СюжетыКультура

Старый клоун Лир

Вахтанговский театр открыл Новую сцену

Этот материал вышел в номере № 113 от 14 октября 2015
Читать
Вахтанговский театр открыл Новую сцену
Владимир Симонов (Минетти) и Полина Кульминская (девушка) Фото: Михаил ГУТЕРМАН
Владимир Симонов (Минетти) и Полина Кульминская (девушка)
Фото: Михаил ГУТЕРМАН

Остаться наедине с собой, в черной замкнутой комнате, куда врываются фантомы твоего подсознания. Заново пережить свое прошлое и осознать крушение настоящего. Вдруг услышать вой ветра и грохот океана — увидеть, как распахивается дверь, и в комнату входит буря. Спастись побегом в свои больные видения. И вдруг почувствовать, что вокруг — публика, дышит, смеется, наблюдает. Ощутить себя клоуном. И понять — жизнь кончена.

Так и еще десятком способов можно описать то, что происходит в Вахтанговском театре на первой премьере сезона. Римас Туминас поставил «Минетти», пьесу Томаса Бернхарда, спектакль открытия. Не только Новой сцены театра, но и собственной новой раскованности.

Главный герой — актер, и спектакль, совсем как человек этого ремесла, очаровывает публику, пугает ее, цитирует, открывается ей, обращая банальное в единственное.

Минетти — знаменитый и реальный человек, игравший на австрийской сцене лет семьдесят, доживший до девяноста; Бернхард — автор пьесы, один из поздних драматургов‑бунтарей прошлого века; Энсор — художник, многократно упомянутый в пьесе, — тоже существовал… И маска, которую он сделал для героя, возможная отсылка к другой реальной истории другого знаменитого актера — немца Густафа Грюндгенса, до смерти игравшего своего Мефисто в маске. Прямые биографические черты — всегдашний фундамент мрачноватых затей автора, уверенного, что игра — все на свете, и реальность — ее естественное поле; забавно, что Минетти звали Бернхарт.

Итак, автор выбрал героя, который способен послать миру вызов, но при этом такого, чей картель никто не примет всерьез. Текст этой пьесы — расчет с эпохой, расчет с театром. И Туминас, похоже, принял его как сугубо личный: спектакль скорее рваное по краям облако театральной грезы, чем штатный акт режиссуры, разрыв силовых линий театральной привычки, словом, белые сценические стихи. Недаром в воздухе начала плывет фраза: «Бессонница, Гомер, тугие паруса…» — Так Туминас дает нам ключ.

…Вестибюль отеля. Входит старая дама, затянутая в черное, садится в кресло, велит охладить шампанское (Людмила Максакова — прима по сути, и она добавляет эту краску в типаж своей героини). Двигаются слуги, проплывают персонажи: клубится на заднем плане неспешный балет странных целей и неочевидных причин. И вот в отеле появляется господин, в котором с первого взгляда можно узнать актера: длинное черное пальто, шляпа, шарф.

Минетти пригласил на встречу директор местного театра. Когда-то актер играл Лира, и речь о том, чтобы сыграть его снова — сейчас, для двухсотлетнего юбилея театра.

Директора нет, его и не будет. Но Минетти (Владимир Симонов) ждет. Ему предлагают ключ от номера. Он не хочет номера, не хочет ключа — ему нужна публика, и она вокруг: пара настороженно озирающихся супругов, проходит и садится за столик, ждет своего шампанского Дама, за стойкой — портье, носильщик, старшая горничная, лакей. Эти двое скроются за занавесями, она вернется, привычным жестом сдвинет на место узкую юбку, он закурит…

Минетти начинает неуверенно, у него рваные перчатки, по полу волочится тесемка от кальсон, потрепанный чемодан пристроен у колен. Он рассказывает всем и никому, это и сюжет биографии, и мысли вслух, и невнятные сожаления, и реплики героя, определившего его жизнь, — Лира. Мы узнаем, что артист был изгнан из театра, выращивал овощи в какой- то дыре, что тридцать лет каждое утро подходил к зеркалу и играл Лира, что боялся забыть текст, что маска, сделанная Энсором, лежит в чемодане, с которым он до дрожи боится расстаться… Два стула становятся его подмостками, мы видим актера старой школы, манеры и декламации, с повадками премьера; но стоит исчезнуть зрителям, форсированный голос сменяется мягкой интонацией, забыв на миг о чемодане, он жадно сьедает тарелку супа. Площадка, где он выступает, напоминает черный вокзал, так и просится сказать: последней надежды, но все здесь тоньше, и прелесть происходящего в этой смутности ассоциаций, отсылающих то к «Крику» Мунка, то к «Флейтисту» Ватто; только здесь — аккордеонист (ка) — черно- белый персонаж с изуродованной улыбкой, комментирует события — аккордами и на цыпочках, нервным переплясом, аккомпанируя не словам, а внутренней музыке героя.

Кстати, рифма ему есть у самого Бернхарда — в пьесе «Иммануил Кант» сумасшедший, вообразивший себя философом, им и становится, приводя публику к мысли, а не заразное ли сумасшествие философия?

Удары стихии — рев моря, гул ветра, та самая буря, которая бушует над головой Лира, — врываются в действие абсолютно неожиданно, и столбы бешеной метели («Стужа» называется известный роман автора) силятся сбить героев с ног. Адомас Яцовскис, сценограф спектакля, прямо на краю сценической площадки ставит огромный вентилятор, нагоняющий метель, и, как и музыка Фаустаса Латенаса, это дает происходящему дополнительный грозный оттенок.

«Лучше тебе лежать в могиле, чем подставлять свое тело под удары непогоды», — слышит Лир, и случайная девушка (Полина Кузьминская), кого-то ожидающая в гостинице, становится его Корделией, все вовлеченные в вихрь бури — его свитой; хоровод карнавальных персонажей и оркестр возникают как мираж: в черной комнате сгущается атмосфера черной мистификации с привкусом опасности. Одна из самых ярких парочек — карлик-вампир и развратная горничная.

У героя в спектакле два двойника: та самая дама, что встречает каждый Новый год в маске обезьяны. И чистильщик обуви в коротких штанах — влюбленный клоун, на миг обращающийся в Сирано и Ромео (Максим Севриновский). Совсем чаплинским жестом он снимает нос-шарик в конце каждого монолога и вносит в спектакль отзвук зыбкой театральной вечности…

Среда Бернхарда — трагикомизм, он растворяет рамки жанра, границы сюжета, и Туминас вслед за автором строит спектакль так, что невозможно понять, кто он, Минетти, — провинциальный неудачник или великий артист? Опустившийся бомж или мастер шекспировской силы? Австрийский Несчастливцев, чья жизнь вместо столичных подмостков и венских кофеен прошла в глуши, или в самом деле великий трагик?

Игра Владимира Симонова вбирает все версии. И намечает при этом все ипостаси Лира — тиран, философ, щепка в водовороте бытия, страдающий старик. Артист начинает чуть вяло, словно бы неуверенно, а потом с мягкой силой начинает движение по кругам своей участи, с ней проживая и жизнь Лира.

Режиссер отрывает происходящее от твердой почвы психологической и любой достоверности и словно подвешивает его в воздухе. Черная сцена — площадка действия и одновременно сумрачная пещера сознания. Мы и забыли, как обаятелен сценический символизм, когда образы, символы и типы отточены рукой мастера.

Финал. Публика исчезла. Роль отыграна. Мы не увидим знаменитой маски. Минетти повернется к нам спиной и сделает шаг за зеркало, мутно переливающееся в глубине. Что за его тусклой амальгамой — влага океана, гладь небытия, последний триумф?..

Бернхард всю жизнь был занят тем, чтобы «писать против смерти», пьесы записывал в столбик, как стихи, реплики выстраивал в форме синтагм. И главным его вопросом осталось — может быть, все это мистификация?! Римас Туминас тоже ищет своего ответа.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow