В фильмах Данелии есть презумпция доброты. Он цепляется за своих героев как за спасительную соломинку, и удивительно, что она выдерживает. И мы цепляемся и висим гроздьями, по много раз просматривая его ленты. Он учит видеть обаяние жизни. В его картинах нет ни одного положительного героя, но все небезнадежны.

Из чего он их складывает?

Я представляю, как они с другим невероятным сказочником Резо Габриадзе придумывали жизнь героям «Не горюй!», «Мимино», «Кин-дза-дза», и сожалею, что в ту пору не был с ними так дружен, как теперь, когда они фантазируют поодиночке.

Данелия не похож на своих героев. Он тих и замкнут. Уединение, собственный выбор. Одиночество — выбор обстоятельств. Он большей частью сидит дома, читает книги, сочиняет музыку, рисует и придумывает сюжеты для сценариев, которые с легкостью сам же опровергает. Тем не менее во многих поступках его героев можно узнать черты поведения Георгия Николаевича.

Софико отправляет Бенджамена и своего мужа Луку свататься к красавице. Они выходят на мост, и тут Бенджамен предлагает пойти в духан перед важным шагом. Деверь отказывается.

— Нет! — уверяет Бенджамен. — Пить не будем! Просто посидим.

Чем это закончилось, вы знаете.

Георгий Николаевич (тогда Гия) влюбился в некую даму, прекрасную и недоступную. Долго, безуспешно ухаживал за ней и в конце концов добился благосклонности. К свиданию он готовился с волнением и предчувствием радости долгих и серьезных отношений. Даже цветы купил. Подходя к дому, который находился на Маяковке, над бывшим тогда магазином «Грузия», прихватил в этом самом магазине бутылку коньяка «Енисели» просто так. Для букета. (Пить не будем. Просто посидим.)

Дама его ждала, однако Гия столь долго мечтал об этом моменте, что несколько оробел. И для храбрости выпил рюмочку. После другой, третьей робость постепенно уступила жизнелюбию.

— Хорошо сидим!

Эту фразу из «Осеннего марафона» он, возможно, и не произнес, но подумал наверняка. Неприступный предмет его долговременного обожания был на расстоянии вытянутой руки, но рука была занята стаканчиком. Вечер складывался как нельзя лучше, да и ночь обещала радость, и Николаич решил ее не оттягивать.

— А теперь давай поедем во Внуково, там ресторан работает круглые сутки. Посидим хорошо. Наверняка увидим кого-нибудь из друзей.

— Лучше останемся здесь, — сказала слегка фраппированная таким поворотом событий долгожданная прекрасная дама.

— Ладно, — согласился Гия, — тогда я поеду один.

У него была замечательная компания — Геннадий Шпаликов и Виктор Конецкий. Они могли говорить и выпивать ночами и работать без сна.

Мы с ним тоже выпивали, и это, по-моему, тоже смахивало на сюжет из любимого фильма. Он поднимался на один этаж нашего дома на Чистых прудах, в комнату, расположенную строго над его квартирой, и аккуратно спрашивал, нет ли чего-нибудь выпить.

Было, граждане! Поезд №14 Тбилиси — Москва ходил исправно. Мой друг актер Гоги Харабадзе, снявшийся к этому времени в фильме Отара Иоселиани «Листопад» (про вино и жизнь), загружал ящики с «Цинандали», «Гурджаани», «Мукузани» (не перебивайте! Дайте повспоминать всласть), «Твиши», «Тетра», «Манави» (ах, «Манави!»), «Напареули», «Ахашени», «Оджалеши», «Кахетинским», «Саперави»… и отправлял в Москву, чтобы во время набегов на столицу с Мишей Чавчавадзе, Лело Бокерией… не пить всякую ерунду. Ящики стояли на лестнице черного хода.

Мы с Георгием Николаевичем садились за стол в кухне или на балконе, где, впрочем, была опасность, что кто-нибудь, пусть не в синем халате магазинного грузчика, но столь же страстно желающий выпить, как герой Брондукова, закричит снизу:

— Афоня! Николаич! Михалыч!

Мы наливали и начинали (комплиментарно) выбирать трех лучших режиссеров мира. Не по порядку. Просто тройку. Вина было достаточно, а тема неиссякаема.

— Так, — начинал Данелия, — Феллини, раз! Теперь ты говори.

— Данелия, два!

— Нет, дорогой.

— Да, дорогой.

— Давай без меня. Конечно, некоторые фильмы я снял неплохо.

— Гениально, дорогой. Кто лучше тебя снимет…

— Многие… Ну кое-кто все-таки есть…

— Конечно, дорогой.

Полная стенограмма дебатов, к сожалению, никогда не будет опубликована, потому что ее нет, но смысл многочасовых обсуждений сводился к тому, что всякий раз надо было выбрать лишь третьего.

Важно, что первым всегда был Федерико Феллини единогласно. Мы пели музыку из его фильмов. Негромко, но Гиина жена Галя слышала нас отчетливо и запирала дверь, которую мы без труда потом отжимали топором.

В моей жизни великий итальянский маэстро существовал как автор великих и понимаемых мною картин. В жизни Данелии — еще и как реальный человек, восхищавшийся искусством Николаича. Феллини очень нравился фильм, в любви к которому я уже признавался, — «Не горюй!», и это свидетельствует о неиспорченном вкусе маэстро.

А вот Сергей Параджанов этот фильм недолюбливал, что, разумеется, не говорит о его скверном вкусе. У него был вкус замечательный, но иной. Он любил другую картину Данелии — «Совсем пропащий».

Когда Параджанова посадили в тюрьму за несовместимость с советским образом жизни, он продолжал там творить. Материала для его феноменальных коллажей было мало. Не было вовсе. Фильмы ему и на свободе не давали снимать, не то что в заточении, а молоко, как человеку нездоровому и за которого вступился весь культурный мир, все-таки полагалось. Крышки из серебристой фольги он прятал и алюминиевой ложкой выдавливал на них дивной красоты рельефы. Несколько таких рельефов он во время свидания передал на волю, чтобы их отправили Феллини и Тонино Гуэрре.

Те, получив подарок, сходили к ювелиру, который отлил по Сережиной крышке три серебряные медали. Одну Федерико, другую Тонино, а третью кому-нибудь, кто не испортит компанию.

В это время в Италии шел фестиваль, куда наши привезли «Не горюй!». Но жюри не дало ей приза. Тогда два корифея мирового кино достали третью серебряную медаль и вручили ее Данелии. Эта премия, которой он очень дорожит, называется «Амаркорд»!

Потом Данелия рассказал эту историю Параджанову.

Георгий Николаевич Данелия снял семнадцать картин, но я вспоминаю их не все. Потому что разговор так складывается. Он мог бы сложиться иначе, и тогда мы беседовали бы о фильмах «Путь к причалу» (где он подружился с достойным писателем и моряком Виктором Конецким и замечательным композитором Андреем Петровым), о «Я шагаю по Москве» (с юными Никитой Михалковым и Евгением Стебловым), о «Сереже» с Сергеем Бондарчуком, которого Данелия любил, уважал его необыкновенный дар и не изменял их дружбе. «Слезы капали» мы не упоминали. Прервем перечень, а то он превращается в прием, который в вежливой форме напоминает читателю о фильмах, которые он помнит и без меня.

— Разрешите посоветоваться с семьей, — говорит Травкин, которого играет Леонов в фильме «Тридцать три», сопровождающему в «Чайке» перед отлетом героя с лишним зубом во рту в иные миры. И, получив от жены кальсонами по морде, говорит, как только и может сказать Леонов в фильме Данелии:

— Семья согласна!

Все шло удачно… До одного дня все шло, в общем, удачно.

