Анна Шмаина-Великанова: «Дух христианского гуманизма — среди простых верующих»

^{Фото: РИА Новости}

Слова патриарха о «о глобальной ереси человекопоклонничества», вызвали острую реакцию. При этом претензии церкви к «светскому гуманизму» иерархами РПЦ и церковными спикерами звучат не впервые. Для того чтобы разобраться, чем гуманизм не угодил церкви, «Новая газета» обратилась к  профессору Центра изучения религий РГГУ историку раннего христианства, гебраисту и переводчику Анне Шмаиной-Великановой.

—  Если говорить об этих конкретных словах патриарха — а я, надо сказать, далеко не всегда соглашаюсь со словами и действиями священноначалия, например, до сих пор не могу пережить, что Патриарх Кирилл не заступился за несчастных женщин, спевших что-то на амвоне в том самом храме, где прозвучала в прошлое воскресенье обсуждаемая нами проповедь — то они были всего-навсего вырваны из контекста. По-видимому, практически никто (и я в том числе, пока вы ко мне не обратились) просто не читала речь патриарха целиком, а положилась на то, как ее передали в СМИ.

В начале 90-х журналисты всех церковнослужителей называли «святыми отцами» и «кардиналами». Очевидно, что все их знания о церкви были почерпнуты из «Трех мушкетеров», но и сейчас эти знания, если и стали глубже, то ненамного.  Для церковного человека это трюизм: действительно, Слово Божие — выше прав человека, оно выше всего вообще. Вместо «прав человека» тут можно подставить все что угодно, потребность в пище, например.

Что не значит, что ни пить, ни есть вовсе ненужно. Или, когда жених говорит невесте: «Служение тебе для меня выше всего. Ты мне дороже жизни», это не означает, что жизнь ему не дорога.

— И тем не менее почему-то слово «гуманизм» в церкви давно стало ругательным. Как это получилось?

— Это сложный вопрос. У меня есть, как минимум, два объяснения: поверхностное и более глубокое. С одной стороны, в этом есть немалая заслуга советской власти. Все мы помним «социалистический гуманизм», и хотя сталинский режим был бесчеловечен, но это именно та риторика, которую власть использовала. Понятно, почему до сих пор такой «прогрессивный» дискурс в церкви вызывает раздражение.

Но это далеко не все. В юности, в конце шестидесятых, а мы ходили в храм тайно, небольшой компанией друзей, от одного из своих знакомых, ставших впоследствии очень известным священником, я услышала такие слова: «мягкотелый интеллигентский гуманизм в целом чужд церкви». Они настолько поразили меня, что какое-то время я была близка к мысли, не стоит ли мне вообще расстаться с такой церковью.

Но несколько позже из Лондона в Москву приехал митрополит Сурожский Антоний (Блум). На ступеньках гостиницы, где  он остановился, его встретил советский офицер. Увидев человека в рясе, он решил подшутить:

«Вот вы в бога веруете, а во что верит бог?» — спросил офицер. «Бог верует в человека!» —  ответил ему владыка. Эти слова вернули мне возможность быть в церкви,

и ведь действительно, большего гуманизма, чем тот, что исповедует умерший за человека на кресте Христос,  и быть не может. Безусловно, существует христианский гуманизм. Более того, я убеждена, что он и является христианским мейнстримом, «просто христианством», верой людей.

— Чем тогда объяснить слова вашего знакомого?

— Кроме этого неразговорчивого большого гуманистического движения в христианстве есть и другие. И самое влиятельное —  это возвышенная, в основном монашеская, гностического происхождения, как я полагаю, ересь. Отправной ее точкой является убеждение, что христианство учит нас не жить здесь, на земле,  а готовиться к некоей «загробной жизни». Которая наступит за порогом смерти.

Это чисто гностическое представление: мир —  зло, его сотворил не бог, а демиург, так что наша конечная цель — от этого мира освободиться, равно как и от нашей телесности, материальности.

Если самые главные события пройдут там, за порогом смерти, ближний для нас уже не важен, нам нужно просто пройти свой земной путь и постараться не замараться. В форме своеобразного презрения к  человеческой жизни и к человеку вообще — этот скрытый гностицизм всегда таился в церкви. И на Западе, и на Востоке.

— Значит,  и в русской церкви?

— Да. К примеру, популярные ныне книги Игнатия Брянчанинова. А началось это гораздо раньше, в Византии. Из-за того, что церковь слишком мало говорила о жизни мирянина и о любви к жизни как таковой, собственно, и возник этот перекос. Языком монашеской письменности она убеждала христианина: ты белый червь, завернись в простыню и ползи в могилу, а человек отвечал: я не монах, у меня дети, жена, я их люблю, да и вообще я хочу жить.

Читайте также:

«Патриарх Кирилл и его слова — в многовековом тренде». Почему глава РПЦ так говорит про права человека

 —  Но в эпоху Возрождения все поменялось...

— Да. Но первые гуманисты —  Петрарка, Пико делла Мирандола —  их гуманизм никакой не «светский». Именно Эразм Роттердамский, «князь гуманистов» впервые издал греческий Новый Завет, обратил внимание человечества на  оригинальный текст Евангелия. А его друг, великий английский гуманист Томас Мор — он умер как мученик и не церковь его убила, а король.

Ранние гуманисты — это все верующие люди, но очень умные, которые заметили, что вдохновение, создавшее Средневековье, иссякло, человеческое творчество требует себе совсем иного места...  И они, как мне представляется, пытались спасти христианство, поскольку именно оно было источником их отношения к человеку.

Гуманизм — это возвращение к Евангелию, к тому масштабу человеческой личности, который был задан Христом.

— Позже пути церкви и светского гуманизма расходятся. Как так получилось, что гуманизм, родившийся под знаменем возвращения к Христу, оказывается враждебен церкви?

— Ну, во-первых, потому, что не «под знаменем», а именно прикровенно. Дух раннего христианства был скорее для ранних гуманистов внутренним импульсом. И, во-вторых, тут вина самой церкви, которая заняла консервативную позицию, дальше ведь была контрреформация... Так что ко времени Французской революции с поздними гуманистами (с просветителями, но это и совсем другого духа движение) она оказывается злейшими врагами.

— И тем не менее западная церковь в ХХ веке себе эту повестку возвращает.

— Да, но и сегодня, даже на Западе церковь находится в арьергарде борьбы за права человека. Если в какой-то стране отменяют смертную казнь, церковь это поддерживает, но не она становится, как правило, инициатором этой отмены.

— То есть она пытается догнать «светских гуманистов» со словами «посмотрите на нас, мы тоже такие, мы такие же, как вы»...

— Да, догоняет изо всех сил, но на этот путь она встала очень поздно.  Католический монах, священник, великий ученый и мыслитель Тейяр де Шарден в течении долгого времени не мог публиковаться как богослов, его взгляды были осуждены иезуитским орденом, его книги не издавались, а это уже ХХ век. Еще в 50-е годы в католической церкви  преследовали таких больших гуманистических мыслителей, как он.

— А что ее заставило,  ведь могла бы никого не догонять, остаться на месте?

— Я думаю, вторая мировая война. Ведь и среди католиков было немало тех, кто поддерживал Гитлера. Есть знаменитая фотография, на которой кельнский архиепископ выбрасывает руку вверх в нацистском приветствии. А у протестантов и вовсе образовалась Немецкая церковь.

Опыт катастрофы заставил церковь вспомнить о гуманистических истоках христианства. Христианская цивилизация потерпела крах. И церковь должна была себе в этом признаться.

— Это чувство вины?

— Нет, это совесть,

огромное число нацистских преступников во всяком случае родились христианами. И церковь не смогла удержать своих чад.  Мать Мария Скобцова, православная святая, монахиня, мученица и богослов, жившая в оккупированном Париже, говорит главные слова той эпохи: «Нет еврейского вопроса, есть христианский вопрос. Если бы мы были христианами,  мы бы сами надели желтые звезды». Тоже говорит и лютеранский пастор, великий теолог и мученик Бонхеффер.

— У русской церкви был такой переломный момент?

— Формально не было. Ведь она была гонима. Русская церковь здесь жила в совершенно иных условиях. Свободная мысль может звучать только на свободе, а у нас, если кто-то и мыслил в гуманистической перспективе, он мог поделиться своими мыслями только с женой на кухне...

— ...или с сокамерником, если ранее он успел поделиться с кем-то, кроме жены.

— Да.

— Но почему в 90-х христианский гуманизм оказывается не востребованным у нас?

— В жизни Церкви, что, на мой взгляд, важнее слов, он все-таки востребован, но на неинтеллектуальном уровне. На этом уровне – огромно влияние владыки Антония Сурожского, у  нас были отец Александр Мень, отец Георигий Чистяков. Дух христианского гуманизма есть, особенно среди простых верующих, а вот с  «говорящими головами» — хуже.

— Из уст публичных  церковных спикеров мы нередко  можем услышать слова, которые ни с христианским,  ни с каким другим гуманизмом несовместимы...

— Если вы имеете в виду уволенного протоиерея Всеволода Чаплина, то больше него для дискредитации православного христианства, которой, как мне кажется, он занимался умышлено, не сделал никто.  (Интервью Всеволода Чаплина «Новой газете» можно прочитать здесь — ред.) В том числе и поэтому, что бы теперь ни сказал патриарх, все воспринимается обществом в штыки. Та речь, против которой все ополчились, она ведь по-существу, правильная, умная… это хороший пример того, как нами легко можно манипулировать. 

Читайте также:

Агрессивный антигуманизм РПЦ — идеология, удобная для власти. Мнение философа

Я уверена, что власть, которая одаривает церковь благами, сама же и провоцирует скандалы. Часы, яхты...  Знаете, у всех подарков — двойная цель. Мой отец долго сидел в лагерях и рассказывал мне,  что, как правило, дорогой подарок внутри сообщества блатных — это золотой крючок, если что не так, вас всегда за него можно  потянуть — и это принцип блатной жизни. Так же работают спецслужбы. Другое дело, что для старшего поколения епископов, рукоположенных еще в советскую эпоху, жизнь в золотой клетке была трагедией, следствием их слабости и греха, а вот для новых  она  оказывается нормой, и даже чем-то желанным.