Толстой, устраивая помощь голодающим, распоряжался поставкой сотен возов с продовольствием, тысяч мешков муки. Но в иные времена все возможности помощи съеживались до бутылки молока, до коробки «Нестле». Анна Ахматова однажды отдала бутылку молока Корнею Чуковскому для его дочери. «Как-то в 20-м году, в пору лютого петроградского голода, ей досталась… большая и красивая жестянка, полная сверхпитательной, сверхвитаминной муки… Вся жестянка казалась дороже брильянтов. Я от души позавидовал обладательнице такого сокровища. И вдруг — забуду ли я этот порывистый, повелительный жест ее женственно прекрасной руки? — она выбежала вслед за мной на площадку и сказала обыкновеннейшим голосом, каким говорят «до свидания»: «Это для вашей… для Мурочки» (К.Чуковский об Ахматовой. Дневник).

Власть, какая бы она ни была, любая власть в России — императорская, царская, советская, ленинская, сталинская, путинская — всегда одинаково относилась к интеллигентным людям, которые хотели помогать другим людям и своей стране. Власти это казалось подозрительным, опасным, подрывающим основы строя. Кажется, сиди себе со своими книжками в теплом кабинете, обедай в имении, читай лекции в университете, получай паек в Доме искусств, ходи в галошах тихо-мирно на работу и спи на партийных собраниях сном младенца — кто тебе мешает? Но поколения интеллигентных людей уголовную логику «тебя не трогают, ты не суйся» не принимали. Они норовили выйти из своих ученых кабинетов и башен из слоновой кости в жизнь и помочь ближнему своему, делая что-то сверх своих прямых ученых или писательских обязанностей. За это их карали.

Стоило бы написать историю этих кар, историю того, как все правительства, от екатерининского до путинского, вели войну против интеллигенции. Стоило бы рассказать историю власти в ее долгой войне против умных людей, которые считали своим человеческим долгом выходить в жизнь из-за письменных столов, откладывать на время свои фолианты и мензурки, логарифмы и древнегреческие грамматики и помогать другим людям. Власть этого допустить не могла, не могла принять вольную деятельность свободных людей на благо других людей. Сотни раз власть утверждала, что причин для взаимопомощи нет, что все это выдумывают злонамеренные интеллигенты и прочая «пятая колонна». Вот краткий синопсис их лжи за 200 лет: в России голода нет, в России нищих нет, в России бедных нет, в России безграмотных нет, в России безвинно осужденных нет, в России политзаключенных нет, в России нет страждущих хлеба и жаждущих правды. Так важно утверждали царские министры с алыми лентами через грудь и куцым кругозором, так говорили советские министры с тремя классами образования и глубоким опытом интриг в аппарате, так утверждают современные властные персонажи, умеющие врать не краснея и красть не моргая. В своем богатстве они не виноваты: это все их жены заработали.

Рядом с длинным перечнем тех, кто жертвовал свои деньги, свое время, свои силы на помощь ближним и дальним, в России обязателен длинный перечень тех, кто за это пострадал.

Николай Иванович Новиков, раздававший хлеб и книги, основавший два училища для детей и первую московскую библиотеку, сел в тюрьму. Его обвиняли именно в бесплатной раздаче хлеба голодным людям. Получил 15 лет, отсидел 4.

В дом Льва Толстого приехали жандармы и перевернули там все вверх дном. Арестовали учителей толстовской школы. В доме рыли два дня, выкидывали вещи из шкафов, ворошили белье в спальне, шарили по подвалам.

Издателя Ивана Сытина, издававшего народные книжки «Посредника», для которых Толстой, Гаршин и Лесков давали свои рассказы без гонорара, вызвал к себе Победоносцев и сказал ему, пугая ледяными очками на длинной рыбьей морде: «Мы тебе эту пакость запретим».

Владимир Короленко за свое неравнодушие, за свое желание выходить из-за письменного стола и вмешиваться в жизнь — а также за отказ принимать личную присягу Александру III — посидел при царе в тюрьме. За «Лигу защиты детей» его ругали те, кто полагал спасение детей не самым важным делом во время Гражданской войны. А за переписку с Луначарским его бы при Сталине расстреляли, но он раньше умер.

Екатерина Кускова с мужем Прокоповичем и кадетом Кишкиным в 1921 году организовали Всероссийский комитет помощи голодающим. Тридцать миллионов человек голодали в России летом 1921 года. В деревнях живые скелеты сидели у плетней. На вокзалах лежали тела, живые перешагивали и шли дальше. В этих условиях до разногласий ли по политическим вопросам? Прежде надо спасти людей, дать еды, хлеба… Но Ленин — ах, остроумец! — назвал Прокоповича, Кускову и Кишкина «Прокукиш», поручил газетам травить их, а ЧК арестовать.

