После трагедии в Египте прошло почти два месяца. Многие родственники пассажиров разбившегося аэробуса уже опознали и похоронили своих близких, но около десяти семей еще не получили результаты экспертиз. Однако все без исключения люди, потерявшие близких, сегодня еще больше, чем прежде, ждут исполнения обещаний: от компетентных органов — расследовать дело, от властей — оказать помощь. Родственники пассажиров рейса № 9268 Шарм-эль-Шейх — Санкт-Петербург создали собственную группу. Пока не зарегистрировали как организацию, но намерены это сделать.

Лидером группы стал Александр Войтенко — родной брат Ирины Витальевой, погибшей вместе с 14‑летней дочерью Алисой.

Войтенко ответил на вопросы «Новой».

— Как сложилась ваша группа и как вы стали ее лидером?

— Горе объединило. Сначала я начал писать в социальных сетях, что со мной происходит. Мне было легче, когда я об этом писал. В первые же дни со мной связались родные погибших и предложили создать группу. Через несколько дней я это сделал. Так мы стали общаться. Сейчас в группе 145 человек. Это примерно половина тех, кто потерял близких в авиакатастрофе.

Мы каждый день общаемся очень плотно, помогаем друг другу информацией. Потому что ее с самого начала было очень мало. Сейчас, как и на третий-четвертый день после катастрофы, ощущаем информационный голод. Тогда мы даже не знали, что происходит. Особенно когда стали привозить первые тела и начались процедуры опознания. Все друг с другом связывались. Выясняли: кого вызывали, кого не вызывали. Мы поняли: если мы все объединимся и будем в одном информационном поле, то нам станет проще и нам это поможет.

— Про информационный голод — что вы имеете в виду? От кого вы ждали сообщений? От следствия?

— Со следствием у нас изначально контакта особого не было. Следователи присутствовали лишь в первый день — они не отвечали на вопросы, а только показания брали: кто у кого находился на борту, запрашивали внешние данные, все приметы. В первый же день допросили около 100—150 человек и всем дали постановления о признании потерпевшими. В то же время с родственниками работали сотрудники МЧС — у них мы тоже пытались узнать хоть что-то, любые подробности, но все очень мало знали, хотя и хотели нам помочь.

— Сначала назывались разные версии случившегося. Когда вы впервые подумали, что это мог быть теракт?

— Мы почти сразу были уверены, что это — теракт. Мы у всех — у сотрудников МЧС, у психологов, у всех, кто помогал нам, — спрашивали: почему упал самолет? Они, конечно, не говорили прямо, скорее намекали: мы точно не уверены, но, похоже, на борту была бомба, вряд ли это поломка, как-то странно все произошло, пилоты не подали сигнал SOS, самолет в воздухе развалился, просто так у самолетов хвосты не отваливаются… То есть делали вполне логичные выводы. А потом Путин объявил, что это — теракт.

Но на днях Египет сказал, что следов теракта не нашли. Совершенно непонятно: почему? Нельзя такие серьезные заявления делать без доказательств. Мы ведь даже не видели записи с камер видеонаблюдения в аэропорту Шарм-эль-Шейха, хотя, по-моему, они есть везде, в каждом аэропорту.

— А могло там не быть камер наблюдения?

— Похоже, что их не было. Но если они есть, эти камеры и записи, то их наверняка бы уже представили. Либо египетская сторона что-то скрывает. Официально данное дело до сих пор даже не квалифицируется по статье «теракт». Это тоже вызывает много вопросов. Мы будем с этим разбираться. Если наших родственников убили — а такова официальная версия, то мы хотим знать: как это было? Хотим, чтобы виновные были наказаны.

— Через благотворительную организацию «Прерванный полет» родственники погибших обратились за помощью. На что нужны деньги?

— Впереди нас ждут непростые и продолжительные судебные тяжбы по поводу получения компенсаций. Этот процесс потребует немалых средств и сил. Нужна материальная помощь родственникам в неоднозначных ситуациях, в которых государство не помогло. Так, нескольким людям никто не оплачивал дорогу и проживание в Питере. Это родственники погибших из Кыргызстана и из-за рубежа. Еще, например, есть бабушка, у которой все родственники летели в этом самолете. Все погибли, а ей по закону компенсация не положена. Фактически она даже хоронить родных вынуждена за свой счет. Еще есть члены экипажа и их родственники. Члены экипажа вообще не были застрахованы в «Ингосстрахе». Они находились на работе. Их родным заплатили по 100 тысяч рублей компенсации, и все. Кроме того, члены экипажа до трагедии уже полгода не получали зарплату. Родственникам членов экипажа сейчас сложнее всего.

Очень нужны деньги на создание мемориала в память погибших, потому что в этом, как выяснилось, никто нам не поможет.

— Городские власти отказали вам в помощи?

— Да. На днях мы услышали эту новость от губернатора. Как мы и ожидали, нам отказано в выделении на мемориал средств из бюджета.

— «Ингосстрах» выплачивает компенсации в размере двух миллионов рублей. А в адвокатской среде идет дискуссия о том, что компенсации должны быть в 11 раз больше, по международным нормам, так как рейс был международный. Что думают об этом родственники?

— Мы сейчас разбираемся в этом. На днях будем встречаться с адвокатами. Монреальская конвенция, согласно которой выплаты могли быть намного больше, не ратифицирована Россией. Но есть два мнения. Первое: независимо от того, ратифицировала Россия Монреальскую конвенцию или нет, если она летает в небе другого государства — значит, подчиняется международным законам. Поэтому нужно собирать документы и идти в суд за компенсациями по международным стандартам. Второе мнение: Россия все равно не признает международные нормы, поэтому идти в российский суд бесполезно.

Но мы с родственниками решили, что лучше пытаться. Выясним все нюансы, поговорим с адвокатами, соберем все мнения, взвесим. Если есть хотя бы 50% вероятности того, что удастся выиграть дело, мы подадим коллективный иск. Это вопрос принципиальный. Потому что если мы выиграем суд — мы создадим прецедент. Реакция пойдет по цепочке: если кто-то отсудит большие деньги, значит, кто-то получит по шапке за то, что он эти деньги выплатил. А это, конечно, повлияет на безопасность. Мы готовы к судебному процессу. Даже если в результате ничего не выиграем, но это как-то повлияет на безопасность полетов в дальнейшем, то да — мы готовы в этом участвовать.