2
А самое неприятное в собственно релизах — это их перенос. Только соберешь всех участников в стройный список, только договоришься с волонтерами-драйверами, и все они отпросятся с работы/возьмут отгул/поменяются с коллегой выходным, как на завтра объявляют штормовое предупреждение. И чем больше людей задействовано в выпуске, тем сложнее отыгрывать назад.
По правилам хорошего тона тюленей не выпускают в шторм, а с тех пор, как мы начали отвозить их на острова, к вежливости добавился еще и здравый смысл: во время волнения попросту не высадиться на остров. Даже с материковыми релизами не все было просто. Однажды мы переносили выпуск четверых тюленей три недели подряд, потому что сперва объявили приближение тайфуна и большой шторм, но Господь перенес апокалипсис дней на пять (не снимая, однако, штормового предупреждения); потом были собственно шторм и тайфун, а еще две недели автодорожные рабочие — явно уже без божьей помощи — восстанавливали ту единственную дорогу, по которой нам предстояло ехать в безлюдные чертовы кулички, облюбованные нами для выпусков. Кулички располагались от нас в 300 километрах, за двумя горными перевалами, проезжая которые, я всегда думала: если какой-нибудь тюлень сейчас покакает, а какашка выпадет на дорогу, а по дороге будет проходить морской биолог, который найдет ее на высоте 1600 метров выше моря, то он чокнется. В 80-х годах во Владивостоке один пожарный начальник подшутил над другим пожарным начальником, применив тигриную какашку, подобранную в тайге. Оба начальника были опытными рейнджерами, и когда один из них подбросил на крыльцо пожарной части артефакт, а второй на него чуть не наступил, случилась сенсация: о том, что тигр приходил почти в центр города, писали в краевой газете «Красное знамя». Правда, тюленья какашка по виду почти неотличима от собачьей. Недаром в прямом переводе с нескольких языков «тюлень» — это «морская собака». Мы думаем, что тюлени — это собаки русалок.
Еще одно сходство тюленей и собак — в строении челюстей. Но так, как может тяпнуть тюлень, сумеет далеко не всякая собака. Тюлени вцепливаются как бультерьеры. И когда под абсолютно мимимишечной фотографией какого-нибудь нашего пациента мы читаем комментарий в жанре «как хочется поцеловать его в моську», то нам немедленно представляется сцена в жанре кровавого трэша (оторванное лицо, огрызок носа в углу под плинтусом, забрызганный кетчупом потолок). Мы-то знаем, что даже очень юный тюлень может быть опасен, что не делает его хуже, — просто не надо его целовать, если ты не русалка. Я и то целую только самых микроскопических и только в спину во время кормления — не удержаться, потому что тюлень маленький, тюлень бархатный, а человек слаб. Возможность чмокнуть тюленя в лопатки — это авансовое вознаграждение в начале весны на весь предстоящий сезон.
В среднем реабилитация длится у нас 2,5–4 месяца. Иногда больше, иногда меньше: все зависит от физической кондиции и навыков. Толстый, быстрый, подолгу остается под водой, стремится уйти от контакта с человеком — везем на волю, не спрашивая, дорисован ли у него дембельский альбом. Наша задача — выпустить зверя ровно в тот момент, когда он уже способен выжить самостоятельно в природе, но еще не успел затосковать в неволе (или того хуже — привыкнуть к ней и к нам как к родным). Иногда момент готовности к возвращению в море такой тонкий, что чувствуешь его лишь несуществующими точками на позвоночнике и под ключицами, но чувствуешь безошибочно, как если б в этих точках сидело по снайперу и каждый из них шевельнул бровью: «теперь пора». Еще и поэтому мы терпеть не можем переносить выпуск: никогда не знаешь, что может случиться завтра — неволя, однажды спасшая жизнь, способна убить в любой момент.
И вот оно, то самое утро. На катерной стоянке нужно быть в 8.00 — к полудню всегда поднимается ветер, а он нам не нужен. В сумраке раннего часа на невеликой нашей территории возникает откуда-то бешеное количество народу. Тыщу лет назад мы сделали в своем саду закольцованные тропинки — для того чтобы ходить по ним медитативными кругами, овалами и восьмерками, размышляя о медленных вещах. Пригодились: все бегают по саду и, по-броуновски сталкиваясь между собой, ищут меня с неочевидной, но на самом деле единственной целью — сообщить о внезапно возникшей проблеме, откладывающей выпуск. Я боюсь каждого, кто бежит ко мне. Я боюсь, что у кого-нибудь из драйверов поломается машина. Я боюсь, что кто-нибудь упадет в бассейн с тюленями и они умрут от неожиданности. Еще я боюсь, что на острове тюлени откажутся выходить из ящиков, но это потом, а сейчас я боюсь, что ящики с тюленями плохо закрыты, и миллион раз проверяю стяжки на крышках.
При более детальном рассмотрении часть людей оказывается телевизором и устанавливает штатив на безальтернативной тропе между бассейном и остальным миром; другая часть тут же сбивает штатив, не замечая его, устремляется ко мне и спрашивает, к каким воротам поставить машину под погрузку (это легкий вопрос); часть мечется туда-сюда и не может найти весы (теперь я тоже не знаю, где весы, я видела их по меньшей мере у троих за последние десять минут), а еще одна часть уже в пятый раз — тоже на бегу и с вытаращенными глазами — напоминает мне про кофе. И когда наконец стенд-апы записаны, а намеченные выпускники отловлены, взвешены (это необходимо для гордости и статистики), погружены в ящики-перевозки, перевозки раскреплены в кузовах пикапов, а сами мы сидим по машинам и даже уже проезжаем центральную деревенскую площадь, я смотрю на часы, уверенная, что мы страшно опаздываем и что время идет к полудню, — и каждый раз вижу неожиданную цифру (в сезоне-2015 это всегда было 7.07, что бы данное число ни значило у нумерологов). От цифры делается удивительно и почти совсем спокойно. Выдыхаю. Вспоминаю, что забыла взять с собой термос с кофе. Да и черт с ним.
Главное, с этого момента от меня больше ничего не зависит и, кажется, никто не отстал от отряда.
