Илья ФРАНК — полиглот, филолог, культуролог, владеет большинством европейских и некоторыми восточными языками. Разработал собственную методику преподавания иностранных языков, позволяющую не зубрить новые слова, а читать оригинальные произведения на иностранном языке.

Иностранные языки Ильи Франка — это самообразование длиною в жизнь.

— Илья Михайлович, ваши родители владели иностранными языками?

— Моя мама — учитель русского языка и литературы, папа — инженер. Мамин отец, мой дед — инженер царской армии, специалист по строительству мостов, — был наполовину немцем и свободно владел немецким и французским. Хотя я родился почти через 20 лет после его смерти, уверенность в том, что знание иностранного языка — это норма жизни, у меня была.

— Из-за своих корней вы и решили изучать в школе немецкий язык?

— Нет, все было гораздо примитивнее. До 5‑го класса я иностранный не учил. В нашей школе, как и везде тогда, иностранный был с пятого класса: один из двух — английский или немецкий. Так случилось, что начало того учебного года я проболел, поэтому меня зачислили в группу «немцев»: желающих изучать английский было больше.

— Вас это обрадовало?

— Мне было безразлично. Моими первыми отметками по этому предмету были три «двойки»: после болезни я не мог ничего ответить ни на один вопрос учительницы. Сейчас это звучит смешно, но меня после этого перевели в группу для слабоуспевающих.

— Как к этому отнеслись ваши родители?

— Они, по-моему, ничего не заметили. Папа и мама за отметки меня никогда не ругали, им было некогда. Я всегда учился только в меру своих сил и желаний, был мальчиком с ключом на шее, сам возвращался из школы, разогревал еду, занимался своими делами. А родители возвращались часам к восьми.

— Как вы пользовались своей свободой?

— Я сбегал со всех общественных мероприятий и классных часов, старался как можно быстрее уйти из школы и заняться любимым делом. Как-то раз я увидел в магазине адапташку — книгу на немецком языке с небольшим словариком в конце. Кому-то было интересно собирать самолетики из деталей или рисовать, а мне — прочесть эту книжку. Это стало моим детским увлечением, самым желанным времяпрепровождением начиная с 5‑го класса, а в 7‑м я уже знакомился с настоящей немецкой литературой.

— Что заставило вас отказаться от общественной жизни в школе?

— Детский сад (смеется), мое первое столкновение с обществом произошло очень рано. Я ненавидел это место. Я был довольно сильным мальчиком, но ребята в детском саду объединялись в группы и иногда меня били. А потом я бил каждого из своих обидчиков. По отдельности.

За драки меня родители ругали… С тех пор я воспринимаю каждый новый коллектив как враждебный, которого стоит избегать.

— С немецким понятно. А откуда взялись английский и французский?

— Когда я учился в 8‑м классе, это было в конце 70‑х, нам написали сыновья моего деда, которые мальчиками-кадетами эмигрировали во время Гражданской войны в Париж. Кому-то нужно было срочно учить французский. Мама решила, что это буду я, договорилась с репетитором, который примерно за 20 занятий дал мне основу этого языка. Я начал читать и на нем. Через год меня перевели в другую школу, где я официально изучал французский, именно этот язык записан в моем школьном аттестате. Правда, учил язык я в основном не на уроках, а самостоятельно. Помню, учительница оставила меня после сочинения и попросила… не употреблять слова, которые мы еще не проходили.

Зато она была методистом и с радостью отправляла меня на олимпиады по языку, возможно, поэтому и не ставила мне двоек.

Это была образцово‑показательная школа, к нам часто приводили иностранцев. Однажды в коридор выставили игрушки для младших классов и строго-настрого запретили к ним прикасаться. А потом в столовой постелили скатерти… В этот день столовую было запрещено посещать. Ложь и лицемерие были житейскими и всем понятными. Я продолжал уклоняться от всех дел после уроков, приходил домой и читал Чарльза Диккенса, Александра Дюма, Майн Рида, Жюля Верна, Джека Лондона… По книгам я учился жить. А потом заходили друзья, мы уходили на улицу и там на деле постигали правила дружбы, борьбы, общения…

Однако моими главными учителями были именно книги. Чтение на разных языках позволяло постоянно расширять круг общения, включать в него литературные персонажи, жившие в разные времена в разных странах.

