Разные общественные круги заявляют о своих предпочтениях в выборе мироустройства. Тоже, естественно, разных. Но большинству населения РФ по душе именно тот вариант, который в РФ и реализован. Это наводит на размышления — тоже разные. Самое первое: хорошо это или плохо? Были студенческие опросы и в Америке: что есть патриотизм? У нас у большей части: «Гордимся быть гражданами страны, сделавшей то-то и то-то», у них у большей: «Стыдимся быть гражданами страны, сделавшей то-то и то-то». Исайя Берлин, знаменитый оксфордский философ родом из России, заметил по тому же поводу: принадлежность к группе, общине, нации проявляется прежде всего в том, что, если кто-нибудь из членов этого единства «делает что-нибудь гадкое, я не только осуждаю это — мне стыдно. А стыдно может только быть, если родственник это делает. Или кто-то очень близкий. Если какой-нибудь политический арестант предал других — им было стыдно. Стыдно, потому что они были братья. Только за братьев можно стыдиться, братьев и сестер». Коллективизации, ГУЛАГа, не говоря о таких мелочах, как Днепрогэс или Рыбинское водохранилище, трудно не стыдиться: как ими гордиться, вообще непонятно.
В последнее время настойчиво выставляется явлением, достойным подражания и возрождения, все советское: мощь, мораль, искусство, быт. За вычетом недолгого в 90‑х годах периода разочарования в итогах коммунистического правления, когда люди вгляделись в прошлое и стали обзывать СССР «совком», оно и прежде не давалось в обиду. Объяснение довольно очевидно. У Ахматовой есть стихотворение «Стансы», 8 строчек. Вторая строфа: «В Кремле не надо жить — Преображенец прав./Здесь зверства древнего еще кишат микробы:/Бориса дикий страх, и всех Иванов злобы,/И Самозванца спесь взамен народных прав». Преображенец — Петр I; Иванов внушительнее считать с конца, от Грозного; Самозванец — Лжедмитрий. Написано в 1940‑м, когда ностальгируемая сегодня советскость распустилась последним перед большой войной пышным цветом в диапазоне от физкультурных парадов до Финской кампании, захвата Прибалтики и Катынского расстрела поляков. Вот и выбирай.
У страны, складывавшейся последовательно и долго, особенно такой многолюдной, как Россия, выбор и содержание истории не бывают случайны, ни тем более капризны. Ахматовское перечисление кремлевских царей не поэтическая вольность, а сконцентрированная фиксация фактов. Предполагать, что среди них мог быть Король-Солнце или Фридрих Барбаросса или Наполеон Бонапарт, — трата времени на пустые вымыслы. На химическом заводе, куда я попал после института, мне однажды поручили рассчитать, не помню какой, второстепенный технический процесс. Как всякий негодный солдат, который больше норовит показать, что что-то делает, чем сделать, я сказал начальнику техотдела: я вот такие-то нормы заложу. Он буркнул: давай-давай. Через некоторое время я прибавил, что: а вот здесь я заложу нормы такие-то, и услышал то же «давай». Часа через полтора опять сунулся со своим «заложу нормы», он ответил: «Давай. Чего заложишь, то и вытащишь». Сперва мне все это показалось забавным эпизодом, но, вспомнив позднее, понял, что эти слова — эпиграф к жизни.
История сложилась и предлагает только апробированные уже формы. Если 14‑летнего мальчишку не очень-то удается обломать под намеченный образец, то смешно думать, что можно направить такое сообщество или, если угодно, существо, как страна с более чем 1000‑летней судьбой, в русло, ею еще неизведанное. Из изведанных же налицо или общественные режимы ахматовского списка, или столь же отдаленные новгородского вече и пугачевского бунта. Но это — где? Это — когда было? Тот человеческий материал весь истрачен. Недавний же, СССР, — тут, руку протянуть. А главное — что советский строй был родной, желанный, заслуженный испытаниями. Ведь это в первый раз в истории перемены направлялись не на то, чтобы низы, забитые, нищие, темные, хоть сколько-то приподнять до верхов, а чтобы всех уравнять до низов. А заодно и всё: мораль, искусство, быт — в результате каковой комбинации мощь целиком отходила к государству. Разумеется, процент доставался и низам — в виде песен на слова Лебедева-Кумача, знамен и социалистического реализма в целом.
Относительно возврата к советскости я не ощущаю в себе желания протестовать. Кого тянет снова ступить на этот шлях, милости просим. Один раз попробовали, результатов вкусили, каждый следующий будет тот же, только раз от разу все более тухлый. Сейчас мы живем в период, когда никто и ничто, включая Саваофа и космических пришельцев, не может показать пальцем ни одному гражданину РФ на что-то и сказать: правда вот здесь. Единственное, что мы за несколько последних лет освоили, — это что правды нет. В принципе можно и так. Временно сработает. Но что заложишь, то и вытащишь. Скажешь: нет, этого я не имел в виду, это либералы прицепили, Госдеп, жидобандеровцы. Не обманывай себя: хочешь советского — получи, в лучшем виде. В виде картин Александра Герасимова, в виде бронзовых статуй его любимого натурщика Сталина, в виде неторопливой очереди за свиными костями по 90 копеек килограмм.
