На вопросы «Новой» отвечает генеральный секретарь французской Лиги образования Жан-Марк Руаран. Эта независимая организация объединяет больше 30 тысяч образовательных НКО, без нее министерство не принимает ни одного серьезного решения.

Но прежде чем рассказать о «глубочайшей реформе французского образования», Руаран вспоминает историю длиной в полвека, в которой замешаны гестапо, КГБ, российский президент Борис Ельцин, вероятный кандидат на пост президента Франции-2017 Ален Жюппе, ну и он сам.

— Когда немцы заняли Париж в 1940 году, в соседнем отеле «Лютеция» они разместили комендатуру гестапо. Выгнали нашу Лигу образования из здания, в котором мы сейчас с вами сидим, передали его молодежной организации маршала Петена, а подвал, в котором были наши архивы, отдали гестаповцам. В подвале они хранили картотеку ценностей, конфискованных у евреев. Когда в 44-м немцы отступали, они увезли все это (вместе с нашим архивом) в Германию. Так исчезли все наши документы, которые накапливались с момента создания Лиги в 1866-м до момента оккупации Парижа в 1940-м.

В 1993 или 1994 году я поехал в Россию в составе официальной делегации министра образования Франции. Нас сопровождал Леонид, полковник КГБ (или как там это тогда у вас называлось?), который был еще и нашим переводчиком. И вот во время очередной встречи он мне говорит: «Жан-Марк, ты ведь из Лиги образования? Я видел ваши архивы». Я опешил: «Наши архивы?!» «Да, — говорит, — я работал с вашими архивами в 70-е». Выяснилось, что в 44-м архивы оказались в Восточном Берлине, а оттуда после войны их перевезли в Москву.

Он меня повел в здание КГБ (или как там это тогда у вас называлось?), проблем с входом не было — положили пять долларов в паспорт, потом я платил доллар за фотокопию, чтобы иметь доказательства, что это наш архив. Когда я вернулся в Париж, то доложил мсье Жюппе, который тогда был министром иностранных дел, что наши архивы в Москве. Жюппе договаривался с Ельциным, мы заплатили за архивы то ли миллион, то ли два миллиона в пересчете на евро.

Возвращая наши бумаги, я успел познакомиться в России со многими выдающимися преподавателями — например, с Сергеем Казарновским, который показал мне свою выдающуюся школу. Я узнал, что и в России с 1905 года существовала Лига образования. Конечно, после революции она была распущена… В 2000-е создали заново. И у нас есть совместные проекты.

— Вы неплохо знаете российскую образовательную систему…

— Я знаю, что преподавание французского в ваших школах — это катастрофа… Знаю, что все ваши «реформы» последнего времени проходят под знаком «рентабельности». Ради «рентабельности» сокращают часы и предметы, ради «рентабельности» закрывают маленькие школы. И драма в этом. Поиск «рентабельности» в области образования ни к чему хорошему не приводит.

Тем более что преподавать сегодня намного сложнее. Пример: преподаватель входит в класс и видит ребенка, который ради провокации надел футболку «Аллах акбар». Или девушка приходит в платке. Напомню, что французская школа — светская и в ней запрещены любые религиозные проявления. Что должен делать преподаватель? Призвание учителя — поговорить с ребенком. Убедить его. Рассказать про эмансипацию женщин. Про светскость школы… Не заставлять переодеть футболку и снять платок, а объяснить. Сегодня учитель сдается. То есть отводит взгляд и делает вид, что ничего не замечает…

—Может быть, дело еще и в том, что учителя теряют заинтересованность в профессии. У меня есть знакомые преподаватели…

— Теряют. Это точно. Во-первых, учителя устали от чехарды программ и инструкций, которые меняются каждый раз, как только приходит новый министр. За три года у нас было три министра. Постоянная путаница реформ приводит к появлению апатии или, напротив, раздражения со стороны преподавателей, которые ни во что больше не верят. Тем более что падает престиж профессии. Когда я был преподавателем, нас называли черными гусарами республики. В провинции главными людьми были кюре и учитель. Я был секретарем мэрии, вел спортивный клуб, помогал пожилым людям заполнять бумаги… У меня было ощущение, что это я — настоящий мэр городка. И я хорошо зарабатывал. Все это кончилось. Сегодня происходит привлечение менее бойких и заинтересованных людей на маленькую зарплату.

—Сколько получают французские преподаватели?

— Зарплата преподавателя ниже зарплаты представителя среднего класса. Начинающий учитель получает 1800 евро чистыми. Потолок для преподавателя со стажем — 3000 евро. Этого недостаточно. Преподаватель чувствует себя недооцененным… И вот эта трудная и недооцененная работа все чаще становится уделом женщины. Сегодня во французской школе четыре женщины-преподавателя на одного мужчину…

Мы не в такой ситуации, но наши преподаватели сравнивают свои доходы с доходами других французов. И понимают, что профессия обесценилась…

Но и денег на то, чтобы серьезно повысить зарплаты всем, у государства нет. Поэтому собираются дать больше денег тем, кто поедет в т.н. «трудные зоны». В сложившейся ситуации я считаю эту меру правильной.

