(Окончание. Начало в № 32, 34)
Они настоящие, достоверные на все сто, но уже не столь убедительные. Те русские люди, какими мы могли бы быть. Не то чтобы они сдаются этой жизни — нашей, стандартизированной. Но она уже и не искушает даже, а стоит за их плечами совершенно определенно, она тут.
Тебя примут в гости. Закон таков: накорми, напои, уложи спать. А если не укладываешься и требуешь поговорить, будут сидеть с тобой, непьющие, до утра и рассказывать. А утром успеют подоить коров, накормить всех многочисленных животных, проверить подледные сети, что в четырех верстах по ледяным торосам.
Они до сих пор ходят по Енисею на казанках, на деланных-переделанных «Вихрях». На «Буранах» их так и написано: «Русская механика». Такой «Буран» — тот же маленький танк, иного у нас не получается: неожиданно тяжелый, врюхаешься куда, и все.
Но часовенный Виктор Голдобин уже усмехается, рассказывая, что где-то в Зотино пилят дрова «Дружбой». Это от старообрядцев слышу: импортная техника для того, чтобы работать, а русская — для ремонта. А его брат Яков констатирует: «Уже и староверы такие — если машина, так джип обязательно, «Крузак». Глаза на деньги умасливаются».
И хоть техники всякой у них ныне полно, все же главной драгоценностью в вещном мире называют, как встарь, собак. Но если хозяин кличет лайку Дымком, дети — Дэймоном. На мое непонимание: «Ну смотрят они «Дневники вампира», это оттуда. Мы против, конечно, а куда деться».
Изоляция закончилась. В их угол уже пришли Москва и Китай с большими деньгами, они поглощают лес.
Налимное
Система Обь-Енисейского канала — полтысячи верст. «Лес поперек лежит, моторка постоянно подпрыгивает», — сетует Яков Голдобин. Здесь у часовенных пасеки, сенокосы, сеют пшеницу и овес, сами торят дороги и возводят мосты. Налимное (шлюз Налимный) стоит у истоков Малого Каса, здесь 9 дворов, все родня. Столбы шлюза еще живы, подпорные стены из листвяги. Братья и сестры сами — руками, тачками — перегородили реку дамбой, соорудили ГЭС, она давала электричество 4 года, сейчас перешли на электро- и дизельные генераторы.
Вроде у нас — агностиков, никониан и староверов, чьи встречи проходили бережно и дружелюбно, — и различий-то в устремлениях к горнему немного, и они формальны, а вот ведь — совершенно протестантский подход к труду. В досоветской России самые богатые купеческие роды, большинство «олигархов» были из старообрядцев, они и создавали русский капитализм. Или эту жилу раскол и гонения выковали? Стали бы евреи евреями, если б их не гнобили?
Как бы то ни было, кажется, вот он, альтернативный, модернизационный россиянин, изобретательный и трудолюбивый, непьющий и рожающий детей — тот, кого так жаждет государство. И архаичный его образ жизни — самое то для времен изоляции и импортозамещения. Не гнали бы раскольников, страна возделана была бы и цвела как сад, со своим продуктом: они веками в самоизоляции кормили себя. Кедрач на третий год дает шишку, а то и на четвертый. Это повсюду на Енисее, а у старообрядческих деревень родит ежегодно. И коровы дают удой в 5 раз больше. Из Уймона поставляли хлеб, масло, орехи, мед в Зимний дворец.
Но за царя не молятся, ничего от власти им не нужно. А так не пойдет. Они самостоятельны, чересчур много о себе думают, не считают себя пылью на дороге (Яков, крестьянин, религиозно-философские трактаты пишет, стихи)… Часовенные — идеальные граждане идеального государства, но таковых не бывает. И ныне Чикой и Тарбагатай в Забайкалье, Эвенкия, Горный Алтай — везде, как раньше власть с кнутом и дыбой, староверов теснит сырьевая промышленность. Здесь на часовенных наступают лесорубы. «Аватар», повсеместный сюжет. В жизни, само собой, интереснее: есть и встречное движение к искушению. Это не про всех, разумеется.
Павел Щепелев (женат на младшей сестре Якова и Виктора Голдобиных) — голос, борода, жесты ветхозаветные, какая-то глубинная, земная сила. А глаза, улыбка, отношения в доме и к гостям — евангельские, небесные. Чистый дом, ведет за богатый стол. Следующий день был последним, когда дозволялось мясо (мясное заговенье), потому застолье протекало под лозунгом спасения староверов от соблазнов и уничтожения их пельменей. Далее было бы не менее прекрасно: беляши делились бы надвое. Мясо нам, тесто — хозяевам. У них не брага — два вида настойки (ни дрожжей, ни закваски) на пшенице и чернике/голубике из впечатляющего размерами железного чайника. Чая, кстати, нет. Пьют «свою запарку». Разговор неминуемо упирается в лесорубов.
