КолонкаПолитика

О жизни слова в изоляции

Поэзия — что она? Чья? Кому?

Этот материал вышел в номере № 124 от 11 ноября 2015
Читать
Изображение

Но это ее репутация практическая. А есть и несущая человечеству цивилизационную функцию, и познавательная, и гармонизирующая, и космологическая, и еще несколько базовых. Поэзия — это этап в кодификации состава мира, сопровождающей его постижение («Крылышкуя золотописьмом / Тончайших жил, / Кузнечик в кузов пуза уложил / Прибрежных много трав и вер…» Или: «Зима. Крестьянин. Торжествуя».), — и физиологическая потребность человеческого организма («Стихи Пастернака почитать — горло прочистить, дыханье укрепить, обновить легкие: такие стихи должны быть целебны от туберкулеза», как диагностировал Мандельштам).

Слова играют роль карточек в библиотечном каталоге мира. Это их первая, хотя и простейшая, обязанность — уметь описать, а еще лучше — обозначить гигантский валун или снежинку вместо того, чтобы предъявлять, таская с собой. Обязанность же труднейшая — через себя, то есть посредством тех же слов, но с редкостной требовательностью отобранных и в уникальный порядок сложенных, представить язык как образец, как матрицу и как работающий инструмент. Говоря проще — встретиться с языком как с его, языка, особым и воспринимаемым как высшее осуществление — поэзией. Поэзия — единственное из искусств, ограниченное неодолимыми рамками национального языка, по каковой причине не может быть переведено. Иностранец, как бы глубоко, полно и проницательно ни постиг он чужой язык, встанет в тупик перед выбором именно этого, а не почти такого же слова, поставленного на именно это относительно соседнего место, по виду неотличимого. Почему «белеет парус одинокий», а не «белеет одинокий парус»? Не из-за редких же рифм к «парусу»: Блок органично рифмовал его со «стеклярусом», у Бунина получалось и с «гарусом».

Поэзию я бы сравнил с зеркалом, отражающим поэтическую речь, но не ее содержание, внеположное стиху. Мой знакомый англичанин купил однажды в Лондоне огромное, для гостиной, зеркало, погрузил стоймя в открытый автомобиль, повез домой и был остановлен полицейским, доброжелательно объяснившим: «Сэр, сейчас принято ставить на транспорт зеркала другого фасона», — и показал ему на зеркальце заднего вида. В замечании было столько же юмора, сколько и здравого смысла: зеркало предназначено отражать узкий сектор дороги и только водителю, а не мир и не безразличным уличным зевакам.

Эти ее качества — обращенность от здешнего к неземному, свойство отражать наблюдаемое физически, но одновременно и несогласие отражать его в полноте иноземцам — ставят поэзию в исключительное, изолированное положение среди искусств. Говоря «поэзия», мы в подавляющем большинстве случаев подразумеваем просто стихи, одно стихотворение или дюжину, или целую книгу. Это не совсем так: поэзия — это некая сила, воля, дух, загадочно заключенные в строки стихов, но еще загадочнее — заключающие их в себе. Она, как облако, сопутствует им, при этом существует и во взаимосвязи с ними, и в то же время совершенно от них независимо. Она стихия, она порождена древними богами. Тогда как стихотворение при удачном сорасположении частей может заключать живой огонь поэзии в себе — как в сосуде: оно изделие. А что стихосложение требует участия также и человека-мастерового — поэта, то в античности система передаточных звеньев между Олимпом и людьми исключала пробелы и разрывы: армия муз и прочих служителей пантеона с одинаковым тщанием внимала диктовке поднебесных и диктовала земным.

Всякое изменение сложившихся форм поэзии в конечном счете обращено к совершенству божественной речи, а не к читательским вкусам. Отказ от рифм и шире — вообще от созвучий — направлен на выразительную строгость строки, достойной слуха, стиля и устремленности к уникальной точности беседы небожителей, а не к пробе того, что могли бы предложить театральной или поэтической декламации лишенные аллитераций мужские и женские окончания стихов. Отказ от ритма, верлибр выглядит, по крайней мере, в России вторжением искусственного изобретения в органику поэтической материи. Никаких муз, аполлонов, эоловых арф — поэт и словарь! Ритм, рифма, вообще звуковая природа поэзии из знака принадлежности к нездешним источникам перешли в технические приемы. В добавление, к 1990-м годам в русской традиции набрал силу постмодернистский подход по отношению к предшествовавшей, двухвековой русской поэзии. Проявилось это в полновесной, часто яркой, талантливой ее пародии, доходящей до карикатуры. Но у нас сопоставление высокого искусства с приземленным считается крайне обидным для первого. Это в Англии первоклассный художник Хогарт мог быть назван сатириком без ущерба для высокого реноме, а в России оценка одаренности без эпитета «великий» граничит чуть ли не с порицанием. По-моему, только пронзительный Иртеньев, чьи стихи поднимаются до уровня «Представления» Бродского, относится к «карикатуристу» спокойно.

В результате оказалась отменена такая функция поэзии, как узнавание языка. Это когда произнесение строчки русского поэтического мейнстрима безошибочно, как фото на заграничном паспорте, передает физиономические черты того, кто едет за границу, и образцы лингвистической походки его земляков на родине.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow