Газета Charlie Hebdo напечатала «крайне паскудные карикатуры», «поглумилась над смертью трехлетнего сирийского беженца Айлана Курди», чье тело море вынесло на турецкий берег после крушения лодки с беженцами. Фотография мальчика шокировала мир, а карикатуристы, чье право на свободу слова многие так защищали после теракта в редакции, позволили себе «запредельное».

Это не моя оценка, это слова, полученные 15 сентября от знакомых из Москвы. Иначе бы не узнал о карикатурах, напечатанных 9 сентября: я не подписчик Charlie Hebdo, а ни одна серьезная французская газета не додумалась вести полемику по поводу их выхода. Не слышно было разговоров на почте, в транспорте, на работе, в церкви…

Обсуждали рисунки только в Сети. И то — с опозданием.

На одном рисунке — мертвый мальчик лежит на берегу лицом в песок (как на фото) на фоне виднеющегося вдали рекламного щита «Макдоналдса». На щите написано: «2 детских меню по цене одного». Подпись к рисунку: «Так близко к цели».

На другом— христианин идет по воде, а мусульманский ребенок тонет. Подпись: «Доказательство, что Европа является христианской».

«Я не «Шарли»

Некоторые французские сайты второго плана рассказали о рисунках позже, 13—16 сентября, потому что появился повод: картинки взбудоражили юзеров по всему миру, юзеры стали их постить и твитить, добавляя к постам и твитам комментарий Je ne suis pas Charlie.

Французские читатели тоже стали высказываться в комментариях под статьями о международном скандале. Кто-то писал, что сотрудники «Шарли» наглотались наркотиков и перешли все границы и что у них нет ничего святого, кто-то говорил, что в теракте погибли лучшие, а остались отморозки… Но ругательных комментариев было процентов десять.

Остальные сообщения — о том, что некоторые люди просто не умеют считывать второй-третий-четвертый смысл изображения; и о том, что художник Рисс точно не собирался глумиться над смертью ребенка; и о том, что шокирующими рисунками он привлек внимание к всеобщему лицемерию…

И, кстати, вспомнили, что почти не было голосов протеста после того, как издания мира напечатали фото настоящего мертвого ребенка.

К чему это?

Можно увидеть в карикатуре с «Макдоналдсом» и грусть от того, что сытый Запад недостаточно дает людям, бегущим от войны. И плач по ребенку, не доплывшему живым до земли обетованной. И возмущение в адрес телевизора, в котором показывали фото мальчика, а потом бодро переходили к новостям спорта и прогнозу погоды…

В рисунке про «христианскую Европу» просматриваются и ответ на заявления мэров некоторых французских городов о том, что они, конечно, готовы принять беженцев, но «только христиан», и традиционные мотивы «Шарли» — циничной, иконоборческой газеты.

«Христианская Европа» — это фашиствующие католики, подающие голос в защиту «традиционной Европы ценностей». Они выступают и против людей другой веры, и против людей другой расы, и против людей другой ориентации. Только за расистские высказывания могут пригласить в суд, поэтому они звучат в интернете и анонимно, а на митинги «за традиционную семью» можно выходить открыто — поэтому поучаствовать в них иногда приезжает в Париж пара сотен тысяч неистово верующих. Ни одного из этих верующих не видно было на парижском митинге в поддержку беженцев.

Митинг прошел 5 сентября на площади Республики и собрал 5—7 тысяч человек. Дети держали в руках фотографию мертвого Айлана. На площади были леваки, анархисты, профессиональные правозащитники, политические беженцы из Сирии, Ливии и Ирана; только не было неистово верующих «христиан».

Анонимные организаторы акции, прошедшей под лозунгом «Не от нашего имени», заявили в фейсбуке, что устроили митинг потому, что не могут «безучастно взирать на трагедию беженцев, которая позорит Францию и Европу в целом». Этого позора мы не замечали очень долго: только с января этого года в море погибли больше трех тысяч беженцев.

Сразу после публикации фотографии соцопросы показали семипроцентный рост высказываний за прием мигрантов (тех, кто «за», стало чуть больше, чем тех, кто «против»).

Что осталось за кадром

Во Франции обсуждают и бездействие руководителей объединенной Европы, которые по-настоящему зашевелились только сейчас.

Говорят: даже сейчас никто в Европе (и во Франции) толком не знает, что делать, поэтому встречи на вокзалах с транспарантами сменяются решением на время закрыть границы (Франция, кстати, этого не делает).

Говорят о традиционной разнице в подходах между левыми и правыми. Саркози сравнивает поток беженцев с прорывом канализации, правящие социалисты называют мигрантов богатством нации.

Чтобы в этом убедиться, можно прийти в огромный Музей истории иммиграции, который Олланд официально открыл в декабре, и узнать, что Франция принимает «миграционные потоки» двести лет. И за это время «переварила» и пьемонтских «гастарбайтеров» начала ХIХ века, и польских «политических», бежавших от российского царизма, и белую гвардию, бежавшую от большевиков, и армян, бежавших от геноцида, и китайцев, приехавших на тыловые работы в Первую мировую, и испанцев, спасавшихся от Франко, и новую волну трудовых мигрантов из бывших колоний Магриба…

Парижские индусы мирно уживаются с парижскими пакистанцами у Северного вокзала. А на Бельвиле, где родилась правнучка марокканца Пиаф, просто интернационал из китайцев, магрибинцев, антильцев, евреев и парижской «богемы» (часто это одни и те же люди).

Да, бывают стычки между арабами и евреями. Да, называвший себя мусульманином террорист Кулибали, сын малийских мигрантов, захватил в январе заложников в магазине «Гиперкашер». А другой мусульманин, выходец из Мали, четыре года работал в этом магазине и молился Аллаху в подсобке. И не видел в этом проблемы. И хозяева магазина (евреи) проблемы не видели.

И когда Кулибали захватил магазин, этот другой малиец, по имени Лассана Батили, спас нескольких заложников. Вручая Лассане французское гражданство, премьер-министр Вальс, который сам когда-то был испанским мигрантом, сказал: «Здесь не имеют значения ни происхождение, ни религия. Здесь есть только французы, которые любят Францию».

Каждый год в стране оставались 200 тысяч новеньких иностранцев — так было до начала этого года. Около 70 тысяч подавали заявки на предоставление убежища. И 65—75% получали отказ.

В апреле Счетная палата опубликовала свои данные: страна тратит на каждого просителя убежища 13 тысяч евро в год (всего 2 миллиарда), и только 1% из тех, кому отказывают, покидает страну. Любой, кому отказали в предоставлении убежища, может жить во Франции годами, пока случайно не попадется полиции (для этого тоже нужно постараться).

А дедушка Лассаны Батили рассказывал мне на церемонии в МВД, что уже пятьдесят лет живет во Франции, не получая гражданства. И много лет жил вообще без бумаг. Лассана не пьет, дедушка не пьет, но рядом выпивали пьяные от счастья правозащитники, которые помогли Лассане, когда ему вручили предписание покинуть страну (в 2010-м).

Так живут и работают в стране сотни тысяч «нелегалов» (звучат цифры от 200 до 500 тыс., но это все пустые статистические упражнения).

«Ассимиляция — это как поезд, который приходит вовремя: никто не говорит о ней, когда она успешно работает, — написано в передовице «Шарли», вышедшей 16 сентября. — Да, к некоторым детям эмигрантов, отброшенным, вытолкнутым в безработицу <…> нужно проявлять больше внимания, чем к остальным, которые тихо и спокойно идут по своей дороге и занимают место во французском обществе… Является ли это причиной, чтобы выносить приговор ассимиляции made in France?»

Это пишет тот самый Рисс, художник, директор и редактор «Шарли», который занял последний пост после теракта. Он сам был ранен в этом теракте. И это ему, вслед за убитым редактором Шарбом, исламисты вынесли «смертный приговор».

Сейчас он нарисовал утонувшего мальчика. Прекрасно зная, что для некоторых «отброшенных» важно только то, что этот трехлетний мальчик — «мусульманин».

«Как будто религия, словно раса, является частью нашего ДНК», — пишет Рисс в передовице.

Только в ней он насмехается над защитниками «традиционных ценностей», которые говорят welcome лишь «беженцам-христианам».

От редакции

Мнение нашего корреспондента может не совпадать с мнением редакции. Можно руководствоваться любыми соображениями, но «делать смешно» из рисунка мертвого ребенка, какими бы эстетическими ценностями это ни оправдывалось, абсолютно невозможно.