Владимир Яковлев, основатель «Коммерсанта», вывесил в фейсбуке 17 августа апокалиптический пост:

По состоянию на 21 августа — 3071 лайк, 1822 перепоста, 378 комментариев.

Что для страны со 146 млн населения и 68 млн пользователей интернета не так уж много.

Занятна, кстати, уверенность, что из России, охваченной «тяжелейшим социальным кризисом», можно уехать на два-три месяца — и вернуться. Это при нашем-то опыте: в 1919-м уходили с неведомым проводником по льду Финского залива, в 1920-м уплывали с Врангелем (тем, кто не уплыл, пришлось хуже: море под Севастополем до сих пор выносит на берег серые осколки трубчатых костей)… В начале 1990-х уезжали, продавая квартиры по цене стеклянных бус и рассыпая жуткие пророчества по кухням оставшихся.

А теперь ожидается такой русский бунт, который можно пересидеть на пляже до конца сезона?

Основная, пожалуй, реакция русского обывателя (оно и по комментариям в ФБ видно): никуда он не тронется. Ему прежде всего ужасно надоело ждать в ближайшую среду конца света.

А еще ему надоело чувствовать себя худшей прорехой на человечестве.

О конце света: лично на моей памяти его первый раз ждали в августе 1968-го, когда наши танки вошли в Прагу. Потом в 1969-м, во время конфликта с Китаем на полуострове Даманском. И в 1979-м — из-за вьетнамо-китайской войны. И до, и после: из-за возможности атомной войны. И в 1983-м, когда СССР сбил южно-корейский лайнер. И в годы перестройки: у-у, как мы ждали конца света при перестройке! Уже из внутренних, так сказать, источников: Лигачев, общество «Память», тихий апокалипсис пустых полок и продуктовых очередей, танки у Белого дома. И Ленинская библиотека, куда каждый ходил со своей лампочкой и берег ее как зеницу ока: перегоревшие лампочки в читальных залах держава уже не заменяла по причине полного их отсутствия.

А потом мы и дождались конца света. Хотя бы — привычного мира. Когда инфляция за два года (1992—1993) составила 3300%, профессорская зарплата в Москве была равна 11 у.е., на детское пособие можно было купить контурные карты по одному предмету, импортной стала даже газировка, а на Тверской продавали еду — бульон из кубика «Магги».

И в библиотеку каждый ходил уже не со своей лампочкой, а со своей баночкой пшенной каши.

Кстати, это столичные чудеса. В губерниях, в моногородах, в гарнизонах было хуже. И дольше.

…Как по ТВ в новостях объявили о распаде страны (худо-бедно собиравшейся тысячу лет), как вынесли на себе этот распад те, кому тогда пришлось бежать из дома, — не говорю. Страшно.

Все это в 1990-х легло на истрепанную, издерганную психику советских людей, в трех поколениях приученных ждать бомбежки, «черного ворона», карточек на хлеб.

И на домохозяйства, где стратегический запас составляли крупа и дачное сливовое повидло.

А дальше — эти же самые люди начали выживать. Не забуду, как бывший учитель физики, вынужденный бежать с семьей из бывшей советской республики, в Москве, в общежитии сам готовил сына-медалиста на физфак МГУ. И мальчик поступил с одного «медального» экзамена!

Не забуду, как 25 летняя вдова 1990-х (муж пытался заняться бизнесом и взял в долг не у тех) работала в частной клинике, не разгибаясь, и растила дочь. Как репетировали где придется знаменитые теперь театры. Как восемь душ в 1993-м скидывались на башмаки детдомовцу.

…Как студенты новой формации начинали работать с первого курса. Как впервые пришел трезвый сантехник. Как впервые была куплена отечественная плитка. Как впервые на европейское дамское любопытство «Где это сшито?» с удовольствием ответила: «В Петербурге».

Нефть — она, конечно… Но без этого многомиллионного «Пропадать мы не согласны!» длиною в 20 лет нынешней полусытости и полуустроенности огромного пространства близко не было бы.

И медленно (очень медленно) начал появляться новый тип российского обывателя. Во первых, его стало трудней испугать: свистит инфляция под 200%, но… он переживал и 300%, и больше.

Во вторых, ему, российскому обывателю, все сильнее хочется уважать самого себя. Оттого что жизнь (до марта 2014 года, во всяком случае) становилась чуть прочней и чуть спокойней, чем привычная социальная хлябь. Улицы чище. Аэропорты лучше. А новый холодильник собран в РФ. Его, обывателя, даже стало посещать чувство: «И я кой-чего выстоял. Почти как дед-пехотинец».

И это — здоровое, это драгоценное чувство. Оно медленно копится в почве. Оно сродни спокойной интонации, с которым умница-немец 1940 года рождения сказал мне в 1999-м: «Дети кризиса — хорошие дети. Подростки в Москве похожи на мое поколение немцев: мы росли без отцов, в разрухе. Знали, что отступать некуда. И именно мы подняли Германию из руин».

Ни ноты агрессии, согласитесь. Одна здоровая уверенность в сделанном.

Но у нас быстро появились желающие это чувство конденсировать к завтрему. Перегнать в мазут. И лить его, кипящий, на головы врагов: у нас тут была, есть и будет осажденная крепость.

Все споры патриотов с либералами в 2015 году, все проверки русской классики на соответствие школьной трактовке 1952 года идут от этого желания: использовать национальное чувство немедленно! Сырым, за копейки. И в разрушительных целях!

Вот и на вялый алармизм Владимира Яковлева в ФБ сразу ответила публицист и блогер, руководитель Агентства информационной безопасности Марина Юденич. Не без драйва:

…В 1994—1996 гг. автор блога работала в информационном управлении администрации президента. Несколько месяцев руководила пресс-службой Б.Н. Ельцина. А теперь, как водится на Руси, прозрела. И жжет партбилет на миру. Еще раз скажу: жжет ярко.

…Дело не в биографии. Дело в опасной, с обеих сторон нагнетаемой до истерики тенденции: не искать почву для общественного согласия. Наоборот! Разойтись как можно дальше, оставив между собой огромное пустое пространство от Брянска до Южно-Сахалинска. И использовать его лишь для разбега перед схваткой.