«А хочешь, я выучусь шить?..»

Неплохо бы уединиться и шить. Но это ж было тогда что-то вроде детского моделирования. Стихи и музыка, которые всю меня сделали, усилили меня многократно, укрупнили видение вещей… Людей приблизили несметное число, страны ко мне придвинули, границы стерли практически. Кое-где я их чувствую, но совсем чуть. С 87‑го года в пути и не очень-то торможу. И всего лишь с гитарой, вовсе не с администратором, водителем или гримером… Мой домашний продукт нашел себе место на полках, книжных и музыкальных, у множества людей, живущих по свету…

Я за реализацию, пусть маленькую, но верную. Написал стих — спел его. Выучил язык — поехал смотреть страну, которая тебя заинтриговала. Твои дети не смеют болеть. Дефект дикции следует выправлять. Много работать — это самое интересное и важное.

Видеть вещи, какие угодно, политику, здоровье и нездоровье, жизнь и смерть, не плоскими, а многомерными, — этому научили меня стихи и только. Неплохо бы стихам обучать с малолетства. И музыке. И языкам. Человек будет иным — не дик, не груб, не агрессивен. Другой будет человек.

Книжки все подскажут. Оглядываться на любимых книжных героев: они не подводят. Киногерои более уязвимы, но тоже сойдут. Грешные актеры могут испортить твоего героя, а книжный бог — он твой собственный, рукодельный. Икона твоего воображения — самая могущественная. Не отказывать себе в этом. Быть себе строгим критиком. Ну и главное — отличать высшее от низшего… Вот тут не путать. Мужчину с женщиной можно перепутать, а высокое с низким — нельзя.

Какая разница, как зовут правителя, если газовых камер не строит? Какая разница, как называется город, если он к тебе терпим и даже милосерден? Какая разница, как зовут твоих детей, лишь бы отзывались на имя? Ну или сколько лет… Я всю жизнь дружила с теми, кто на 20 лет старше. Мало их осталась, никого уже. Я видела чудесных людей. Есть кого вспоминать и на кого равняться.

«Уж не знаю я, что есть родина, но никто меня не украдет»

Москва моя… Все знают, что она изменилась, и не к лучшему. А многое ли вообще к лучшему изменилось? Париж освежился? Нью-Йорк приукрасился за эти 20 лет? Питер плечи развернул? Не знаю таких примеров. Все несколько приуныли, хотя делают лицо порой.

Москва теперь суровее, чем была. Ее сумбур и сутолока были уникальны. А люди… О, сколько было их — библиотекарей, ученых, художников, инженеров, врачей… Какая витальность в них была! И был заговор. Заговор культурных людей против бескультурья — это то, что над моей юностью носилось, свист крыльев был слышен… А с какой охотой помогали друг другу. О, тут Москва моя была первая среди городов русских! Всегда помнить буду, как о моей маме ее школьная подруга, живущая в Питере, говорила: «Приезжаю, а у Милки все для меня готово, и билеты в театр, и холодильник полный, и лифчики у мастерицы заказаны». Вот как было. Хочу так мочь. Всегда, при любом царе. И даже если я наездами в городе буду — хочу мочь. Немочь мне нестерпима!

Я либерал и либертин, была и буду. Как старые генетики наши говорили в ужасные годы: «На костер пойдем, гореть будем, а от своего не отступимся». Мне тошнотворны шутки над словом «либерал». Это только растленным человеком могло быть произнесено и по ветру пущено… Низкие шутки над свободной человеческой волей и достоинством.

Я против силовых упражнений власти, любой. Особенно на Руси, где вкус к собственности не успел привиться. Где учить ребенка тонкостям не престижно, а комично. И вообще учить и учиться… Надо ли, зачем? Разве что деньги считать. Сколько сословий заражено этим грибком… Это мерзость для меня.

А Москва не виновата. Мы перемигиваемся с городом. У меня есть сигналы: она не виновата.

«Не пускайте поэта в Париж!»

Горечь отъездная — это, конечно, чисто наш продукт. Ни поляк, ни чех вне родины не поливают слезами родные пороги, бодро работают на усиление своих позиций, как западный человек обучен. Вот эта «давно разоблаченная морока»… При желании можно ею гордиться, этой «кроватью», поплывшей в Россию, как у Набокова. Огромная культура тоски выращена на этом. Но я видела много людей тоскующих (что делать, мужчины и по первой жене тоскуют, и по маме, например), но не плачущих, а работающих, обожающих свою американскую, немецкую, швейцарскую или французскую среду обитания.

Мне нравится концепция всемирности. Где хочется, там чтобы и жить. Вот захотел, и… А горечь — она украшает. Это пряность. Не в пресности же жить?

Вероника ДОЛИНА

17 октября — 20 ноября

17 октября

Так слепо, так ненаблюдательно, Москва, ты смотришь в темноту. Хотелось бы законодательно Открытость, детскость, простоту Тебе вменить. И тонкой прописью, Предписывать, как педиатр: Не плакать, не стоять над пропастью, А только небольшой театр Открыть сейчас же в каждой мыльнице, Где нет парковки и врача, Но грозно ссорятся и мирятся Палач и дети палача. И послеоперационная Пройдет бессменная вражда. И загорится пенсионная Полувоенная звезда.

22 октября

Приснился. Коснулся. Но в этот-то раз — Быть может — проснулся Тогда же, тотчас. А я не очнулась. Все крепче спала. И не оглянулась, Не встала-ушла Из рощи семейной, Из леса без слов, Из дымки елейной, Из школы основ, Где губы сухие, И локти остры, Где люди глухие Идут на костры, А люди слепые, Как бревна, лежат, Бескровно и ровно, И каждый прижат — И боком, и лугом, И ляжкой, и мхом. Друг с дружкой, друг с другом. Во снах о другом.

25 октября

Что вы знаете все обо мне, С небольшими моими руками… Высоко ль я летаю во сне? Говорю ль иногда с дураками? С дураками — не раз и не два. Это опыт смешной и тяжелый. Как они подбирают слова, Эта их ремеслуха со школой. Эти ценности — дом как тюрьма. Эти поводы — свадьбы, раздоры. Целых семьдесят лет — кутерьма. И расходы, разводы, растворы. Нет, затворы, засовы, труды. Далеко ты летала, однако. Добралась до еды, до воды. Но устала теперь, как собака.

2 ноября

Эти мои серьезности. Те там еще неловкости. Взгляды нездешней грозности. Струны ненужной громкости. Все хорошо в провинции. Невелики дистанции. Можно не быть провидцами — Тут, в превосходной Франции. Море само откатится. Чайка волной утешится. В общем, никто не хватится Тех, кто сегодня нежится. Руки у нас непарные. Жалкие, злые, ссыльные. Но голоса — гитарные, Струнные, шестикрыльные.

4 ноября

Где-то, далеко от дома, Как в саду — Фото папы молодого Я найду. Как же вдруг? Среди бумаги, Возле книг. Север-юг, Цветные флаги. Папин лик. Папа — что ж? Он вроде сына Моего. Да, похож. И очень сильно. Ничего. Сел за руль. Вскочил на велик, Сад постриг. Никакой не неврастеник. Не старик. Что там обнаружит дочка Средь листов? Есть наследственность — и точка. Будь готов.

5 ноября

У меня с тобой — не война. У меня с тобой — тишина. Нет ни берега и ни моря. А одна глухая стена. Ни охранника, ни стрелка. Ни племянника, ни сынка. Нет ни камушка на цепочке, Ни серебряного песка. Чем же дышат горло и грудь? Живы все-таки как-нибудь. Что им камни… а мне — куда мне? Только воздуха бы чуть-чуть.

7 ноября

Видеть сон небезобидный, Тихо лежа на боку, — Это как багаж кабинный Волочить. И волоку. Надо было сдать, конечно, И избавить пару рук… Есть отсек, где все кромешно. Есть такой отдел, мой друг. Сдал — и сдал. Забыл про тяжесть, Неудобства и тоску. Нет же, тащится протяжно, Гусеницей по песку. Смотришь с робким отвращеньем. Да, мое. Я сам сложил. Но прощание с прощеньем — Все-таки не заслужил… Странный сон был. Злой, глубинный. Демон к демону, гурьбой. И, не сдав багаж кабинный, Волоку его с собой.

9 ноября

Не хочу повторяться, Но могу повторить. И придется вам, братцы, Это переварить. Будет темная ночка. Свет нигде не зажгут. И придет одиночка. Вынет спички и жгут… Повторяю: безумство — Достоянье икон. И не надо презумпций, Где закон — не закон.

9 ноября

Смотри — сколько было и умерло Прекраснейших в мире людей. Их книгами, нежными, умными, — Вперед наслаждайся, владей. Их темную гулкую музыку, Причудливые голоса — Найди в себе силы и мужество Не все отпустить в небеса, Как мыльные жалкие шарики, На тонкой веревочке связь. Что в книжках случайно нашарится — То сбудется и не спросясь.

19 ноября

Давно во мне закончился бензин. Грешно претендовать на роль профета. Но верный деревенский магазин С упорством одинокого поэта Все шлет и шлет купоны. Боже мой. На свитерки, сапожки и пижамы. Особенно пижамы. По прямой. Мне из страны — где вспыхивают храмы. Одни соучредители мои Доходят до кафешки и обратно… Другие — ну возьми, перекрои — Ползут, багет ломая деликатно. Газеты по утрам. Ядреный сидр. Аптека, парикмахерская, птицы. И сельский этот мир — как свежий сыр — Пятном, гляди, проступит на странице. Особенно пижамы, повторю. Пришлите мне рождественские, что ли. Доподлинно готовлюсь к декабрю. Как первоклассник — к празднику и школе.

20 ноября

Никому душа не верит. Ни о чем не говорит. То давление измерит. То подлечит мой артрит. То пропустит к самолету С инструментом за плечом. Что мне надо, рифмоплету? То и это нипочем. Стерлись ногти боевые. Струны вытерлись сполна. Пальчики полуживые Стали — будто у слона. Ну и что, что я летаю — Колорадо и Техас — Детски строки заплетаю, Профиль, профиль и анфас. Мне приятель — пограничный И таможенный контроль. А душа — мой феникс личный. Он свою играет роль.