Там, в «Тридцати трех», есть кадры, когда семья Травкина по телевизору следит за улетом скромного специалиста по безалкогольным напиткам в бессмертие. На полу перед экраном сидят два мальчика. Один из них Коля — любимый сын Данелии.

В только что снятой «Фортуне» ближе к финалу в ресторане, где Кикабидзе (Фома) выпивает с Ильиным (Гариком), за соседним столом сидят девушки. Одна из них хорошенькая, круглолицая — Аленка, дочь Коли. Внучка Данелии.

…Мы с Чистых прудов выезжаем на Новый Арбат и дальше по Кутузовскому проспекту до Рябиновой. Перед Кунцевским кладбищем покупаем цветы. У нас есть кого там навестить. Сначала к родителям Николаича — папе Николаю Дмитриевичу — известному строителю московского метро, и маме — тете Мэри, как звали ее Гиины друзья, родной сестре Верико Анджапаридзе. Потом к Коле. Он был очень талантливым художником и поэтом. Возвращаясь, мы заходим к нашему близкому другу Сереже Купрееву — одному из самых преданных дружбе людей, которых я знал в своей жизни, к Зиновию Гердту… Все рядом. Коля был моложе всех. Не помню год его трагического ухода. И Гия не помнит. Знаю, что на дворе была «Кин-дза-дза».

После смерти Коли он перестал выпивать вообще. Замкнулся… Ему было невероятно трудно работать. Он хотел сделать одну серию, но приходил в себя тяжело и долго и просрочил время или какой-то договор, и пришлось делать две. «Кин-дза-дзу» оценила молодежь. Она поняла то, что боялось понять старшее поколение, — грядет ржавый мир. Фильм стал «КУ» — культовым. Цвет штанов. Колокольчики в носу. «Пепелац», летающий черт знает на чем и зачем… Кэцэ (это ЦК наоборот?), без которого жизнь стоит. Я спускался этажом ниже, заходил в комнату, где работали над сценарием Габриадзе с Данелией, и ничего не мог понять. Они изобретали планету, язык, оружие — все мусорное, все на выброс, но работающее почему-то. Это потом появились в мире фильмы о технологиях распада. Много, но ни один из них не поднялся (с моей точки зрения) до такой тонкой иронической философии.

— Скажите, у вас за границей грибные леса есть?

— У нас за границей грибных лесов нет.

Это из «Осеннего марафона» — первого советского фильма мужского ужаса. Хичкок отдыхает. Александр Володин написал сценарий, в котором каждому из нас есть место. Данелия снял. Неелова, Гундарева, Волчек, Басилашвили, Леонов, Кухинке, Крючков — все блистательны. Фильм невероятной нежности и юмора, а с дамой пойти нельзя. «Все вы такие».

Ах, Бузыкин! Alter ego. Нехорошо, Георгий Николаевич, так нас закладывать. Впрочем, и себя.

«Бесконечной альтернативой жизнь с боков обтекает меня», — писал Винсент Шеремет.

Альтернатива — это выбор. Выбор — это свобода, даже если после бессонной ночи не можешь отказать иностранному филологу, усвоившему, кто ходок, а кто «алкач», чтобы утром в тренировочном костюме с вытянутыми коленями бежать трусцой по Москве.

Данелия всем оставляет выбор. Он никого не учит и не настаивает на своем. Может быть, опасается плохих людей и поэтому населяет свой киномир хорошими. Его работы наполнены добротой, и сколько оттуда ни берешь, меньше не становится. Нет в них ни смирения, ни ожесточения.

Лето. Окна открыты. Слышу музыку. Спускаюсь этажом ниже. Георгий Николаевич в трусах сидит за синтезатором.

— Это к «Паспорту». Тебе как?

— Хорошая музыка. Сам сочинил?

— Нет. Гия Канчели.

— Все равно хорошая.

Канчели много писал для фильмов Данелии. Он придирается, спорит, потом соглашается, и правильно делает. Канчели — один из крупных мировых композиторов, к тому же любит Николаича, и музыка его так же добра и прозрачна, как сами фильмы.

Сценарий к «Паспорту» он начинал писать с Габриадзе, продолжал с Хайтом, а закончил сам. Отвращение к границам, искусственным кордонам в безграничном мире сквозит в этом авантюрном фильме. Вкуса горечи нет, а послевкусие остается устойчивое. Крик французского актера Жерара Дермона, играющего сразу двух грузинских братьев, один из которых по ошибке попал в Израиль и не может никак вернуться на родину, долго стоит в ушах.

— Пограничник! Не стреляй.

Это был первый фильм после большого перерыва. Николаич волновался и, как следствие этого, советовался со мной. Точнее, он мне проигрывал куски сценария и проговаривал судьбы, без учета, впрочем, моего мнения, хотя утверждал, что прислушивается.

— Я оставил его жить, как ты советовал.

Очень хорошо. Мне удалось спасти одну кинематографическую жизнь, к тому же поучаствовать в творческом процессе. Прихожу в другой раз и читаю в сценарии, что герой погиб.

— Гия?

— Видишь ли, пока тебя не было, он случайно наступил на мину. Но ты мне помог, и я тебе за это что-нибудь подарю.

— Подари свой рисунок. — Он ведь архитектор в прошлом и неплохой график.

— Ну что рисунок… — В этом смысле Данелия прижимист. — Я тебе что-нибудь большое.

Большое не заставило себя ждать. Возвращаясь как-то домой, на сумрачной лестничной площадке я, несколько подслеповатый, увидел совершенно обнаженную женщину, стоящую у моей двери. Синдром Бузыкина заставил меня оглянуться. «Хорошо, что возвращаюсь домой один». Выбрав из всех вариантов поведения самый трусливый, я тихо спустился этажом ниже и наткнулся на Данелию.

— Ну как?

— Фигура хорошая.

— У манекенов плохих не бывает.

Клава, так мы назвали красавицу, прожила долгую и яркую жизнь. Дома она не задержалась. Сочетание Джека (учебного скелета собаки) с голой пластмассовой женщиной не радовало живых, и я отнес ее на работу в «Литературную газету», решив украсить комнату, где мы обитали с Юрой Щекочихиным. Повесив наглядное пособие во внутреннем проеме окна, мы зажили беспокойной жизнью. К нам стали приводить несговорчивых авторов и просто заглядывали выпить рюмочку с Клавой. Но и реакция не дремала. Одно недружественное издание обвинило Щекочихина, что он, борясь за общественную мораль, в то же время занимается мучением голых баб, заставляя их висеть в окне (спиной), а мне один поэт из того же издания посвятил стихи: «Кровь брызнула — / Спешит на тонких ножках / В джинсовой куртке худенький вампир».

В этих строках все было правдой, кроме слова «худенький». В то время во мне было 95 кг. Я расстроился неточности, но тут позвонил прекрасный поэт и дивный человек Саша Аронов и сообщил отклик на ту еще поэзию вежливо — на «вы»: «Что ближе вам: стихи Куняева / или журнальная хреня его?»

Так благодаря Данелии я стал известен в поэтических кругах. Теперь мне хотелось присобачиться к кругам кинематографическим, тем более что Марк Рудинштейн постоянно приглашал на «Кинотавр» в роли обузы. «Кинотавр» вспоминается тоже в связи с Данелией. Он получал там призы, как во многих местах земли, но не в этом дело.

Прямой и спокойный, в белой кепочке, шортах и со старинным серебряным крестом, видным из-под распахнутой рубашки, он ходит по бетонному променаду, с вежливым интересом выслушивая истории жизни, сценарии, просьбы и просто свидетельства приязни к нему и его фильмам. Он ни в чем не участвует, он накапливает слова и впечатления. Данелия сам не летает — он руководитель полетов.

Вечером он тихо идет в казино и осторожно, по самой маленькой, старается не проиграть. Непроигрыш — его выигрыш. Он знает там многих, следит за игроками и ничему не учится.

В «Фортуне» капитан Фома играет в казино. Это важно для фильма, и там все точно, но мне интересна фраза из биографии героя Кикабидзе, где он вспоминает, что работал днем в «мелком ремонте» в гостинице, а ночью проигрывал заработанные гроши. Николаич познакомил меня с мелким холодным сапожником, днем живущим и работающим под лестницей в «Жемчужной», а ночью просиживающим в казино в ожидании удачи. Она не приходит. Не «Фортуна». Реальные люди живут в его фильмах. Так как не могут жить в нашем лучшем из миров. Это я к слову.

Сейчас многие научились читать и писать и вызубрили чертову уйму слов, употребляя их как попало. Компьютер позволяет эти наборы превратить в подобие книжек. Видеокамеры дали возможность делать подобие фильмов, а фото-«мыльницы» — подобие фотографий. Очень много подобия и в кино. Наличие таланта, вкуса и способности отбора отличают реальное произведение от подобия.

У Данелии есть все три компонента. В отборе же он невероятно жесток. Легко и без сожаления при монтаже он избавляется от необязательного. Поэтому, когда наконец он пригласил меня на роль затерявшегося в толпе мужчины, я держался поближе к маэстро, который в каждом фильме играет крошечный эпизод. В «Насте» это был некий перепивший деятель искусства, которого уводят с помпезной презентации в метро. Уводил я. А если учесть, что и снимали меня со спины, то можно считать, что урон художественности я нанес небольшой.

После первого успеха было очевидно, что режиссер пригласит меня на следующую роль в фильм «Орел и решка». Картина нежная, трогательная, с традиционным для Георгия Николаевича участием безвестных до того актеров, которые после данелиевских фильмов часто становятся звездами.

Так оно и произошло. Фраза, произнесенная мною на экране, требовала проживания всей жизни героя. Едва я сказал: «Крупозное воспаление легких», большой зал Дома кино взорвался аплодисментами, которые не утихли до сих пор. После премьеры Георгий Николаевич вывел для представления всю группу на сцену. Когда очередь дошла до меня, серьезно произнес:

— Рост говорил, что будет сниматься бесплатно. Но потом совесть у него проснулась и он заплатил.

В «Фортуне» — притче о плывущей по Волге барже и ее обитателях есть все, что нас пугает. Но хочется держаться, как за ее спасательный круг, за руку Георгия Николаевича Данелии. С ним не страшно. Он продолжает придумывать добрые сказки для жизни. И это с мастерством присущим.

Вот и недавний полнометражный анимационный «Ку! Кин-дза-дза», обыграв всех конкурентов, получил «Азиатского Оскара». С первого просмотра.

И три книги Данелии «Безбилетный пассажир», «Тостуемый пьет до дна» и «Кот ушел, а улыбка осталась» стали настоящим антидотом к отравленной ожесточением нашей жизни, выдержав десятки изданий…

Он умеет быть! (Дай ему Бог!)

— А теперь, на трезвую голову, давай, Юра, назовем трех режиссеров, которых ты любишь. Я начну: Феллини — раз!

— Данелия. Два!

— Нет, дорогой.

— Да, дорогой. Кто лучше меня знает, что мне нравится?

— Ладно, дорогой. Хочешь, новое кино покажу?

— После «Ку! Кин-дза-дзы» снял? Конечно!

— Нету…

— Совсем нету?

— Пока только идея.

— Ва?! Новая?

— Хочу небольшую, рисованную.

— Замечательная будет! Я так думаю.

— Сниму — скажешь.

— Я сейчас скажу, Николаич: кто лучше тебя снимет!

Фото автора