Из австрийских поездов на узкие перроны мюнхенского вокзала выходят беженцы. Выделяются два типа: беженцы сирийские и «беженцы от реальности». Так немцы прозвали посетителей «Октоберфеста», который до четвертого октября гремит в Мюнхене. В этом году традиционный фестиваль думали даже отменить — не потому, что пир во время чумы, а боялись столкновений беженцев с пьяной и разгоряченной публикой. От главного вокзала до места проведения «Октоберфеста» — всего два километра. На «Октоберфест» беженцы, конечно, не идут. Но там о них говорят за каждым столом. Даже случился конфликт с поножовщиной: темнокожего мужчину назвали беженцем, за что его жена дважды пырнула ножом обидчика.
«Беженцы из мусульманских стран, может, никогда и не видели вусмерть пьяных людей в общественных местах», — сказал баварский министр внутренних дел Хоаким Херман. Но фестиваль все-таки открыли, в сто восемьдесят второй раз. Городские чиновники пытались убедить немцев, что Wiesn (так называют «Октоберфест» по площади Theresienwiesen) не перерастет в Krisen (кризис). Поезда с беженцами стали пускать в объезд Мюнхена.
Неделю назад в город прибывали до тринадцати тысяч беженцев в день. Теперь — едва ли тысяча.
Теперь на перроне их встречают не волонтеры (аплодисментами), а по-скромному — полицейские: выстраиваются в начале платформы и отфильтровывают беженцев из толпы.
На металлических решетках, образовавших коридор, через который ведут людей, объявления: «Мы больше не принимаем вещи, еду и деньги. Большое спасибо!» И рядом шутливо: «Пожалуйста, мы больше не можем принимать помощь, мы принимаем только беженцев, сейчас их мало».
На холодную вокзальную плитку опускаются беженцы — ждать утренних поездов в другие города Германии. Рядом садятся посетители фестиваля в коротких штанишках и клетчатых рубахах — традиционном баварском костюме. Эти просто не могут стоять на ногах, потому что перебрали.
Волонтеров на станции уже не видно, а беженцы не знают, что можно попроситься в холл, специально для них выделенный. Там на полу разложены спальные мешки и есть возможность передохнуть перед следующим рывком.
Первичных пунктов проживания для беженцев только в Мюнхене уже больше семидесяти. Даже на олимпийском стадионе собираются устроить пункт для беженцев. Есть специальные «гостиницы» для несовершеннолетних. Но мест все равно катастрофически не хватает. В городке Иккинг, в получасе езды от Мюнхена, под пункт проживания переоборудовали спортивный зал гимназии: поставили 85 кроватей, у каждой — шкафчик и ящик с набором первой необходимости: полотенца, бытовые принадлежности, даже сковородка. Занятия по тхэквондо для местных школьников теперь будут проводить в холле.
Занимают и солдатские казармы. В городе Регенсбурге (120 километров от Мюнхена) — именно такой случай.
Аккуратное бежевое здание казарм стало временным домом для семисот беженцев, ищущих убежище в Германии. На подоконники выставляют сушить ботинки, охлаждать молоко. Одежда сушится повсюду: гирляндами свисает со спортивных турников, цепляется за решетку, отделяющую лагерь от большого мира. Здесь есть стиральные машины — а значит, грязную одежду можно не выкидывать, как раньше, на всем протяжении пути.
До конца года здесь планируют разместить тысячу человек разом. Поэтому ставят блочные домики — очень похожие на бытовки рабочих: тесные, внутри только самое необходимое.
В комнате номер четырнадцать блочного города — две двухярусные кровати, железный шкафчик, стол — вот и все богатство. Зато на втором ярусе одной из кроватей — настоящее королевство маленькой девочки Лары из сирийской Латакии. С Ларой я познакомилась в поезде из македонского лагеря Гевгелия. Я была уверена, что она и ее семья остались в Сербии — ведь именно в тот день следующая страна на пути в Германию — Хорватия — закрыла официальные каналы для беженцев. Ларины родные не выходили больше на связь.
Оказалось, они единственные, кому пограничники посочувствовали и кого пропустили. Во всяком случае, так они мне сами рассказывают. У маленькой Лары лейкемия, семья вывезла ее в Германию — искать врача. Сирийские и турецкие отказались помогать.
В тот день, когда я их встретила, пока мы, сойдя с поезда, под палящим солнцем шли десять километров до сербской границы, я думала, что Али — это папа Лары. Так он трепетно к ней относился, нес на руках, потому что сама Лара идти не может. Оказалось, Али — друг семьи, но Зикра, мама Лары, считает его родным. Настоящий папа Лары с двенадцатилетним сыном и восемнадцатилетней дочкой остались в Турции. Сбежали из Латакии все вместе, добрались до Турции, но денег на поездку всем не хватило, пришлось выбирать. И они решили, что жизнь Лары важнее единства семьи.
Сейчас Лара на втором ярусе кровати кормит двух кукол, поит их из игрушечной бутылочки. Рядом лежит тряпичная утка, которая тоже иногда вступает в игру. Игрушки подарила ей ливанская семья, тоже беженцы, с которыми они познакомились в больнице Святого Иосифа в Регенсбурге, где у Лары взяли анализ крови.
В скромном жилище к моему приходу даже пытаются прибраться: складывают постиранные вещи, застилают кровать.
Али вытирает пластиковую тарелку салфеткой, нарезает яблоко, угощает. Зикра хлопочет с кофе: обещает мне сделать «кафе арабик» и уходит на кухню с чайничком. Чайник специально купили в супермаркете, кофе — выдали тут. В их бараке две кухни, есть еще столовая в отдельном здании, но по назначению она не используется: там ведут перепись новоприбывших, других свободных мест не осталось. Поэтому еду выдают на весь день, в пакете.
Кофе горчит. На телефоне они мне показывают фотографии двухгодичной давности: Ларе шесть, у нее длинные чернющие волосы, она в каком-то парке аттракционов рядом с большой фигуркой смурфика — голубого гномика из мультиков. Вот какой она, оказывается, была. Неизменна осталась только улыбка.
Хотят ли они остаться в Германии? На всю жизнь? Эти вопросы не кажутся им такими уж страшными. Отвечают: да. Если война закончится, вернутся в Сирию. «Но ведь эти войны бесконечны», — говорят.
В первую очередь они приехали вылечить девочку и — жить, поэтому все их остальные планы не имеют конкретных очертаний. Зикра поняла за время поездки: хочет стать правозащитницей, Али — помогать Красному Кресту. То есть вернуть то, что им все эти дни в пути давали. А из Турции они шли пятнадцать дней.
Ждать, пока Германия предоставит убежище, можно долго. Несколько месяцев, а некоторые и два года ждут, есть такие случаи. За каждый месяц ожидания Германия платит каждому по 134 евро. У беженцев из зон, где войны нет, шансов получить убежище меньше. Косово, Албания — этим откажут почти со стопроцентной вероятностью. Хотя прецеденты все-таки случаются. В регенсбургский лагерь недавно доставили трансгендера из Албании. Германия выдала ему отказ. Тогда местные жители устроили акцию протеста, перегородили путь полицейским машинам, которые хотели его вывезти. Властям пришлось поменять решение.
Каждый беженец для подачи документов на убежище проходит интервью: рассказывает, откуда бежал, как жил, чем хочет заниматься на новом месте.
Прежде, в дороге, некоторые выдавали себя за сирийцев, чтобы не стоять в очереди на границе: иногда сирийские семьи действительно пропускали раньше остальных, в некоторых случаях для них делали отдельную очередь. Теперь же таких хитрецов быстро раскусят: на интервью присутствует переводчик, акцент он распознает. Министр внутренних дел Германии сообщил, что случаев, когда люди врали о своем гражданстве, было около 30%. Еще сообщают, что беженцы не хотят жить в деревнях. Даже если их распределяют туда — убегают в большие города.
Зикра и Али уверены: после скитаний по временным лагерям им дадут квартиру. Спрашиваю, кто им это обещал. Все это слухи, которые гуляют среди беженцев.
Лагерь в Регенсбурге не новый, он открылся в декабре 2014 года. И все же — это даже не временный дом, а так — очередной перевалочный пункт, distribution station. Лагерь рассчитывали открыть всего на два года, но со всеми этими событиями он и все десять здесь будет. Мне рассказали, что в начале года приезжало очень много украинских беженцев. На прошлой неделе в лагере еще оставались две большие семьи, но и их куда-то перевели.
Чтобы уместить больше людей, в административное здание напихали кроватей, в двух больших холлах — «транзитные зоны» для мужчин и женщин. В мужской спальне двадцать три двухярусные кровати, они пестрят разноцветным постельным бельем. Казарменность отсюда вычистили, вместе с беженцами пришел новый запах — затхлый, с примесями каких-то спиртовых чистящих средств, какой бывает в больницах.
Вырываешься на улицу — и там этот запах перебивает другой, сладковатый — жженого сахара. Делают сладкую вату. Глухими частыми хлопками взрывается попкорн в специальной машине. Сегодня в честь Курбан-байрама волонтеры устроили праздник. Мальчикам рисуют на лицах тигриные полоски, а девчонкам — бабочек с блестками. Асфальт расцвел разноцветными рисунками; парни-подростки вместе с волонтерами прыгают в классики. А за столом, на котором разбросаны карандаши и листы бумаги, я видела мужчину с сединами: он вдохновенно, не замечая никого вокруг, рисовал солнце, встающее над морем.
Около жилых домиков — запах острого перца, щекочут ноздри специи. Сирийское кепсе, рис, маринованные овощи — все, что беженцы ели дома. Это им наготовили волонтеры.
Лару выносят на улицу поиграть с детьми. Болезненную шишечку на голове прикрывают розовой шапкой с ушками — теперь она почти как все дети. Но дети носятся по площадке, а ей такая активность тяжела, непосильна. Ее сажают за стол, она раскрашивает мультяшную пчелу. Результаты анализов будут только через несколько дней. И, может, придется переехать в другой лагерь, если больница в Регенсбурге не возьмется за лечение.
P.S.Героиня моего первого текста Надин из Ливана, с которой мы ждали лодку в турецком городе Измире, тоже добралась до Германии. Она использовала шанс, о котором мечтала. Пока она в Бремене, где нашла свою сестру, уехавшую раньше. Семья Мустафы (и очаровавшего меня десятилетнего кудрявого Али) решила не оставаться в Германии и попробует доехать до Финляндии, у них есть знакомые в Хельсинки. Не повезло Фахри из Пакистана, с которым мы два дня ждали лодку в турецком Бодруме. Кажется, агент его просто кинул — Фахри вернулся в Стамбул, где уже два года шил рубашки на фабрике. Остальные мои новые друзья пока не выходят на связь. Но я не знаю, будет ли у них все хорошо. Я жду этого.
Я начала свой путь 11 сентября
