Парижский бунт молодежи 1968 года начался с концерта поэта и певца Лео Ферре в знаковом зале «Олимпия». Все французские бунтари начиная с XVIII века составляли свои крамолы в кафе, превратившиеся в один из символов страны. Как и галльский футбол, ставший для миллионов культовым спортом.

Ныне во Франции миллионы болельщиков, тысячи кафе и концертных залов. Поход на стадион, беседа за столиком, выступления музыкантов — норма бытия, часть art de vivre — «искусства жить», — которое французы не только чтут сами, но и успешно продают остальному миру.

Флаг, сыр, гимн, вино, взятие Бастилии и победа в чемпионате мира по футболу — явления, сходные по весу и значению. Важные миллионам людей знаки и символы, укорененные в сознании. Не то что без этого они не мыслят Францию. Скорее без этого ее как бы и нет. Здесь начинается Родина.

Впрочем, и террор начался с гильотины, на которой Великая французская революция карала и устраняла оппонентов. Но не стоит думать, что в этом — главная цель массовых казней времен диктатора Робеспьера и палача Шарля Сансона. Да: «Наказывать врагов народа» — это, по их словам, — цель революционного трибунала. Но — не главная. А главная в том, чтобы погрузить людей в состояние постоянного ужаса.

В переводе с французскогоla Terreur — значит, «страх, ужас». C тех пор (за рядом исключений) именно эту цель преследуют все террористы. И действующие от имени государства против части народа, как в СССР при Сталине или в Чили при Пиночете; и атакующие государство от имени народа боевики подполья; и стрелки и бомбисты, навязывающие миру идеи своих «духовных вождей».

Но ужас — не самоцель. Он, как граната и автомат, — средство. Ужас деморализует, сеет малодушие: заставляет свободных отказываться от свобод в пользу безопасности; открытых — закрыться ради нее же; а верных закону признать допустимость неправовых мер ради своей защищенности. И в этом — конечная цель террора.

После взрыва Башен-близнецов в США приняли «Патриотический акт», чтобы выявлять террористов и предотвращать их акции. Его сразу подвергли критике защитники гражданских свобод за то, что он позволяет силовикам вторгаться в частную жизнь граждан. Плюс — снижает контроль суда над силовыми структурами. Стало известно об операции «по контролю разговоров и электронной переписки жителей США и других стран без санкции суда», что вызвало протест.

Что же вызвало меры сомнительные с точки зрения американских ценностей? Кто-то скажет: цели безопасности. Кто-то: желание усилить влияние силовиков. Кто-то: стремление властей к контролю над обществом. А кто-то: ужас.

Что же его породило? Да — гибель 2977 человек. Да — способ нанесения удара.

Но еще и то, что враг атаковал национальный символ — Всемирный торговый центр — средоточие свободного бизнеса, американской мечты и образа жизни. Попытался тотально деморализовать общество — показать: его святыни уязвимы. На подобную попытку в Пёрл-Харборе Штаты ответили войной и победили. А на взрывы башен — битвой с терроризмом. Но она еще не выиграна.

Исламисты в Париже атаковали не биржу или министерство обороны. Не Елисейский дворец и Триумфальную арку. Они стреляли в простые символы, но, возможно, не менее значимые для французской души — концертную сцену, стол в кафе и трибуну болельщиков.

При этом цель атаки на Stade de France — символическая игра: Франция—Германия. Примирение этих народов — начало новой Европы. Возвращение веры в общие ценности, разрушенной войной: гражданских свобод, прав человека, свободы рынка и коммуникации как составляющих процветания и образа жизни.

Убивая людей, враг вел огонь и по этим общим ценностям.

Терроризм и фанатизм — вновь! — предъявили развитому миру счет. За беспечность. За забвение о том, что много веков цели войны — не только армии, но и центры связности обществ.

Кажется, Франция и Европа снова выстояли. Но смогут ли они вместе с ответным ударом по военным позициям противника нанести столь же мощный ответный удар в пространстве смыслов?