— Неужели не было ни одного реального взрослого человека, которого вы назвали бы своим Учителем?

— Такой человек был, но он не имел отношения к школе — Лев Иосифович Соболев, преподаватель русского языка и литературы. Он готовил старшеклассников к поступлению в вуз у себя дома, в группах по три-четыре человека. Он изменил мое представление о литературе, заставил по-новому посмотреть на нее.

— Потом вы поступили на романо-германское отделение МГУ им. Ломоносова. Как складывались отношения там?

— Я сдал вступительные экзамены на пятерки, однако очень скоро понял, что занятия на нашем отделении идут скучно: день за днем нам предлагали по очереди повторять фразы, сказанные преподавателем. Так язык не выучишь, из-за этого тем, кто по распределению попал, например, в «Интурист», пришлось очень трудно. Впрочем, меня это не коснулось — меня распределили в школу. На третьем курсе в сочинении о Берлинской стене я написал, что ее нужно снести и объединить Германию. Меня не выгнали, но очень сильно отругали. После этого я учился только на тройки, много прогуливал, постоянно был в списках неуспевающих — путь в туристические компании для меня был закрыт. Словно в ссылку, меня распределили в школу. Так я стал учителем немецкого языка. Первые два года вообще ничего не получалось: дети шумели, постоянно отвлекались, я ничему не мог их научить. В университете у нас были лекции по педагогике, но нас учили совсем не тому, что было нужно в школе. Учителя нужно учить не поурочному планированию, а, например, как правильно зайти в класс.

— А что бы вы сегодня посоветовали новичку?

— Проигрышный вариант — входить в класс, в котором дети уже сидят, потому что придется их успокаивать, просить разойтись по своим местам… Лучше всего зайти вместе с детьми и сразу организовать пространство для занятия, например, предложить посоревноваться, кто быстрее приготовится к уроку. Как можно быстрее нужно понять, кто лидер в классе, можно над кем-то пошутить, но так, чтобы на тебя не обиделись. Я сумел справиться с этими задачами только на третий год работы в школе, когда мне дали классное руководство в «спортивном» классе, куда определили самых слабоуспевающих ребят. Класс был маленький, дети из очень сложных семей. Мы с ними сразу стали ходить в походы и жили душа в душу. Правда, у них я вел не немецкий язык, а русский и литературу. В общей сложности я проработал в школе 7 лет, а потом, во время перестройки, ушел и занялся преподаванием иностранных языков взрослым по методике Игоря Шехтера.

— Я знакома с этой методикой, работа преподавателем на курсах Шехтера требует полной открытости, готовности принимать студентов с их проблемами, опытом, знаниями. А вы говорите, что новый коллектив воспринимали как враждебный…

— Когда я встаю перед детьми в классе или перед группой взрослых учеников — это совсем другое. Я словно становлюсь другим человеком, своей противоположностью. Рядом с людьми, которых я собираюсь чему-то научить, я — значимый человек, могу легко общаться и организовывать общение. Возможно, именно поэтому я и стал преподавать. Наверное, это мой способ компенсации недостатка общения.

— А какие качества помогли освоить такое количество иностранных языков?

— Только желание ими заниматься. У меня очень плохая память, правда, когда я говорю об этом, мне не верят, думают, что я напрашиваюсь на комплимент. Однако у меня память хуже, чем у большинства людей: незнакомые слова я никогда не запоминаю сразу, не знаю ни одного стихотворения наизусть, если я читаю книжку, через пару недель забываю имена персонажей и почти не помню сюжет, не помню исторические даты…

— Если бы вы учились сегодня, вряд ли смогли бы успешно сдать ЕГЭ!

— Это точно. Мой путь начался от осознания собственной слабости, а не силы.

Ольга ЛЕОНТЬЕВА, кандидат педагогических наук