Наглядное и исчерпывающее воплощение социального государства лежит на большом столе в офисе финского управления социального обеспечения Kela — это коробка с одеждой и предметами ухода за новорожденным, рассчитанная на первый год жизни. В ней штук двадцать разнокалиберных ползунков, кофточек, три комбинезона и конверт. Эту коробку, которую, кстати, можно приспособить под первую кроватку ребенка, выдают всем матерям Финляндии с 1938 года. То есть этой социальной норме через 12 лет исполнится один век. А это значит, что уже четвертое поколение финских детей при всех исторических катаклизмах остаются в этой стране незыблемым приоритетом. Основной государственной ценностью и «скрепой».
«Скрепа» по-фински
Вопрос: «На какие деньги кормить ребенка?» — перед финской матерью не стоит в принципе. Главная задача финской женщины, когда она соберется родить, — это разобраться в последовательности и объеме выплат, которые свалятся на нее, как только ее ребенок появится на свет. Причем получать ежемесячное пособие на ребенка она будет до его 17-летия. И суммы будут не символическими. Лично мне разобраться в тонкостях всех выплат досконально не удалось: для каждой категории матерей есть свои бонусы. А среднестатистическая финская мать будет иметь право поэтапно на:
— материнский отпуск (это дородовой отпуск) и материнское пособие, которое рассчитывается исходя из зарплаты и выплачивается 105 рабочих дней;
— родительский отпуск, который следует за рождением ребенка. В Финляндии его могут брать оба родителя, общая его продолжительность — 317 дней, на 54 дня имеет право отец. Причем 18 дней из своего отпуска финский отец может взять сразу после рождения ребенка. Здесь вообще принято, что отец — не просто кормилец семьи, а активный участник процесса. И даже в детскую консультацию, куда ежемесячно должна приходить мать с ребенком, приглашают и отца. А если он проигнорирует пару визитов, врач напомнит ему об обязанностях;
— так называемые «суточные», которые родители получают за каждый день родительского отпуска и которые составляют около 70% от зарплаты. В среднем — это около 60 евро в сутки, безработным или малоимущим положено 24 евро.
В муниципальный детский сад ребенка можно отдать сразу после отпуска по уходу за ним, то есть фактически в годовалом возрасте. Если же мать решит сама воспитывать ребенка дома до трех лет, то она будет получать пособие. Если родители решат нанять няню, то государство оплатит и это.
Такое раннее отправление ребенка в детский сад финны объясняют тем, что карьера женщины не должна страдать от ее материнства. В финский садик отдавать дитя не страшно по двум причинам: на одного воспитателя здесь может приходиться не более четырех детей в возрасте до 3 лет, и не более семи, если ребенок старше. Вторая причина — это образование и квалификация воспитателей: персонал должен иметь как минимум среднее специальное образование в области соцзащиты и здравоохранения.
В среднем же финская семья в первые годы жизни ребенка может получать различных выплат до тысячи евро в месяц. А это приблизительно четвертая часть средней (!) зарплаты.
Кстати, если зарплата окажется слишком уж мизерной, государство будет доплачивать семье. А в случае развода, если отец ребенка будет уклоняться от выплаты алиментов, их будет выплачивать управление соцобеспечения. Причем судиться и разыскивать алиментщика будет управление, а не мать ребенка.
Социальный «патруль»
Социальная служба в Финляндии — самый крупный работодатель. 15 тысяч человек в 5-миллионной стране занимаются социальной работой. Львиная доля их работы — это все аспекты детской жизни.
Во всех местах, где пришлось разговаривать с чиновниками и соцработниками, на вопрос о технологии выстраивания системы поддержки семей мне говорили: «Главный критерий — интересы ребенка». Фраза, которая в российской действительности воспринимается как декорация, здесь — прямое руководство к действию.
Для меня — российского гражданина и матери двоих детей, чье детство пришлось на лихие 90-е и неустойчивые 2000-е, — слушать про то, как выращивает своих детей финское государство, — все равно что читать утопический роман.
