Его земное время (1935—1990), прокаленное государственным террором разного накала: от тотального изничтожения слоев населения до прицельной пальбы по диссидентам, — конечно, сказалось на его жизни, на его пастырском служении, на его литературе. Но, крепко адаптированная в настоящем, его жизнь была стрелой — любимый его образ, — направленной в вечность…
На самом-то деле его время еще не настало. Проповеди, книги, лекции, беседы еще в полноте не востребованы верующей Россией. Россия еще не открыла для себя Меня. Она до него не доросла. Тираж его книг, около 9 миллионов, поделенный на 25 лет, — в общем-то не большой тираж. Значительную часть которого занял «Сын человеческий», изданный сотнями тысяч в начале 90‑х.
Мандельштам считал, что Россию легче обуть и накормить, чем научить читать Пушкина. То же самое можно сказать и об отце Александре Мене. Нужна гуманитарная культура, гумусный слой гуманитарной культуры, который взрастит семена, посеянные им. Пока же такого слоя нет, пробиваются отдельные кустики, как щепотки зелени в растрескавшемся асфальте. Интерес к Меню не падает, но и не возрастает, может быть, потому, что блокируется консервативной массой священников. Например, батюшка из храма «Вознесения Господня» в Сокольниках предостерегал прихожан ходить в храм Косьмы и Дамиана, где продаются книги отца Александра.
Востребованность Меня проследить невозможно, как невозможно узнать количество православных верующих в нашей стране. Добросовестный подсчет дает не больше трех процентов от количества людей, считающих себя православными. Отец Георгий Чистяков говорил об одном проценте.
В Орле, в храме, я слышал разговор возле свечного ящика двух женщин. Одна рассказывает о своем болеющем сыне — алкоголике. Вторая, участливо: «Поставь свечку, не помешает». — «Да я готова поверить и в Бога, и в кого угодно, только бы сын выздоровел».
Учитывая весьма условный процент воцерковленных прихожан, можно сказать, что страна тотально-неверующая, заваленная так называемой «духоносной» литературой. Священник Алексей Плужников в своей книге (издательство Даниловского монастыря) приводит много красочных примеров современного языческого православия, из которых видно, как архангелов и святых повсеместно теснят колдуны и кикиморы.
Книги отца Александра расходятся по магазинам книготорга, что важно, потому что на приходах, за редким исключением, их не продают. В Москве — только в двух-трех храмах. Не исключено, что Мень дойдет в конце концов до массового читателя, минуя свечные ящики.
После перестройки наша церковь взяла курс на реставрацию. Поднималось то, что было разрушено 17‑м годом. Восстанавливались руины на старом фундаменте, который и тогда уже был полуразрушен. В успехе революции, как это ни горько сознавать, церковь сыграла определенную роль. Народ, ею окормляемый, не знал Евангелия и разъяснительной проповеди ввиду надвигающейся катастрофы. Потому и легко его было облапошить марксистской идеологией.
Отец Александр был свободен от архаической прелести. Недаром в его приходе началась работа по новым переводам Священного Писания и Богослужебных текстов. Свобода, дарованная Всевышним, была главным содержанием его жизни и пастырской проповеди. И потому он оставался костью в горле у священноначалия, подчиненного Комитету государственной безопасности. Андропов, глава комитета, отметил его неординарное поведение еще в 1974 году в специальном донесении правительству о происках Ватикана. И с этого времени комитет глаз с него не спускал. Он был для них неудобен, лишняя головная боль. Никак не могли его пришпилить к себе. Как же так, вся церковь у них в кулаке, вся упряжка, а этот и еще несколько им соблазненных, тянут в сторону.
Курс на реставрацию отбросил наше православие на 200 лет назад, к началу ХIХ века, когда появилось Библейское общество, озабоченное тем же: религиозным просвещением народа. Вспомним печальную судьбу архимандрита Макария Глухарева (1792—1847) — православного подвижника, миссионера, переводчика Библии. Он был сослан в монастырь за свои, как бы сейчас сказали, «обновленческие» взгляды. Все же не убит, а сослан… Он считал, что «язык славянский сделался мертвым, на нем никто у нас не говорит и не пишет». Глухарев дерзнул в письме государю связать общественные катастрофы «с грехом тех, кто отдалял Библию от народа». «Неужели Слово Божие в облачениях славянской буквы, — писал он, — перестает быть Словом Божиим в одеянии российского наречия?» Славянский язык и сегодня является препятствием для большинства обращенных.
Ориентация на кондовое православие укоренилась в наше время благодаря ностальгическим настроениям и страху перед назревшими церковными реформами. Они, кстати, назрели задолго до большевистского переворота и были сформулированы на Московском соборе в 1917—1918 годах. Реформам, как известно, новая власть воспрепятствовала. Церковь после кровавой над ней расправы сделалась историческим заповедником, присматривать за которым стало еще сподручнее, чем во времена Священного синода. Отфильтрованные иерархи служили верой и правдой безбожной власти на своих зачищенных епархиях. Но и сегодня церковь осталась той же замкнутой цитаделью, в управлении которой используются рычаги и методы государственной машины. Разумеется, такое послушное «вероисповедание» входит в клинч с тем, которое исповедовал отец Александр. Система сдерживания и дозированного удушения работает по сей день. Все еще безотказная система князя мира сего, облачившегося в церковные одежды.
Строятся новые храмы, открываются духовные училища, увеличивается число священнослужителей. Но церковь это делает как бы для себя. Народ нужды в этом не ощущает. Храмы полупусты, а некоторые и вовсе безлюдны — особенно сельские.
И причина тут, как писал отец Александр, «не в самой вере как таковой, а в ее извращениях. Точнее, в «закрытом», агрессивном типе религиозности, который содержит проекцию наших страстей или несет на себе печать социального и нравственного окостенения. То, что такая религиозность существует, неудивительно. Куда удивительнее, что через глухую плотину человеческого несовершенства все же пробиваются струи живой воды: открытой духовности, ориентированные на две главные заповеди о любви к Творцу и к людям».
Отец Александр предвидел нынешнюю ситуацию. Церковь, склонная к консерватизму, подпитывается ксенофобскими и националистическими настроениями. Он предсказал терроризм, как тактику будущих религиозных и межнациональных войн. О русском фашизме, зарождавшемся у него на глазах, он говорил без обиняков, что его поддерживают «многие церковные деятели». Но такого монстра, как православный сталинизм, он, наверное, не мог себе представить.
Человек Культуры, он уповал на Культуру. Слово Божие прорастает в почве культурного этноса. Это понимала Ахматова, повторившая за Лесковым, что Россия крещена, но не просвещена. В перестроечные годы отец Александр организовал общество «Культурное возрождение». Не духовное, заметим, а культурное. Общество было очень трудно учредить. Исполком терял документы, мотал нас по инстанциям. Под эгидой общества отец читал лекции по истории религий, философии, русской и мировой литературе. Он говорил, что отцы церкви обращали внимание неофитов на древнегреческую литературу, находя в ней, языческой, немало полезного для христианского мировоззрения. Эстетическое чувство облагораживает христианина. Чтобы не походил на тех варваров‑христиан, спаливших Александрийскую библиотеку, крушивших античную культуру, обрубая фаллосы и груди у мраморных изваяний.
Отец Александр верил, что воцерковление произойдет через культуру. Это была его «концепция особой миссии гуманитарно образованных слоев общества в деле «новой евангелизации». Какой необозримый простор мировой культуры открывается в его книгах, лекциях, проповедях! Не представляя этой картины, трудно понять смысл человеческой истории.
Раньше конференции (приуроченные к дням его памяти) проводились в Москве при огромном стечении народа, зарубежных гостей. Они имели статус международных конференций. В начале 2000‑х их эвакуировали в Семхоз, за 65 километров от Москвы, куда электричка идет полтора часа. Разумеется, доступ к ним разительно сократился.
И все же — исподволь, сокровенно — отношение к Меню меняется в церковной среде. Многие священники считают его современным апостолом и священномучеником. Вопреки колоссальной инерции зла, имеющей силу в обществе.
Два года назад, 9 сентября, архиепископ Григорий (Чирков), служивший литургию в Новой деревне, бывшем приходе о. Александра, сказал в своей проповеди, что этот день поминовения стал храмовым праздником. Он высказал чаяния всех присутствующих, считающих отца Александра святым.
Кому он более всего мешал?! Не политикам, не националистам, а изуверам, влияние которых может распространяться и на тех, и на других. На исполнение такого злодейства убийца получает самые высокие санкции. Чтобы ответить на вопрос: «Кто убил?» — надо понимать, кого убили.
