Пресс-служба Санкт-Петербургской епархии поспешила заявить, что православные не имеют отношения к акту вандализма на Лахтинской улице, 24. Не то чтобы на епархии загорелась шапка. Но дыму было много: накануне варварского происшествия на церкви Ксении Блаженной, возводимой напротив злополучного дома, был установлен крест, а местные жители тут же припомнили, как ранее «отвечающий за строительство священник «пророчил», что изображение Мефистофеля рухнет».

Отрицая причастность прихода или каких-либо людей из епархии, в ее пресс-службе подчеркнули: «Мы относимся крайне отрицательно к любым попыткам вандализма или противоправных действий. <…> Любое противоправное действие должно быть расследовано — мы это полностью поддерживаем».

Однако в тот же день, 27 августа, в СМИ была представлена несколько иная позиция: РПЦ может ходатайствовать о смягчении взыскания с виновных в разрушении горельефа Мефистофеля (если дойдет до суда), попросив учесть «благую мотивацию» совершивших преступление, заявил заместитель председателя Синодального отдела по взаимодействию церкви и общества РПЦ Роман Багдасаров. По его словам, «фигура демона влияла на духовную атмосферу города», и человек, решившийся на противозаконный поступок, хотел избавить Северную столицу от зла.

Пока шел этот обмен заявлениями, гражданские активисты анонсировали на воскресенье, 30 августа, народный сход «Северная Пальмира против вандализма» — у лишившегося своего крылатого демона дома. Днем 28-го инициаторы схода оповестили в соцсетях, что предполагается вывесить на здании баннер с изображением сбитого горельефа — в чем должны помочь промышленные альпинисты, и «высотник уже найден».

А 29 августа журналисты петербургских СМИ получили письмо, отправленное с электронной почты протоиерея Александра Пелина. (Александр Пелин — председатель отдела по взаимоотношениям церкви и общества Санкт-Петербургской епархии и настоятель Сампсониевского собора, входящего, наряду с Исаакиевским, Смольным и Спасом на Крови, в музей «Исаакиевский собор», все четыре храма епархия просит «вернуть».)

Пелин сообщал, что к нему на электронную почту пришло письмо «от некоего промышленного альпиниста Андрея», которое он «счел возможным переправить в заинтересованные СМИ».

«Я не могу определить достоверность этого письма, равно как признать его ложным, — констатировал отец Александр. — Однако оно содержит интересную мысль, которая, к сожалению, недостаточно активно прозвучала в российских СМИ». Интересная мысль сводилась к тому, что совершенный в отношении дома на Лахтинской акт вандализма «может быть некоей спланированной акцией, направленной против Русской православной церкви». Протоиерей выражал надежду на то, что прилагаемое послание «промышленного альпиниста» поможет общественности Петербурга разобраться, кто же истинный виновник и заказчик вандализма на Лахтинской.

Укрывшийся за подписью «промышленный альпинист Андрей» сообщал, что его бригада регулярно выполняет работы «по реставрации и очистке фасадов» храмов, входящих в музей «Исаакиевский собор», — Исаакия, Смольного собора и Спаса на Крови (помимо названных в оперативном управлении этого музея находится и Сампсониевский собор, — но он отчего-то не был упомянут в письме). И что будто бы именно директор музея Николай Буров, лично вызвав к себе бригадира, заказал демонтаж рельефа Мефистофеля — который и был снят, упакован в пакет и передан директору. Даром что к тому времени обломки скинутого с уровня шестого этажа демона находились в мусорном баке.

Как рассказал «Новой» Николай Буров, поначалу он не воспринял эту историю всерьез: «На что тут реагировать? Когда сталкиваешься с абсолютным маразмом — все равно как если бы написали, что я человечину ем! — не приходит в голову приумножать абсурд какими-то объяснениями».

Буров намерен обратиться в прокуратуру и в судебном порядке защищать свою честь и достоинство, а информационный вброс от протоиерея Пелина сравнил с попытками «подсыпать перца» уже взявшей след сыскной собаке — чтобы увести в ложную сторону.

«Новая» поинтересовалась у отца Александра: если приведенные в письме «промышленного альпиниста» сведения показались ему настолько серьезными, то почему он не обратился в прокуратуру?