Марьяна Пелконен, министр департамента благополучия и содействия здоровью, рассказывает: «В социальную службу у нас может обратиться каждый, кому нужна поддержка. Это может быть сам ребенок, его родитель. Даже посторонний человек или знакомый семьи может сообщить нам, что семья испытывает трудности. Причем в этом случае муниципалитет обязан вмешаться. Он направит в семью социального работника, и тот вместе с этими людьми будет решать, в чем они больше всего нуждаются. Достаточно часто мы назначаем такой семье «человека поддержки» или «семью поддержки». Эти люди смогут подменять родителей, если они слишком устают от ребенка, который не спит по ночам. Это важно, потому что у молодых финских семей обычно нет бабушек и дедушек, готовых помогать. Если же ситуация совсем запущена, мы можем поместить всю семью в кризисный центр на некоторое время, где с ними будут работать психологи и соцработники, которые научат, как выстраивать жизнь с детьми. Обычно в этой помощи нуждаются или совсем молодые семьи, или безработные».
На вопрос, не избыточно ли такое внимание: все-таки бессонница по ночам с малолетним ребенком — ситуация вполне стандартная, хоть и малоприятная, — министр ответила: «Мы в последние годы стараемся акцентироваться на профилактическом взаимодействии с семьей. Иногда важнее дать возможность молодой маме освободиться на пару часов в день от забот, чем через пару лет столкнуться с тем, что она расценивает материнство как обузу».
Проблемные семьи в центре поддержки, куда мы поехали в тот же день, застать не удалось. Сотрудники центра объяснили, что на выходные они могут уезжать домой. А пообщаться с детьми, которые находились в центре, не разрешили. Здесь очень строго охраняют личные данные и интересы ребенка, и поэтому вопросы любопытствующих посторонних исключены.
Опираемся на Бахтина
Центр поддержки семьи в Хельсинки — это большое новое здание. В нем много стекла, растений и труднообъяснимых признаков скандинавского дизайна, который любое помещение наполняет атмосферой простора. Нас ведут на семейный этаж. Здесь восемь небольших «квартир» для комфортной жизни — с кухней, столовой и спальней. Есть общий холл, где вечерами собираются все вместе, — это тоже часть семейной терапии.
Я спрашиваю Йармо Салонена — специалиста по социальным вопросам и семейного терапевта: «А если родитель — конченый мерзавец, который угнетает своего ребенка, как вы преодолеваете чувство негодования при работе с ним?»
Йармо слегка удивляется вопросу. Потом улыбается и говорит: «Да, это бывает непросто. Но мы не разбираем с ним его поведение. Мы во время сеансов семейной терапии спрашиваем: «Какими вы хотели бы быть в глазах своих детей? Что бы вы могли им предложить?»
Здесь уже удивляюсь я, потому что отечественные контролирующие органы опеки любой разговор с родителем начинают с обвинений и порицаний. Справедливых, но неизменно у родителя вызывающих либо агрессию, либо протест. И ровно в эту минуту попытки повлиять на родителя терпят крушение, потому что эта модель неизбежно ведет к тому, что если родитель и исправится, то только из чувства страха, а не желания изменить судьбу своей семьи. Йармо еще долго рассказывает о том, как проходят занятия, но окончательно добивает фразой: «Нам важно понять философию родителей». И добавляет: «Я в своей работе опираюсь на работы русского философа Михаила Бахтина».
Позже выясню, что Бахтин, кроме культурологических и литературоведческих работ, изучал философию диалога, которая все более популярной становится у современных антропологов и психологов.
Вот так. Выслушать человека, спросить его о чувствах. Представить невозможно, что российская нынешняя ментальность позволяет допустить такую модель отношений в социуме.
«Модель дальнейшей жизни»
Йармо рассказывает о детях, экстренно изъятых из семей, которые живут в центре. Сейчас их 21. В основном — это дети в возрасте от 7 до 12 лет. Для совсем маленьких и подростков есть еще центры.
Для экстренного изъятия из семьи ребенка, по финским законам, есть две причины: асоциальное или агрессивное поведение родителей или же поведение самого ребенка, которое может ему навредить. Это алкоголь, наркотики и бродяжничество.
В тот самый день, когда ребенок попадает в центр, к нему прикрепляют двоих сотрудников: один работает с ним, другой — с семьей.
А вот далее начинается самое интересное: в течение двух месяцев социальные работники общаются с семьей, чтобы «выработать оптимальную для конкретной ситуации модель дальнейшей жизни». То есть выясняют, какая нужна помощь или реабилитация, чтобы немедленно ее подключить. Если удается договориться и родители демонстрируют готовность меняться — ребенка отпускают домой. Но потом в течение нескольких месяцев социальный работник регулярно навещает семью, не предупреждая о своих визитах. Если же положение остается критическим, ребенка помещают в замещающую семью.