—Почему? И что это за «трудные зоны»?

— Я напомню про восстания парижских пригородов в 2005 году… В неблагополучных кварталах до сих пор очень горячо. Раньше в каждом квартале было 3–4 полицейских, которые время от времени играли с детьми в футбол, принимали активное участие в местной жизни. И вот власти решили: это стоит очень дорого. И сократили.

— Это тоже сделал Саркози?

— Это тоже сделал Саркози, который тогда был министром внутренних дел. А в 2005-м Жан-Франсуа Ламур, министр молодежи и спорта, отобрал у нашей Лиги образования все финансирование, которое мы использовали на проведение разных мероприятий в кварталах. Он сказал: мы даем вам деньги, а вы устраиваете вечера-кус-кус с мамочками у подъездов. Это было передергивание, потому что мы использовали деньги на очень разные мероприятия, но мы объясняли, что с культурной точки зрения даже кулинарные вечера важны, хотя бы потому, что именно мамы могут наладить дисциплину в квартале.

Так совпало, что через два месяца, в октябре-ноябре, в парижских пригородах произошли беспорядки. В январе министр позвал нас и сказал: слушайте, я сделал глупость… И они вернули финансирование. Потому что беспорядки показали: если нет перспектив, если нечем заняться и даже нет мест, где можно собраться и высказаться, то наступит взрыв…

— А что же школа?

— Школа была слишком далека от этого в последние годы. Она просто не учитывала трудностей людей, живущих в неблагополучных кварталах.

В последние 15–20 лет школа была сконцентрирована на передаче как можно большего объема информации. Учителям говорили: скорее, скорее, некогда терять время! Если 20–30% из класса успевают за программой — о′кей, поехали дальше.

Тогда как 20 лет назад преподаватель, видевший, что у какого-то ученика проблемы, мог проводить с ним больше времени. Когда я работал учителем и у меня было 30–35 детей, я понимал, что физически не смогу нормально заняться всеми. И когда надо было делать выбор, я делал его в пользу более слабых, уделяя меньше времени детям, которые, очевидно, благодаря семьям уже имели богатый культурный багаж. Я проявлял позитивную дискриминацию. Потому что я не мог допустить, чтобы ребенок с задней парты закрылся и отстал… Хотя бы потому, что на «задней парте» есть не менее талантливые дети, просто у них другая скорость развития.

А сейчас из школы каждый год выходят 150 тысяч человек, не владеющих в достаточной мере навыками письма и чтения.

— Откуда такая цифра в одной из самых развитых стран мира?

— Это провал французской системы образования… Нам нужно избежать разрыва, который происходит на входе в колледж. Вот это среднее звено школы — огромная проблема.

Поэтому огромный кусок образовательной реформы посвящен изменению колледжей. И именно это вызывает самые ожесточенные дискуссии.

Еще один ключевой аспект реформы — подготовка гражданина, интегрированного в общество, в котором главной ценностью является умение мирно «жить вместе». После январских терактов вспомнили о том, что помимо 150 тысяч, выходящих из школы с недостаточным уровнем образования, есть еще и те, кто выходит не встроенным в общество.

Этот аспект принят во внимание. Выбраны зоны, куда будет направлено больше учителей и больше средств, чтобы создать позитивную дискриминацию. Потому что традиционная «республиканская школа», которую мы создавали с конца XIX века, стремилась дать всем одно и то же. Но нельзя одинаково работать в школе Курнева (пригород Парижа), где есть дети 20 национальностей, и в школе парижского квартала Сен-Жермен.

Позитивная дискриминация коснется в основном городов, где в своеобразных гетто живут представители третьего-четвертого поколения приехавших из Магриба. Тех, кто родился во Франции, но не чувствует себя французом, тех, кто свистит, когда перед спортивными матчами играет Марсельеза, тех, кто настолько радикален, что уже упрекает своих родителей — правоверных мусульман — в недостатке веры. Эти молодые люди чувствуют себя стигматизированными, исключенными, сегрегированными… Это они в основном не находят работы. Это они не видят перспектив.

Преступники, совершавшие теракты в последние годы, — не ливийцы или сирийцы, они французы, прошедшие через республиканскую школу.

— Вы думаете, реформа способна изменить это?

— Да, конечно. Это не поверхностная реформа, не косметическая, это глубочайшая реформа школы, которая больше не является ни интегрирующей, ни стимулирующей продвижение наверх.

Раньше школа была основным элементом социальных лифтов. Как в моем случае, например… Моя мать не умела читать и писать, мой отец был ремесленником.

Школа помогала родителям добиться для их детей профессионального, социального роста. Но сегодня в большинстве семей, о которых я упомянул, — постоянная безработица, дети видят родителей, которые весь день лежат в кровати… И вот позитивная дискриминация должна дать стимул детям, которые чувствуют себя покинутыми. Для этого нужно больше преподавателей.

Олланд, кстати, выполнил предвыборное обещание и создал 60 тысяч новых рабочих мест для педагогов. Но нужно еще.

У меня есть яркий пример. Мы создали ateliers relais — это такие центры перевоспитания для трудных подростков. Мы открыли в Париже три центра, в каждом из которых собрали 15–20 наиболее «опасных» подростков 13–16 лет, которые терроризировали и учителей, и одноклассников. На 10 таких подростков нужна команда из десятка преподавателей и психологов. У нас они работали по той же схеме, что и люди, участвующие в знаменитой акции «Читать и побуждать к чтениюВ акции принимают участие тысячи пенсионеров-волонтеров, которые бесплатно ходят в школы и читают детям книги.».

Родители привозили детей в центр рано утром и забирали вечером.

Было очень мало привычных уроков, но очень много творческих и спортивных занятий: верховая езда, театральные постановки, киносъемки… Дети видят, что есть взрослые, которые их опекают, которые их слушают. Видят, что в школе может быть интересно. И что они сами могут быть кому-то интересны. И на исходе 6–8–10 месяцев детям возвращают аппетит к учебе. Возвращают доверие к себе. И тогда их снова отправляют в обычную школу.

Эти центры имели невероятный успех. Но их закрыли.

— Угадать, кто это сделал?

— Да, это сделал Саркози. Потому что эти центры «дорого стоят». И вообще — нечего тратиться на этих «магрибинцев» (надо признать, что в эти центры попадали в основном выходцы из трудных кварталов). Но послушайте: если мы хотим их интегрировать, надо вкладывать в это деньги. Вместо того чтобы строить самую красивую мэрию, вместо того чтобы тратить деньги на всякую чушь, потратьте их на образование — и спасете народ, спасете страну.

Саркози посчитал, что это дорого, а я считаю, что если нам удалось спасти людей от тюрьмы — это бесценно. Из 200 подростков, которых мы провели через ateliers relais за 5 лет, было только двое, которые позже попали в тюрьму…

Так что эти центры надо запустить снова. Их нужно не так уж и много. В квартале может быть 2–3 «беспросветных» семьи, а в школе — 2–3 «крутых» парня, которые создадут обстановку насилия. Но, как показал наш опыт, с ними можно работать.

Если мы не решим социальный вопрос, дети из трудных кварталов никогда не поверят в ценности республики — справедливой и солидарной. Когда я десять лет ищу работу и не могу найти, а меня еще и называют грязным арабом — я начинаю думать, что это не та республика, которая меня интегрирует. И я не буду уважать ее ценности.

И тогда, если она попытается воплотить в жизнь свои лозунги, в стране может начаться гражданская война.

Это очень мрачный прогноз, который, надеюсь, никогда не сбудется, но если ничего не делать, то мы совсем не застрахованы от этого.

Под текст

— Чем еще занимается Лига образования?

— В нашу Лигу входят 30 тысяч ассоциаций, имеющих отношение к образованию (от спортивных секций до научных ассоциаций), — рассказывает Руаран. — В Лиге состоят 3 миллиона человек (они имеют удостоверения и платят взносы), но гораздо больше людей, которые участвуют в наших мероприятиях.

Мы развиваем программы для облегчения доступа к образованию и культуре. Создаем досуговые центры для детей, где они во время каникул или после уроков получают то, что мы называем неформальным образованием.

Мы придумали «классы открытий» — когда преподаватели ездят с классом на море и в горы, не только чтобы отдохнуть, но чтобы поместить детей в другую среду, в которой они лучше усвоят знания…

Мы устраиваем передвижные киносеансы. Команда в маленьком грузовичке ездит по стране и показывает авторское кино. С дебатами после показов. Мы, кстати, одни из соучредителей Каннского фестиваля. Каждый год проводим конкурс: школьники на маленькие камеры снимают фильм о своем квартале или городке, победителям оплачиваем поездку и проживание в Каннах во время фестиваля.

Мы каждый год выбираем тридцать любительских трупп, которые в январе в течение недели устраивают театральный фестиваль в каком-то городе. Они не только выступают, но и «расшифровывают» постановки вместе со зрителями; и помогают детям ставить свои спектакли.

Мы привозим детские театры на фестиваль в Авиньон.

Нашим партнером является CNED — Национальный центр дистанционного образования, который создает программу для детей, оторванных от классической школы. Например, кто-то совершает кругосветное путешествие под парусом и берет с собой детей. Родители подписываются на CNED и дистанционно получают всю программу.

Еще один наш партнер — сеть «Преподаватели без границ». В нее обращаются педагоги, которые сейчас на пенсии. Они готовы полететь на месяц в Того, Нигерию или Сенегал и бесплатно поработать. Просят только оплатить перелет.

Мы занимаемся развитием концепции Life long learning — т.е. образованием и просвещением в течение всей жизни человека. Каждый год получаем 250 тысяч запросов от взрослых людей, которые хотят улучшить свои знания в какой-либо сфере. Кто-то хочет прослушать курс лекций по истории искусств, а преподаватели по истории искусств хотят улучшить свои знания в области математики…

Ю. С.