Бюрократическое мышление устроено так: циркуляр определяет жизнь. Если ведомство выпустило распоряжение, приказ, любой документ, считается, что этого достаточно, чтобы жизнь изменилась. Эти документы часто не для понимания: появляется текст, который не то что исполнить, его прочитать никто не в состоянии.

Два завуча читали ФГОСФГОС — это Федеральный государственный образовательный стандарт; документ, разъясняющий, что требуется от программ, каких ждать результатов и в каких условиях надо учить детей; документ, который мы долго ждали, — и вот 1 сентября он пришел в среднюю школу. — Три мнения у них образовалось, И вот я вам хочу задать вопрос…

Даже два вопроса получилось. Первый: зачем так много дали свободы школе, если ею невозможно воспользоваться? Второй: почему такой хороший документ написан таким плохим языком?

О свободе. Школа имеет право сама утверждать учебный план, программы, выбирать учебники, применять самые фантастические формы вместо уроков, работать без оценок… Наступило время осознать, что с этим делать.

Механизм освобождения предложен такой: каждая школа пишет свою образовательную программу — Конституцию своего рода: цели, содержание, методы и прочее. Вполне либеральная идея, правда, никак не вписывающаяся в современный контекст. Все было б правильно, если бы довольствовались десятком страниц в свободной форме, — так нет, типовая конституция на 300 страниц, о языке — особый разговор.

Язык. Те два завуча, которые пытались прочитать документ, не поняли, для примера, сколько часов в неделю можно сделать уроками по выбору: один говорил — восемь, другой — два, оба ссылались на соответствующее место в документе. И вообще, этот текст — просто притча. Притча во языцех — как написать что-то, чтобы не понял никто. Смеются все учителя.

Ну почему, почему, когда я печатаю на компьютере слова «деятельностный подход», «здоровьесберегающие технологии» и «компетентностный», Word подчеркивает эти ключевые понятия нашего стандарта как несуществующие?

На трезвую голову никаких изменений жизни от ФГОСа мы не ждали: четыре года назад он уже вступил в начальную школу, что обернулось новой бумажной волной и курсами повышения квалификации, где учили учителей говорить на этом новом для нас языке.

Но все же… Послушав по телевизору разработчиков документа, очень умных людей, хоть и понимал уже, чем это кончится, — сорвался, примчался на собрание какого-то совета по внедрению: дескать, наша школа уже 20 лет так работает, и мы хотим теперь полезными стране быть… Но они решали, как электронные микроскопы, по миллиону за штуку, между экспериментальными площадками поделить. «Не надо, — говорю, — мне микроскопов, просто поучаствовать хотим, полезными быть». — «Хорошо», — кивнул товарищ из президиума.

Очередной и потенциально судьбоносный документ прошелестит в школе ворохом бумаг?

У меня три ответа на поставленный вопрос.

Первый уже ясен: документ не читается, он написан не по-русски.

Второй: думаю, что и не было большого желания — политической воли — что-то менять, хотя документ писался в те доолимпийские годы, когда Россия еще не показала миру свое новое лицо, иначе нашли бы простые и ясные слова, куда надо менять школу.

Третье: бумажный школьный оборот поглотит и исказит любую самую смелую реформу и самую светлую идею, все погрязнет в бумагах: сверху будут спрашивать «дорожные карты внедрения», снизу — слать справки по форме и протоколы педсоветов.

С этим стандартом, — в народе называемом «стандартом второго поколения», — бог с ним, его переживем. Но если вдруг когда-нибудь снова возникнет благоприятная обстановка для школьной реформы, то стоит, наверное, подумать над причинами неудач, чтобы не повторяться.

Рустам КУРБАТОВ, директор школы «Ковчег ХХI»