Опека в Финляндии делает все, чтобы дети из замещающих семей регулярно общались с кровными родителями. Во всяком случае, так звучит официальная версия. Те даже могут забирать детей домой на выходные. Здесь считают, что нужно сделать все возможное, чтобы сохранить родственную связь. По статистике, 70% изъятых детей спустя несколько месяцев, а иногда и лет возвращаются домой. Опекуна всегда ищут среди близких или родственников ребенка. И еще. В Финляндии родителей не лишают родительских прав. По определению. Могут лишить права опеки — то есть права принимать решения за несовершеннолетнего ребенка, но сам факт родительства остается незыблемым.
Нулевой уровень насилия
В Министерстве юстиции я задала вопрос о случаях, которые находят продолжение в скандальных публикациях российской прессы: «Как часто изымают из финских семей российских детей?» Мне ответили, что статистика, упоминающая национальность, здесь запрещена законом о дискриминации. Кроме того, на работников социальных служб распространяется обязанность сохранять служебную тайну, поэтому официальная информация о детях, временно изолированных от родителей, здесь не афишируется. Но подчеркнули, что все случаи экстренного изъятия детей из семей связаны с тем, что в школе или детском саду воспитатель обнаружит следы насилия над ребенком. А если ребенок скажет в школе, что мама дала подзатыльник (вполне рядовой в нашем представлении метод воспитания), то и это будет поводом для экстренного вмешательства.
Марина Вена, советник министра юстиции, в разговоре пыталась объяснить: дело не в степени или тяжести физического насилия, а в самом его факте. Финский закон о защите детей категорически запрещает любое физическое насилие. Они это называют «нулевой уровень». Кстати сказать, все приезжающие в страну мигранты по закону об адаптации (есть здесь и такой) обязаны пройти курсы, на которых им все законодательные нормы подробно разъясняют. «Но мы же не можем дать гарантию, что эти правила будут усвоены», — объясняет советник.
О безупречности такого подхода можно спорить, но то, что сверхнастороженность финских социальных служб в большинстве случаев оберегает детей от насилия и несчастий, — очевидно.
И все-таки количество скандальных историй, связанных с изъятием детей из семьи в Финляндии, превышает общеевропейские стандарты. Проблема в том, что финские органы опеки практически всегда скрупулезно следуют букве закона, не вникая в конкретные обстоятельства конкретной семьи.
«А какова детская преступность в Финляндии?» Этот вопрос обескуражил советника министра. «В пенитенциарной системе сейчас находится один (!) несовершеннолетний заключенный (выделено мною. — Н.Ч.)». Пришлось переспросить, но г-жа советник подтвердила, что не ошиблась, и пояснила, что в Финляндии в принципе нет специальных тюрем или колоний для несовершеннолетних. Виды наказания, которые применяются к ним, — это общественные работы или возмещение ущерба пострадавшему. В случае кражи продавец может пойти на договор с воришкой, и, если родители компенсируют ущерб, конфликт будет считаться исчерпанным. В 2014 году альтернативные виды наказания были применены к 781 несовершеннолетнему.
Так или иначе, но по опросам, состоящим из 40 пунктов, которые регулярно проводятся среди детей институтом уполномоченного по правам детей, — более 90% финнов в возрасте от 11 до 16 лет считают свою жизнь позитивной.
Последний человек, с которым довелось говорить в Финляндии о детях, был г-н Томас Курттилан — уполномоченный по правам ребенка. Бывший священник, получивший образование в социальном университете, считает, что главная его задача, профессиональный долг — «донести до детей, что у них есть права». Одно из основных прав, закрепленных конституцией Финляндии, звучит предельно странно для российского понимания: «Ребенок имеет право быть видимым и слышимым» (это написано, повторюсь, в основном законе страны).
Наш разговор прервал телефонный звонок. Мой собеседник посмотрел на номер и после секундного замешательства ответил. Потом извинился, пояснив: «Это звонила дочь». Я не удержалась и спросила: « А если идет важное совещание, вы тоже отвечаете на звонок?»
— Да. Ведь я никогда не знаю, о чем она меня спросит. Вдруг ее проблема значительно важнее моего совещания?..
Редакция благодарит МИД Финляндии за содействие в подготовке публикации.
