У всякой нации есть два органа, где сосредотачивается ее совесть: это суд и СМИ. Первый имеет государственную природу, второй — общественную. Когда государство начинает присваивать себе общественный по природе орган — СМИ, то не только медиа, но и суд перестают выполнять свои функции и сливаются в симулякр пропаганды, а нация оказывается расколота и больна. Это может быть заметно не сразу, на первой стадии болезнь может проявиться в видимости прилива сил и сверхъестественного здоровья, но это только маниакальный синдром, а за ним с неизбежностью наступит похмелье.

Так уж случилось, что России в этой медийной войне не повезло (или, наоборот, повезло, но в более долгой исторической перспективе), потому что украинка Надежда Савченко случайно оказалась воплощением того самого патриотизма, который, по мысли президента РФ, является национальной идеей для России. Из-за качеств личности Савченко эта история вырвалась далеко за пределы пропагандистского суда, чья роль изначально мыслилась как чисто техническая — ради картинки на экране. Но иллюзия пропаганды долго не длится, сам по себе этот феномен нежизнеспособен.

Обвинительному приговору Донецкого районного суда по делу Савченко никто не поверит не только в мире, но и в России — если говорить о той вере, какой заслуживает правосудие, а не об истерических (пусть даже и добровольных) митингах. Все понимают или поймут, когда чуть протрезвеют, что суд здесь не независим, а политическая ставка в информационной войне слишком велика, и эту ставку Россия начисто проигрывает.

Выход, как ни странно, подсказал, пусть с запозданием, Конституционный суд РФ, который в постановлении от 25 февраля сего года признал за женщинами право требовать рассмотрения обвинений против них судом присяжных — по делам об убийствах в том числе. (Подробности уведут нас слишком далеко, а суть в том, что, пошагово лишая граждан России права на суд присяжных, законодатель допустил очередную нелепость, что и признал Конституционный суд.)

Надежда Савченко не просила о рассмотрении ее дела судом присяжных (пожалуй, это упущение ее адвокатов), но после 25 февраля могла бы это сделать. Присяжные — пусть даже набранные из тех самых 86 процентов граждан России, которые, по данным социологов, поддержали присоединение Крыма и, конечно, надеялись на то же самое в Донбассе, — вероятнее всего, оправдали бы Савченко. Для них главным аргументом (это я говорю по опыту общения с десятками бывших присяжных) стала бы даже не слабость доказательств соучастия в убийстве (кстати, в ходе военных действий), а вопрос о том, как и зачем Савченко оказалась в России и под этим судом.

Я уйду от той соблазнительной фигуры речи, что «мы все сейчас присяжные по делу Савченко», потому что это совсем не так. Орать на митингах и выносить приговор в суде — не одно и то же. Суд — это такое место, где коллективная политическая ответственность трансформируется в индивидуальную моральную ответственность. Не для подсудимого — для судьи. Можно сказать, что место судьи (а присяжные — это прежде всего судьи) — это такое место, где ослабевает патриотизм — как чувство слишком коллективное, ведь тут приговор выносишь ты, и отвечать за него тебе, а не государству и не обществу. (Проблематика индивидуальной вины и коллективной ответственности блестяще исследована Ханной Арендт, советую почитать, в особенности судьям.)

Честно набранные присяжные, я уверен, вернули бы честь нашей стране, помогли бы ей выйти из того, мягко говоря, щекотливого положения, в которое ее поставили с этим судом малокомпетентные спецслужбы. Может, это и утопия, но я пытаюсь найти выход как член Совета при президенте по развитию гражданского общества и правам человека. Я готов нести свою ответственность в этом качестве, но никакую долю коллективной политической ответственности за вот эти действия моей страны я нести не хочу и не буду.