Имя, фамилия и отчество начальника московского СИЗО-4 есть на сайте изолятора — Хорев Алексей Александрович, подполковник внутренней службы. Много раз приходя в СИЗО «Медведь» с коллегами по ОНК, начальника Хорева я так, мне кажется, и не видела: то отсутствовал, то занят. Ну и ладно. Мы ведь не к начальнику приходим, а к заключенным.
В одно из наших недавних посещений мой коллега по ОНК Москвы Андрей Бабушкин очень хотел, чтобы начальник Хорев сопровождал нас во время проверки. Заходим в кабинет с табличкой «Начальник». Там много народа, все в форме, только один мужчина, сидящий в кресле во главе стола, одет в синие джинсы и ярко-оранжевую кофту, расстегнутую до груди. Человек этот бросил на нас недовольный взгляд, не поздоровался, не представился, не предложил присесть, а продолжил наставлять сотрудников изолятора. Кто был тот человек в кресле начальника? Не знаю, но пойти с членами ОНК по изолятору он отказался.
Когда мы закончили проверку, коллега Бабушкин вновь решил зайти в кабинет с табличкой «Начальник». Во главе стола сидел все тот же мужчина, но уже без оранжевой кофты. На этот раз на нем была черная спортивная майка с большими вырезами на плечах, так, что отчетливо были видны его хорошо накачанные бицепсы. А на шее — массивная золотая цепь. Коллега Бабушкин уверяет, что это и был начальник изолятора подполковник Хорев. Не верю я Бабушкину. Не может офицер сидеть на рабочем месте в майке и с золотой цепью. Ведь не браток же из начала 90-х начальник следственного изолятора…
Малыш
В камере Малыша девять человек. Мужчины здесь все рослые. Но у Малыша особо выдающиеся данные. Думаю, ростом он метра два, не меньше. Малыш, одним словом.
Малышу лет 35, не больше. В разговоре — милейший человек. Спрашиваю, почему сидит так долго в этом изоляторе — целых шесть лет. «Да вот, — говорит, — следствие, суды…» Вы можете подать жалобу в ЕСПЧ по поводу затягивания рассмотрения вашего дела. «У меня, — улыбается, — апелляция уже в Верховном суде. Ждем решения. Мне осталось-то сидеть всего два с половиной года». В колонию ехать не собирается…
Еще один сокамерник Малыша (мужчина в возрасте) сидит здесь с 2007 года. Его ненадолго отправили в колонию, а затем вернули. Здесь он уже безвылазно с 2011 года. В общем, камера старожилов.
Камера эта, сразу видно, знатная. Здесь тоже шторки (синие с желтым солнышком), но не на окнах, как в камере у Рожка, а на стеллажах с продуктами. На лавке у стола большое оранжевое пластмассовое ведро, прикрытое крышкой, на которой лежит половник с масляными подтеками.
— Суп мы там варим. Кипятильником, — охотно поясняет Малыш.
— А кто варит-то?
— Ну повар. Он сейчас на прогулку пошел. Не доварил.
— А у вас в камере есть повар?
— Да нет. Мы все по очереди готовим…
Ну да, я даже себе это представила: Малыш разливает суп всем сокамерникам по тарелке, затем моет за всеми посуду… Потом звонит Рожку, забивает стрелку, набирает номер Саши-майора. Саша-майор отдает команду дежурному оперативнику. Оперативник заходит за Рожком, потом за Малышом, и все вместе они идут по камерам дела решать…
Власть криминала
— Вы бы зашли час назад, увидели бы, что здесь было. Мы в бане были. Один не пошел, здесь остался. Сотрудники обыск устроили. Все наши вещи побросали, белье — грязное, чистое — все вместе, все вывернули наизнанку. Что искали, непонятно. Мы же с администрацией сотрудничаем. Что им надо от нас? Никогда такого не было. Да пошла теперь эта администрация! Эти коррумпированные сотрудники. Они вместе с этим криминалом. Напишешь заявление в санчасть по здоровью, чтобы врач посмотрел, таблетки дал, так на следующий день приходят эти… 6—7 человек, ну здоровые такие, — Рожок, Малыш и кто с ними там вместе сидит, — и избивают.
— За что избивают-то?
— Что обращались в санчасть. Людей отрывали от дел…
— А как они могут сюда прийти? Они же в других камерах сидят.
— Ну так с ними сотрудник приходит. Это обычно часов в 6—7 вечера бывает, когда режимники уходят, остаются только оперативники. Вот оперативник их и приводит. Дверь остается открытой. Сотрудник стоит в коридоре, ждет, пока они тут с нами разберутся. (Замечу, что рассказывают это заключенные членам ОНК уже не шепотом, как раньше, а в открытую, при сотрудниках изолятора с включенными видеорегистраторами. — Е.М .)
— Вот у меня справка есть, — вступает в разговор еще один заключенный — Сергей. — Акт о телесных повреждениях от 27 ноября 2015 года. Тут написано: «Двухсторонняя параорбитальная гематома, ушибленная рана правой надбровной области». Справку мне эту дали только потому, что конвой не хотел везти меня на суд в таком виде. У меня все лицо было черное от побоев. Затребовали освидетельствования. А так бы ничего не дали.
