Круг затронутых фильмом вопросов напрямую касается современной Европы.
Париж у порога ХХ века. Атмосфера тревоги, сомнений, разочарований и ожидания глобальных катаклизмов. По заданию начальства полицейский Жан Альбертини (Тахар Рахим) проникает в группу анархистов. И поначалу исправно строчит служебные рапорты на новых товарищей. Постепенно становится своим среди чужих, заражаясь их идеями, возмущением несправедливостью, мечтами об обществе без парламента и полиции, жаждой свободы, жертвенностью и любовью к революционерке Юдифь (Адель Экзаркопулос).
О фильме и проблемах, им поднятых, «Новой» рассказали режиссер Эли Важеман и актер Тахар Рахим, обладатель премии «Сезар», сыгравший роль «засланного сыщика».
— Почему вы обратились к теме анархизма?
Эли Важеман: Я читал много текстов и про анархистов, и самих теоретиков и философов анархизма — от Штирнера и Прудона до Кропоткина и Бакунина. И увлекся течением анархистов-индивидуалистов, организовывавших первые коммуны, ставящих приоритет личности над государством. Романтика их идей витает в революционных головах и сегодня. Они верили, что прежде чем стать всеобщим движением, революция должна произойти внутри самого человека. Сдвинуть его с мертвой точки принятия всего, что предлагает государство. Сторонниками этой политической идеи были яркие личности, в основном — молодежь. Мне показалось любопытным представить себе эти пылкие, противоречивые натуры. Есть что-то трогательное, уязвимое в их идеализме, заблуждениях, взаимоотношениях. За ними постоянно следила полиция, что делало их жизнь подобной зажженному фитилю. Мне пришло в голову придумать персонажа, который мечется между стражами порядка и сплоченной, хотя и пестрой группой революционных анархистов-мечтателей. Попав в сердцевину этой группы, он проникается их азартом, притяжением опасности.
— Были ли прототипы у воплощенной вами на экране революционной группы «Детей Парижской Коммуны»?
— Я посмотрел 12-часовой спектакль Петера Штайна «Бесы» по Достоевскому. О «бесовских» вызовах и неспособности «цивилизованного общества» противостоять им. О пределах вседозволенности и капканах тотальной толерантности. Эти полемические рассуждения о путях развития европейского общества меня воодушевили. Главным магнитом спектакля была противоречивая деятельность революционного кружка, вроде нечаевского. Я стал читать про «Народную волю», меня заинтересовало это прорастание терроризма из революционных идей. Условно говоря, превращение «Народной воли» в «Народную расправу». Такой группы не было во Франции, но я решил использовать этот материал, чтобы создать на экране свою «парижскую группу».
— Согласно Бакунину, каждое государство деспотично. Как заставить его уважать граждан?
— Вот это вопрос! Даже не знаю, существует ли где-то человек, знающий на него ответ. В нашей стране, к примеру, государство более демократично, чем ваше. Но всюду идут одни и те же процессы, направленные на то, чтобы разобщить, заставить друг друга бояться. Ненавидеть, презирать не только другие страны, но соседей, продавцов дешевых лавочек, «других» по цвету кожи, культуре, политическим взглядам. Мне кажется, сегодня особенно остро необходимы сообщества, ассоциации, не пустопорожние, но касающиеся больных вопросов конференции. Вместе, через разговоры, общественные дискуссии, в которые следует вовлекать большое число людей, думать, как сохранить хрупкий баланс мира и демократию. Только тогда государство, правительства, сочтут возможным наши голоса услышать. Но сегодня государство вновь узурпирует власть, играя доминирующую роль во всех решениях. Эту диктатуру власти сравнивают с временами наших королей.
— Чем это опасно?
— В обществе нагнетается ощущение несправедливости, на которую прежде всего откликаются молодые люди. Даже те, кто, как анархисты-индивидуалисты, начинает с идей образования, бесплатных университетов, дискуссий, — постепенно готовы переходить к насилию. Момент зарождения фанатизма из справедливого гнева меня интригует.
— Вы считаете, это логический путь развития для анархизма?
— Не уверен. Но кинематограф позволяет проследить за тем, как взаимоотношения, любовные и дружеские связи, личные обиды, амбиции, месть становятся топливом для идеологии. А все вместе становится логикой драматической судьбы молодых.
— Не кажется ли вам, что современный мир впадает в хаос? И в чем отличие хаоса от анархизма?
— Соглашусь с вами. Хотя я и не большой специалист по анархизму. Да и мое кино — скорее рефлексия, вариация на тему. Мне кажется, что, в отличие от хаоса, у анархизма в фундаменте продуманная логичная теория. Своя система идей и ценностей. В частности, они хотели изменить отношение к ребенку, и с ранних лет видеть в ученике личность. Стремились сделать более свободными отношения между мужчиной и женщиной. У них были конкретные прогрессивные предложения по изменению общества. Для меня их искания — поиск совершенства, когда мечта терпит сокрушительное поражение под натиском жизни. Их идеи, их судьбы меня по-настоящему тронули.
Тахар Рахим: Мечтаю сыграть негодяя
— Ваш Жан как настоящий образованный анархист цитирует Бакунина, читает Гюго. Как вы готовились к сложной роли человека с «плавающими убеждениями», мечущегося между своими и чужими и, в конце концов, почти заразившегося идеями анархизма?
— Съемки предваряли долгие разговоры. Мы пересматривали фильмы «Донни Браско», «Молли Магуайрес» и «Состояние исступления». Эли Важеман давал мне книги. К примеру, подарил чрезвычайно интересный солидный труд Виктора Сержа о царской охранке. Автор дает советы, как сбежать от полицейских. А полицейские рассказывают, как проникали в революционные группы.
— Актуальная книжка. Известно, что за Сержем охотились и сталинские гангстеры, и боевики ЦРУ. Серж был чрезвычайно популярен у анархистов.
— Я пытался понять логику зигзагообразного пути моего героя. Но знаете, часто зигзаги в судьбе определяют не наши планы, но какие-то нежданные встречи, вспыхнувшие эмоции. И то, что вчера еще было очевидно белым или черным, приобретает иные оттенки.
— Как вам работалось с Аделью Экзаркопулос, самой молодой обладательницей «Золотой пальмовой ветви», одной из самых многообещающих актрис мира?
— Неожиданно приятно и крайне интересно. Дело не только в ее ответственности. Перед камерой она неподражаемо живая, подлинная, непредсказуемая. Она сама жизнь. Не повторяется ни в одном дубле. Понимаете, профессиональный опыт позволяет предсказать реакцию партнера. Адель невозможно «угадать», она удивляет тебя каждым моментом своего существования.
— Вы не были заранее знакомы?
— Ну, так… шапочно. В начале работы тебя обычно сковывает неуверенность и даже страх. Ты же голый перед камерой. Но поверив друг в друга, мы доверились и камере. Когда я смотрел ей в глаза, видел такую обезоруживающую искренность, какой раньше никогда в кино не встречал. Так что все дело в доверии и щедрости партнерского отношения.
— Читала, что у вас есть горячее желание сыграть негодяя.
— Я еще никогда не играл крайних отрицательных черт характера. В нынешнем французском кино вообще мало ярко окрашенных персонажей. Преобладает блеклость, пастель, полутона. Многие мои герои не были лишены недостатков, но это совсем другое. Очень хочется играть не себя в предлагаемых обстоятельствах, что-то противоположное, может быть, характерное, включить фантазию. Мечтаю о негодяе. Но хочется сыграть его так, чтобы зритель смирил гордыню, принял, а возможно, и полюбил его. Но это должно быть здорово написанный характер. Как, например, Ники Санторо в «Казино».
— По вашему мнению, когда французы чувствовали себя безопасней — сейчас или сто лет назад?
— Мне кажется, однозначного ответа нет. С одной стороны, сегодня вроде бы безопасней… Камеры слежения, телевидение. Но у информации, такой быстрой, как сегодня, свои плюсы и минусы. Она может обезопасить или… вызвать панику. Уже всем ясно, что информация — один из опасных видов оружия. А с оружием у человечества всегда были довольно непривлекательные отношения.
Париж — Москва