— А зачем? — ответил вопросом на вопрос протоиерей.

— Чтобы помочь следствию.

— Ну, во-первых, письмо пришлось на вечер пятницы, конец рабочей недели…

— А сейчас, когда мы с вами разговариваем, — вечер понедельника.

— Вот теперь самое время кому-нибудь — хоть бы и вашей «Новой газете» — обратиться в прокуратуру. А я не юрист. И судиться ни с кем не буду.

— Насколько этичным вы считаете распространение анонимки? К тому же содержащей такие серьезные и ничем не доказанные обвинения в адрес конкретного человека?

— Вы меня спрашиваете об этической стороне дела?

— Именно.

— А я бы хотел говорить о сути. По сути же я Николая Витальевича защищаю. Я вообще на стороне музея. Я сам наполовину музейщик.

— Это как?

— Я писал диссертацию по Херсонесу Таврическому, не раз бывал в археологических экспедициях. Я против любого варварства, против разрушения.

— Но в интервью, вышедшем за день до происшествия на Лахтинской, вы — говоря об Энтео и его акции в Манеже, — заявили, что «понимаете и поддерживаете» его позицию.

— Да, но не надо сравнивать два этих события. Энтео — точнее, девушка, которая с ним была, — ничего не уничтожила, не порвала… Насколько я знаю, там они просто сняли с подставки линогравюры — с не лучшими, кстати, работами скульптора Сидура. Я бы на их месте просто попросил убрать, но у них такие горячие сердца, что тут сделаешь…

— Давайте вернемся от горячих сердец к холодному навету на Бурова.

— Самая большая проблема в том, что благодаря этой акции со сбитым горельефом на Лахтинской пытаются стравить церковь и музей. Этого допустить нельзя.

— А распространение письма с огульными обвинениями Николая Бурова в совершении преступления этому не способствует?

— Нет. Тут вообще не в этом дело. Некие силы стоят за всем этим, вот в чем следовало бы разобраться.

— Какие силы?

— Если бы я знал! Силы, которые, скорее всего, вне ведения нашей российской действительности. Это же со всей очевидностью спланированная акция. Причем очень дорогостоящая. Мне знакомые подсчитали, что она стоит около 10 миллионов рублей. Сами эти работы по демонтажу, плюс распространение пресс-релизов, освещение события в прессе. Вы, например, можете заплатить 25 тысяч за публикацию? Вот и я не могу, у меня зарплата 20 тысяч. Вы подумайте, кому все это выгодно, кто готов миллионы платить и ради чего. В политическом пространстве надо посмотреть. Слишком уж там много совпавших случайностей. «Случайно» рядом какой-то депутат оказался, «случайно» тут же репортеры, съемочные группы… Кому вообще этот дом прежде был интересен? У нас в Петербурге памятники десятками рушатся. А тут вдруг такой ажиотаж вокруг сбитого барельефа. Может, кому-то потребовалось выгодно продать этот дом, вот таким образом решили его распиарить, поднять цену.

— Как можно его продать, вместе с жильцами, что ли? Там ведь практически все квартиры в частной собственности.

— Это вы у меня спрашиваете? Я не знаю как. И, повторюсь, я как раз хотел защитить музей.

— Распространяя анонимку с обвинениями в адрес его директора?

— Проблема в неправильной реакции Николая Витальевича. Он берет и обижается. А обижаться не надо. Мы с ним дружим, я его уважаю. Но есть некая третья сила…

— Да какая же?!

— Если б я знал, я бы сказал!

«Мы с протоиереем Александром Пелиным вовсе не друзья, как он вам теперь заявляет, — сказал «Новой» Николай Буров. — Он мне не интересен, как не интересен всякий пустой балабол».

Александр Пелин — один из пяти служивших под началом петербургского митрополита Варсонофия в Мордовии и получивших новое назначение в Северной столице. На пасхальном приеме митрополита в апреле нынешнего года Николай Буров, по словам очевидцев, публично обратился к Варсонофию со словами: «Уймите ваших мальчишек! Этот город пережил блокаду, думаю, переживет и вас!»