Вальяжная лиса с пташкой в зубах переходила нам дорогу. Царственно остановилась, взглянула на наш дымящийся джип, гнавший из Иркутска, — мы торопились, погода менялась. Джип под завязку был забит ростками деревьев. Говорили о Путине и Третьей мировой; но — «помирать собрался» — ростки остановились полить.

«Значит, все правильно», — сказал наш Дерсу Петрович. Я ему только что рассказал о лисенке, перебежавшем мне накануне дорогу в Мининских Столбах. Он был похож на ирландского сеттера, а я мчался выкапывать саженцы, чтобы потом их высадить на Байкале. И вот мы здесь. «Новая» решила помочь круговороту веществ; наши деревья, в том числе красноярско-иркутские, растут в Москве, Берлине, Барселоне, Гаване.

Байкал этим летом сгорел, но, несомненно, будет жить. Он всемогущ; наши человечьи ужимки ему в помощь, конечно, смешны. Но они нужны нам — чтобы не оскотиниться.

Благодарят обычно в конце повествования, разрешите по ходу. За сосны, пихты, трех—пятигодоваски и совсем крохи, спасибо говорю профессору Наталье Братиловой, завкафедрой селекции и озеленения лесохозяйственного факультета Сибирского технологического университета. Еще спасибо Кире Шестак, преподавателю этого же факультета, — она меня подробно консультировала. Она приготовила пирог — духам тех местностей, куда мы отправились. Еще спасибо сыновьям. Из ползунков младшего получились отличные вязки, отмечавшие южную сторону дерев, в футболки среднего я укутал корни, в куртку старшего я сам нарядился — и сразу пошел снег. Спасибо лисенку и пташке, попавшейся ему, — он указал мне путь.

Саженцы поехали на Байкал с плантации на реке Караульной и кедры, с моей дачи близ Мининских Столбов: место уникальное — из одного корня тянутся сразу по пять-шесть дерев — пихтушки, листвяга, кедрушки, березы.

За каждый саженец было немало выпито — в поезде, из хрустальных стаканов в сталинских подстаканниках. В поезде ангелы-хранители за нами поспевали. Дальше — нет, гнали в Большое Голоустное мы быстро.

Где Голоустная впадает в Байкал, в ее дельте на каменных скалах встала тополиная роща. Стоит как воинство. Четыреста пятьдесят лет, как Петрович рассказал. Реликтовая. Эти острова затапливает, и тогда гладкие прямые деревья стоят в воде («Белоснежные контрфорсы, / Словно лошади воду пьют».) Лошади действительно появились: к нам устремился Зевс со сливовьими глазами и с 12 невестами. Съели у нас весь шоколад.

А ребятишки носятся промеж колонн на коньках. Фотают на заставки в телефонах улыбающихся и так и застывших жаб и рыб.

Тополя старые, в три обхвата, сами уже поросль не дают. И Петрович заготовил свои саженцы — тополя. Задумчивым прекрасным утром мы их первым делом и высадили. Наобнимались со стариками. Попрыгали на перине из их листьев. Стас Норкин заехал на остров на мощном своем джипе, разбрасывая по сторонам пласты льда. Проводницей у нас была хранительница рощи Зоя Гришина. Пес у нее Ермак, фыркает как монгольский конь. Работала нонконформистка Зоя Владимировна на метеостанции, какое-то время депутатствовала. Но это наш депутат, приличный, пенсию ей начислили четыре с половиной. Ее внучка Катерина Олеговна Косененко предоставила нам эсхатологическое произведение из не менее эпичных местных глин. Называется «Апокалипсис». Куча глиняных человеков и существ задрали головы и ждут.

Грусть недолга. Старое воинство впечатляет. Подоспели голубоглазые ангелы, помогли рассадить поросль. Наши русские тополи без кавычек, без «эмок» в конце — шикарны. А затем мы отправились на свежие гари.

На Байкале всегда в ступор впадаю, ломаются мои привычные причинно-следственные связи. Столько здесь, я не только о Петровиче и этих кудрявых ангелах, людей красивых. И вот в сомнениях: то ли от того, что Байкал такой красивый, люди здесь рождаются ему под стать, то ли человеки вытягивают наше море. Они здесь по большей части действительно настоящие. В общем, «гений места». Всё у них сложилось. У нас соответственно.

К нашему горячему джипу шествовал табунок невест Зевса и два стада божьих коровок. Искали, по-видимому, место для зимовки, и их привлекла перспектива уснуть в этом громадном и теплом сооружении, вдруг здесь очутившемся. Одна из коровок взлетела и доверчиво села Петровичу на плечо. Петрович рассказывает, что договорился с тофами: белку они стрелять не будут, тем более патрон дороже. А двух мишек, переплывших от пожаров на Ольхон, конечно, убьют: они уже телку задрали, еды им там нет.

По Голоустной, просвечивающей между стволами сосен, шли обширные солнечные фронты, под ними вода не казалась темной — лишь живой. Мы все смотрели в сторону Байкала. Нам было туда.

Это мой несущественный опыт. В тот же день дерева Байкалу высаживали в гораздо более впечатляющих масштабах. Наталья Еремеева вывезла за Бугульдейку волонтеров, и они каждый по 370 саженцев закопал. Прекрасная женщина с не менее замечательным проектом (кто желает помочь, можно перечислить деньги на карту Сбербанка 4276180018755230). Есть классный отряд 15.08. — о нем еще расскажу.

«Новая газета» решила поддержать уникальнейшую реликтовую рощу, пойменно-луговой рай байкальской Азии. Еще и потому, что у него есть Петрович и Стас. Они воодушевлены: мусора нынче в роще мало. Петрович, кажется, успевает обежать все дерева-знакомцы. Вспоминаю Гумилёва:

Я знаю, что деревьям, а не нам, Дано величье совершенной жизни».

Петрович отзывается своим, юношеским:

— В императорском Летнем саду Под цугой номер 127 Я подумал: деревья нас тоже метят, У них на нас свой ведется счет. Не оставляя цифирных знаков На телах бренных наших, Дерева наши души красят В какой-либо из цветов. И дерев ежегодный рост — Истинно выше, Чем любой христианский пост… И обхватив цуги ствол в объятья, Вдруг ощутил я, что дышит он, И наблюдал, как ко мне на запястье Удивительный жук китайский Сполз с таблички 527…»

Божья коровка как раз путалась в волосках на запястье Петровича.

Петрович человек правильный, на своем месте. Я тоже думаю, что мы тут индейцы, братья и сестры (с Натальей Еремеевой). Это не Сибирь, это Калифорния. И мы на своей земле. Для нас Байкал — не среда, а смысл, онтологическое основание.

Нам бежать отсюда некуда. И хочу, чтобы в наших многочисленных-умноженных-Франциях на задворках мира всё оставалось как есть. Это холодное море. Эти синие горы. Этот снег с неба. Чтобы всё это оставалось с нами навсегда. Эти резкие контрасты, в которых так кайфово, — между острой, щетинящейся тайгой и гладью моря. Не надо брить нашу землю. Высасывать ее соки. Мы не хотим, слышите, жить под такими же, как у вас, дряхлыми, еле живыми, звездами, слышите?

Мы станем евреями, это наша земля. И мы отстоим ее. И на тысячи лет, слышите, сохраним свое еврейство, на тысячи лет. Посмотрите на меня. Мне в глаза. Я ни разу пустых слов не говорил. Может, только в детстве.

Любые мои, да и всех других, слова тут лишние. Древу жизни Господь определил место «посреди рая». Да и в принципе деревья нас старше — они появились на третий день Божьего творения (а у него, как у Эйнштейна, время относительно, нашему не равно, так что это миллионы лет, видимо). И уж потом Бог проявил бессилие против плодов Древа познания. Кто мы, в общем, по сравнению с ними, на фоне древесного мира, «жалкие, ничтожные личности» (определение моего товарища Гришаева).

Затея, конечно, смешная, не украшающая человека разумного образца XXI века.

Но — кто уж что может. Пусть стелются. А мы будем сажать по деревцу, авось нас с ними будет много. И мы будем постоянны и упорны. Мы пережмем. Глупость, да, но, если настаивать на своем, она перестанет быть таковой.

Мы не одни. Я стоял на склоне байкальской сопки и понимал: мы не одни.