Россия держится не властью (это только сама власть такое о себе думает), не нефтью, не самодержавием, православием и народностью, которых на самом деле нет. Россия держится не ненавистью к Украине и Америке. Россия держится людьми, которые хотят в ней жить и что-то делать не только для себя, но и для других. Этим людям теперь объявлена война. Их травят как «пятую колонну», их вносят в список «заграничных агентов», их арестовывают за то, что они основывают партии и пытаются участвовать в выборах.

Пытки — это позор. Это хорошо понимали наши предки еще в XVIII веке. Императрица Елизавета Петровна хотела было отменить пытки для молодых людей до 17 лет, но Синод, опираясь на мнение православной общественности, возразил: как можно, матушка? Поэтому остались разрешенными пытки с 12 лет — и дожили до сих пор, несмотря на ленинский гениальный прищур, брежневскую вялость и даже айфон в руках у нынешнего премьер-министра. «Комитет против пыток», защищающий людей от пыток, расследующий каждый факт пыток, может быть уничтожен только одним способом: поддержкой и расширением его деятельности на всю Россию, вплоть до того, что пытки станут невозможны в нашей стране и «комитет» сам собой отомрет. Вместо этого «Комитет против пыток» запрещают как «иностранного агента».

«Мемориал», хранящий память о миллионах репрессированных в сталинских лагерях, не может быть «иностранным агентом» по сути и смыслу своей работы. Это хранилище памяти о тех, кого здешние — не иностранные! — лубянские палачи убивали на бесчисленных полигонах выстрелом в затылок, о всех замученных, запытанных, затравленных, погибших на допросах, умерших в лагерях. Власть, находящаяся в своем уме, должна с благодарностью давать деньги «Мемориалу» на его работу, а если не дает, то пусть он тогда берет их где угодно, хоть за рубежом: эти люди хранят нашу память.

Евгения Чирикова столько сделала, чтобы спасти Химкинский лес. И могла еще больше сделать, чтобы спасать реки и леса в России. Она, как и ее предшественники из русской интеллигенции, вышла за рамки своей привычной работы, чтобы делать что-то для людей и страны. Но тут же пальцы на горле, комиссия, грозящая отнять детей, удушение через травлю. Могла быть лидером «зеленых» в нормально устроенной России, а в России гопоты стала эмигрантом.

И бизнесмен, доктор наук Дмитрий Зимин недаром в этом списке интеллигентов и их начинаний. Он ведь тоже не мыслил себя отдельно от своей страны, хотел помогать людям, поддерживать науку. Его фонд «Династия» платил гранты ученым. Проявил инициативу? Не мог не помогать? В лучших традициях властного изуверства фонд признали «иностранным агентом» и тем самым воспрепятствовали его деятельности.

Когда люди одного класса 300 лет подряд, преодолевая препятствия, что чинит им мстительная власть, делают то, что считают своим долгом, — возникает вопрос о том, ради чего они это делают?

Ответ на этот вопрос понятен: ими движет нравственный долг и осознание себя как человека. Они, пусть и обложенные жандармами или гэбэшниками, не могут отказать в помощи людям рядом с собой. Под холодным, как у рептилии, взглядом Победоносцева, под дулом лубянского пистолета они не могут и не хотят избавить себя от ощущения того, что страна, где они родились и живут, — это их страна. А раз так, то и ответственность за страну их, и надо что-то делать: основывать фонды помощи и защиты, помогать бедным и больным, спасать память истории для будущего, спасать людей для жизни.

Это завет между людьми и страной, между интеллигенцией и историей. И это очень сильный завет, ибо он действовал даже тогда, когда за помощь ближнему приходилось платить тюремным сроком, а ценой бутылки с молоком, отданной ребенку, могла быть жизнь.

Завет не вечен. Заветы умирают с ходом времени, их отменяют новые условия, новая жизнь. В наше время, когда мир открылся с потрясающей и невероятной силой, когда люди из Бирюлева запросто улетают в Новую Зеландию, когда спрос на программистов есть во всем мире, а учиться можно в университетах за тысячи миль от дома, — у каждого, в ком жива старинная потребность русского интеллигента делать добро и считать страну своей, при первом же столкновении с властью встает вопрос: «Должен ли я, с моим желанием творить и помогать, погибнуть в России, как на баррикаде? Должен ли я отдать годы и силы на то, чтобы биться с абсурдом? Не проще ли делать добро там, где его можно делать?» И количество уезжающих растет.

Не может ли быть так, что власть успешно ведет страну к окончанию ее истории, и именно поэтому завет ослабевает, и там, где раньше люди остались бы и боролись вплоть до тюрьмы и гибели, теперь они просто пожимают плечами и уезжают?..

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow