Ольга Тимофеева: Марин, ты зачем режиссеров обидела? Вон какая истерика на Фейсбуке из-за твоего прихода в эксперты «Золотой маски»: не хотим, говорят, теперь этой награды, ни за что не возьмем!
Марина Токарева: А что, уже дают? Вроде пока не предлагали. Речь о 2017 годе. В этом году, знаешь ли, всякое может произойти… Я, Оль, искусство люблю. Суповые наборы не особенно…
О.Т.: Но Богомолов и Серебренников в нашей театральной табели о рангах в строчке новаторов!
М.Т.: Да теперь даже Эдуард Бояков, основатель «ЗМ», так уже не считает. Тренд приходит и тренд проходит, а театр пребывает вовеки.
О.Т.: А как же «я новый, я настоящий, я пришел!»?
М.Т.: Ну пришел, терпи тогда: тебя рассмотрят, оценят. А то ведь от одного слова критического — в обморок, какой визг поднимается: гонители, преследователи, палачи! И доносы-то на них пишут, и пасквили. То есть если мнение выражать гласно, но несогласно — сразу донос! Почему-то вспоминаю, как Петр Наумович, великий Фома, чей последний булгаковский спектакль тогдашние эксперты «Маски», кстати, сочли «неформатом», говорил: «Меня называют нафталином, но сколько ж вокруг моли»…
О. Т.: А если серьезно, для чего нынешняя реформа «ЗМ»?
М.Т.: Да просто для того, чтобы вернуть критерий художественного выбора как важнейший. Не вкусовой, а профессиональный. Это-то и ужасает — вдруг не выберут? Несчастные жертвы годами стоят под золотым дождем и нервничают: а вдруг кран прикрутят? Надо ж превентивно как-то защититься, заголосить: «Караул, режут!» В ответ, чесслово, хочется уже использовать пресловутое «ути-пути!».
О.Т.: А смотри, как набросились на нового лауреата Нобелевской премии Светлану Алексиевич. Чернокожая лесбиянка без ноги — вершина политкорректного выбора американских служащих, а вот какой должна быть нобелевская лауреатка, чтобы не гневить наших литпатриотов? Казалось бы, она и про народ, и про страдания, и про лихие 90-е, и на русском языке — опять плохо.
М.Т.: Стой! А эти-то чем недовольны? Писатель, пишущий на русском, получил мировую премию — что им опять не так? Не тот писатель?
О.Т.: Компании имперски озабоченных больше не хочется читать, как трудно было жить при советской власти, как подла была империя, как невыносимы страдания бесправного человека. Потому что они сейчас по-другому смотрят на те времена. Даже у либеральной части больше понимания нобелевского выбора, хотя эстетические претензии остаются.
М.Т.: …то есть в одном лагере эстеты голимые, а в другом политические противники? Но, как сказал лучший обозреватель нашей жизни Юрий Рост, и те и другие сердятся, что использовали их возможность. Завистники, Оль! В лице Светланы Алексиевич мы получили маркер, который показал: от российского общества клочки остались, оно вообще уже не общество, а злобная коммуналка, где все время тлеет свара.
О.Т.: Да здесь и свары особо не получилось: каждый дудел в свою дуду. Время настолько ушло, что сокрушительную силу первых книг Алексиевич сейчас трудно вспомнить, а с последней — «Время секонд хэнд» — многим трудно согласиться: 90-е годы у всех на памяти, и память эта очень разная. До Нобелевского комитета все это доходило как до жирафа, поэтому патриоты и прицепились к политической подоплеке —дескать, поощрили автора, обнажившего язвы империи, именно в тот момент, когда эту империю снова боятся!
М.Т.: А что здесь нового? И «Доктор Живаго», и «Тихий Дон» были присуждены прежде всего по политическим мотивам.
О.Т.: Но это были великие романы, какими и остаются при любой политической погоде, а в книгах Алексиевич якобы проза не ночевала.
М.Т.: Сильное заявление! То есть Нобелевку получил не талантливый писатель, а крепкий документалист-журналист?
О.Т.: Радоваться надо, что Нобелевский комитет закрепил статус-кво: нон-фикшн на полках и в читательском интересе сильно и давно потеснил художественную литературу, так что справедливость восторжествовала в данном случае дважды. Интересно, перейдет ли Светлана теперь на белорусский?
М.Т.: Не поняла. Ты что, сомневаешься, что Алексиевич им владеет?
О.Т.: Нет! Просто любопытно, станут ли белорусские ужасы ее темой.
М.Т.: Ну погоди, что за подозрения? Нам давно философ объяснил, что человек той национальности, на языке которой он мыслит. Она писала всегда по-русски, с чего вдруг ей переходить на другой язык?
О.Т.: С того, что раньше она не позиционировала себя как белорусского писателя так жестко.
М.Т.: То есть ты тут подозреваешь, назовем вещи своими именами, сложный политический расчет?
О.Т.: Не я, а коллега Виталий Портников, написавший, что она могла бы писать по-белорусски, но выбрала русский, поскольку всегда писала об империи как о преступлении против обиженного государством человека. И как иначе писать, как не на языке этой обиды. «Ведь даже о белорусском языке — об истории его выживания, уничтожения и унижения — сегодня лучше всего писать по-русски. Чтобы все знали, что такое подлость».
М.Т.: Путин, когда поздравлял Алексиевич с премией, этого явно не читал…
О.Т.: Вряд ли его взволнуют бои литературные, а вот то, что Мединский тепло поздравил писателя, наверняка не из самых его любимых, пожалуй, делает министру честь. Боюсь, придет время, мы еще будем жалеть об этом начальнике, если слухи о женщине в мехах, стремящейся в кресло министра, не пустые.
М.Т.: Ты о главном редакторе газеты «Культура» Елене Ямпольской?
О.Т.: Прогнозы, которые казались бредовыми два года назад, подозрительно живучи.
М.Т.: Еще бы! Коллеги рассказывали, как сидят они за границей, типа Канны, пьют кофе, судачат. И вдруг вздымается Ямпольская со словами: вы тут все работаете, а я родине служу!
О.Т.: Еще одна история для дерьмометра, где она настоящая прима. Ее высказывания, любовно собранные ядовитым сайтом, на самом почетном месте. Помнишь, когда случилось землетрясение в Японии, разразилась угрозой: унижать Россию не рекомендуется! То есть, по ее мнению, японцы расплатились тысячами жизней за то, что срывали портреты Медведева после спора по островам. Еще помню интервью с Володарским, где она объяснила, что Сталин был послан России, чтобы ее сохранить… А ее рассуждение про главную драму сильной женщины — невозможность найти мужчину, чтобы взнуздал и окоротил? Но не будем ханжами.
М.Т.: Что ты! Читать ее шедевр «Гимн настоящей стерве, или Я у себя одна» и быть ханжой — две вещи несовместные. Умница наша такой путь прошла: от беллетристки, чья героиня озабочена своим клитором, до православной и политической активистки, недаром мехом обросла.
Дело вообще не в прошлом, а в настоящем, где с легкой руки сильного кадровика Никиты Михалкова (сколько ж он стране полезных кадров подсуропил!) она стала редактором газеты «Культура», вошла в президентский профильный совет, где, говорят, радикальность ее высказываний поражает даже членов этого самого совета…
О.Т.: Одна шутка — впрочем, непонятно, шутка ли это — чего стоит: народ требует посадок. Не огородных. Речь шла о возвращении смертной казни.
М.Т.: Она шутить вряд ли способна! Я сидела через кресло от нее на самом веселом спектакле «Современника» последних лет «С наступающим». Народ умирал со смеху, а она ушла в антракте, волоча за собой черно-бурый хвост.
О.Т.: А теперь она хочет создать общероссийский художественный совет в Крыму, поскольку «Коктебель освинячился», и его красоту надо срочно спасать. Идея спасения всего прекрасного проста: сменить элиту, позвав людей из регионов и правильно их сориентировать, а потом сделать из них новых звезд.
М.Т.: Что-то в этом есть знакомое: управляемая культура, нужные идеалы. И никаких фиг в кармане! Иначе — сразу свинку на порог. Или — прокурорский запрос в театр. Представляешь: жизнь в стране, где министр культуры Ямпольская, а министр образования (прогноз!) Яровая?!
О.Т.: В общем, Мединский на этом фоне рисуется как-то по-новому. Он как мастер пиара знает, что однообразие, особенно праведное, губительно для культуры, нет-нет, да и скажет что-то человеческое. Даже приятно вспомнить: «…если бы этот мавзолей находился на моей даче в 6 соток, я бы давно это сделал сам (похоронил Ленина)»! Так что, боюсь, скоро придется выходить с плакатами.
М.Т.: У психиатров, Оль, есть диагноз: «высказывает бред». Вот ты сейчас как раз этим и занимаешься.