На следующий день после того, как нас здесь побили, пришел оперативник. Григорий зовут его. И сказал, чтобы я написал объяснительную, что это я сам ночью упал со второго яруса. Ну я и написал.
— Когда к врачу приходишь, он вначале спрашивает: ты «черный» или «красный» (то есть криминалитет или сотрудничаешь с администрацией. — Е.М .)? От этого зависит, будут тебя лечить или нет, — рассказывает сидящий за столом молодой парень.
— Вот я знаю, что мне 2 года сидеть. Я их отсижу и выйду. У меня дома дети. А этот криминал приходит, провоцирует. Я не хочу, чтобы мне еще 10 лет дали, — говорит еще один заключенный, лет пятидесяти.
— Когда нас эти накачанные избивали, — присоединяется к разговору еще один арестант, — то сказали, что если мы будем писать заявления в санчасть, то они нас посадят в 309-ю камеру.
«СИЗО овладели бандиты»
Идем в 309-ю камеру. Судя по всему, это пресс-хата. В ней 39 человек. В основном по 228-й статье (наркотики) и 158-я (кража). Но есть и по 159-й (мошенничество). Все сопровождающие членов ОНК сотрудники с видеорегистраторами. Открывают камеру. На пороге, плотно прижавшись друг к другу, стоят заключенные и не допускают в камеру ни работников ФСИН, ни членов ОНК. Тут один из сотрудников изолятора по фамилии Клименко и говорит членам ОНК Москвы (Валерию Борщеву, Любови Волковой, Елене Масюк): «А чё вам делать в камере-то? Зачем вы хотите зайти?» Борщев отвечает: «Хотим проверить условия содержания». — «А они, — Клименко показывает на заключенных, — не хотят, чтобы вы проверяли и заходили к ним в камеру. А вот я могу войти в камеру».
С этими словами капитан Клименко стал протискиваться в камеру между заключенными. Не протиснулся. Никто из шести сотрудников изолятора подвиг капитана Клименко повторить не рискнул. Камера осталась недоступной и для сотрудников, и для членов ОНК. Как сказал один из моих коллег: «СИЗО овладели бандиты».
«Это очень серьезный факт, поскольку это не частный случай. Мы наблюдаем возрождение так называемых пресс-хат. То есть камер, куда следователи направляют неугодных подследственных, где с помощью криминала, с помощью самих же сидельцев над ними совершается насилие, чтобы они стали более податливыми.
Система пресс-хат была очень распространена в 90-е годы, и мы с моим другом, ныне покойным Валерием Абрамкиным, приложили много усилий, чтобы бороться с этим злом. И в какой-то момент мне показалось, что в Москве это зло практически искоренено. Но 2 года назад в Бутырке мы получили известие, что там есть пресс-хата. Мы туда сходили, был серьезный разговор с начальником СИЗО Телятниковым в присутствии прокуратуры, и, как мне кажется, там были приняты меры.
Но то, что мы увидели в СИЗО-4, — это я расцениваю как вызов, просто вызов. Мы слышали от многих заключенных, что им угрожают, если они не будут вести себя подобающим образом, что их отправят в 309-ю камеру, куда попасть страшно, потому что человек, попадая туда, подвергается насилию, и этим пугают.
309-я камера в СИЗО-4 имеет именно такую репутацию — как место, где совершаются насильственные действия, чтобы сломать заключенного. Мы столкнулись с откровенным правонарушением. С тем, что называется «воспрепятствование общественному контролю».
Но здесь факт более страшный, просто вопиющий. Нас туда не пустили не сотрудники СИЗО, а обитатели этой камеры. Почему в СИЗО-4 дана такая власть криминалу?!
Правила внутреннего распорядка (ПВР) обязывают сотрудника СИЗО при входе в камеру дать приказ: «Встать! Построиться». Тут такого приказа не было. У меня такое предположение, что капитан Клименко, который, судя по всему, куратор этой камеры, просто боялся, что заключенные этот приказ не выполнят. Тут не просто нарушение ПВР, тут мы видим, что криминал в четвертом СИЗО получил действительно опасную власть».
P. S. 12 января 2016 года редакция «Новой газеты» на основании Закона о СМИ направила начальнику УФСИН России по г. Москве генерал-майору внутренней службы Игорю Клименову официальный запрос с просьбой ответить: имеют ли место в московских изоляторах факты вымогательства денег, движимого и недвижимого имущества у заключенных как со стороны сотрудников, так и со стороны других заключенных? УФСИН по Москве в лице первого заместителя начальника Залесова ответил, что «для предоставления корректной информации по вашему запросу, в письме необходимо указать интересующий редакцию период времени». Интересно, что подразумевает полковник внутренней службы Залесов под «периодом времени»? Вымогательства в московских СИЗО носят цикличный характер? Правильно мы вас поняли, господин Залесов? Сейчас, видимо, тот самый цикл.
P.P.S. На прошлой неделе в СИЗО-4 вновь имел место случай суицида заключенного. По нашим данным, причиной стали вымогательства и угроза жизни.