— Обидно нам что? Если бы не пакостили. Они лес свалили, четвертую часть только вывезли, остальное сожгли, сгноили. («Страховку получили», — верно замечает один из гостей.) У них план — лес свалить, территорию очистить, и все. Сил вывезти сваленное нет.
Зимовье
Мох между бревен — единственное украшение и иноческой кельи у часовенных, и избушки-зимовейки охотников. Вместо подушек там и там — расколотое пополам и обструганное полено. Мы в зимовье, через пять минут уже тепло. Разморило, рассуждаем вслух. Труд, конечно, тяжкий, обращаюсь к А. Несмотря на комплимент, он не разрешает снимать и называть его имя, но поговорить вызывается охотно.
— Богучанскую ГЭС запустили, — продолжаю. — Когда берега затопили, рыба ловилась, брюхо ей вспарываешь, оно дождевыми червями да клюквой забито. Зимой Ангара не замерзла. И соболь миграционный не пришел, оседлого мало. Охотники-соболятники прогорели, у них же сезон год кормит.
— Да, — помогает мне вступить в контакт мой товарищ, — в тайге не станешь богатый, станешь горбатый.
— В Ярцево заготовитель соболей пролетел на 7 миллионов, — вступает в беседу А. — Принимал от охотников по пять-шесть тысяч. А аукцион не пошел, цена совсем низкая. Охотники-то не внакладе, кто успел. А дураки не сдавали, еще выше ждали цену.
Один из нас с горечью замечает:
— Все идет к тому, что несколько южнее построят крупнейший, наверное, в мире лесоперерабатывающий комплекс. А вот еще табличка «Мекран» в тайге стоит, точнее, где раньше тайга была. Обанкротят его или нет (на днях кипрский офшор отозвал требование банкротства «Мекрана» — компании, перерабатывающей древесину. — А. Т.), тайга — закон. Не одни, так другие. Лес — это капитал. Эти леса пока не вырубят, не успокоятся. Как же жалко-то вас… В Боливию подадитесь?
— Не получится, — моментально откликается А. — Мы — стенка. У нас же карабины у всех. Староверы не беззубые. Хоть пять минут, но поогрызаемся, народ тут живет серьезный, оседлый, люди любят эти места, они тут выросли, это родовые места. Не овечки, но волки — чисто внутри. Все улыбаются, но, если что, так оскалятся — шутки в сторону, это восстание будет!.. — И чуть погодя А. добавил, как индеец: — Я все сказал.
Выходим. На ничью избушку с окошком в кулак ложится солнце, строго и до предела высветив. Пятно яркого света постепенно расползается. Лица часовенного А. и моих товарищей застывают резкими и подробными. Как и деревья, с каждой их хвоинкой, каждой застывшей каплей смолы, каждой морщиной-трещинкой. С живицей, замершей под корой, подобно душам в живых людях. Из несрубленного и несожженного леса еле слышно раздаются архангельские голоса, о чем — не понять.
Яков (ч. II)
К встрече с ним меня подготовили. Мой друг С. в сентябре шел с ним по Касу — левому притоку Енисея, шел долго, потом гостил у него. Так вот, говорит, это двойник актера Евгения Миронова. Внешнее сходство не очень, комплекция та же. Но безупречно правильная русская речь, сам ее строй, интонации, тембр, все жесты и общая стремительность — в самое яблочко. И глаза! Игра ими, свет их — тот же. Это, наверное, производное от речи. Или наоборот.
И вот Яков с С. попали в снежный заряд — вытянутой руки не видно. А лодкой надо править. Ее длины на три волны хватает, но волны были выше борта. И снег все валит, бьет наотмашь. Уже потом, когда подтянули лодку на берег и пошли в зимовье, Яков остановился, задрал голову в ночное небо и говорит С.: «Ты только посмотри, какая красота, благодать Божья». У того зуб на зуб не попадает, не околеть бы, а тот — с рождения здесь, каждое мгновение проживающий в этих снегах, водах, ветрах, деревьях, так и не привык к красоте и успевает ее видеть и ей радоваться.
С. так продрог, что потом три месяца недомогал. А когда мы познакомились с Яковом и напомнил ему ту историю, он так мечтательно и по-мироновски снова заговорил о тех хлопьях, что появились после стремительного снежного удара: «Вот с эту кружку, с кулак снежинки. Смотришь вверх, неба не видно. А они медленно так опускаются».
Помните деда Некрасова, и днем видевшего звезды? Может, зрение у него было и не лучше нашего, просто мы не ищем звезды в небе днем? Дело ведь всегда только в нас. Горюем не о том, волнуемся чего-то в своем чуланчике. А вокруг — сотни залов, балконы с видом на море. Яков это знает. И — да, это феноменальное копирование. Вот только Евгений, поскольку младше на пять лет, двойник Якова, не наоборот.
Точка на льду у противоположного берега Енисея, теряющаяся за торосами, — это Яков. Проверяет сети. Пока собираемся их вытаскивать, он успевает на камусных лыжах сбегать туда-обратно: поставить вешки, обозначающие путик для «Бурана». Енисей, говорит, в этом году как заяц заторосил, хорошо, заберегов нет. Потом мы долго долбим пешней лунки, черпаем лопатами лед, поддергиваем сети, но нет, снова примерзли. Бурим новые лунки. Изнуряющая работа, бессмысленная, бесполезная. Вытащишь пару налимов да ершей, а сил и времени убьешь… С позиций формируемого глобального образа жизни весь этот Обско-Енисейский канал был пустой затеей, как и этот тяжелейший таежный труд, да весь «идиотизм деревенской жизни». Глобализация похоронит все эти промыслы вроде. Это уходящая натура — вся, что сложилась вокруг ресурсной экономики, будь то пушнина или нефть.
Но им-то куда, так живущим? И почему их не оставят, по-прежнему затапливают под ток для плавильных печей: много кому нужен сейчас алюминий? Почему их вырубают вместе с лесами под корень: где сегодня ваши китайцы с чемоданами нала? Где Эмираты, скупавшие северную древесину? У нас, если принять прогресс как благо, отсталое побеждает еще более отсталое. Но штука в том, что это наиболее отсталое и лапотное обретает в новом мире огромную прибавочную стоимость. Вот все это — удаленность от цивилизации, нетронутость ландшафтов… Да и они уж сколько бегали от нас, запирались в скитах, сжигали себя. Дайте нам жить по-нашему. До сих пор не заслужили?
На базе, где жена поваром, Яков заправляет технику. База серьезная — лес возят. Рассказываю ему: в Красноярске научились клонировать лиственницу и кедровый стланник. Из одного грамма сырья — 11 000 зародышей. Клоны растут в два-три раза быстрее, не болеют — благодаря отбору, а кедровая шишка вызревает не два года, а два месяца. Прямо как у вас, у часовенных. Деревья выходят как солдаты в строю, заготовки для Урфина Джюса. Жутковато. Вот клоны бы и рубили.
Красноярские ученые, рассказываю Якову, исследовали годовые кольца самых старых лиственниц Алтай-Саянской горной страны. Обнаружили идентичность картины с данными из Альп. И наука теперь говорит: с середины VI века на 124 года резко похолодало, и именно это обстоятельство вызвало миграции тюрков и славян, первую эпидемию чумы, появление ислама и его распространение, становление первого арабского халифата, падение Византии и Персии. То есть, резюмирую, не сам человек, не чудеса его разума и воли, а всего лишь природа и наступление оледенения в темные века решительно предопределили сегодняшние проблемы.
Ну, отвечает, и я о том же. Всё — высшие силы. Движение истории предопределено. «И что?» — спрашиваю.
— Что? Мы еще капитально хлебанем с радикальными исламистами. Христианство, чем больше свободы, слабеет. Их религия, наоборот, крепчает, — помолчав, добавляет: — Составить картину мира мне интересно. Настоящего и будущего. Почему так-то получается, а не по-другому. Из древних книг ясно: все определено полностью. Не по-другому. (Представьте, как это произносит Евгений Миронов.)
Тебе, Яков, наверное, в помощники президента, замечает мой товарищ. Яков возражает: в конюхи, в пчеловоды вот, скорее всего, — они все умные. Товарищ мой, романтик, продолжает разговор. Яков гнет свое:
— Я простой деревенский мужик. Дою коров, кормлю быков. Но интерес мой определен чем? Судьбы мира, будущее четко обрисованы пророками древности. Да, слышу вас и соглашаюсь, неточные там формулы, которые можно истолковывать по-разному. Так это чтоб случайный человек не нашел Царствие Небесное. Только направленный. Отсеять случайных, левых — вот это зачем. Нет пророков везде и всюду, они единичные. А и ни к чему, чтобы все все понимали… Я читаю старую книгу, соопределяю по ней современное. Линию предсказаний с нынешним движением. Время диктует свои условия, конечно, но — сходится. Что было предначертано, сбывается. И вот Сирия — это очень серьезно, это — что должно быть, и оно происходит сейчас.
Телевизора-интернета нет, но Яков в курсе всего. Картина мира однако не та, что формируют новостные агрегаторы.
— На мелочи не отвлекаюсь. Мне нужно главное: движение мира и соотношение этого с Писанием, пророчествами.
Вскоре выясняем: в центре рассуждений о мировой политике у Якова вопрос об узаконивании государствами однополых браков. Сколько угодно иронизируй над такой аналитикой, но понять Якова не помешает. Так вот, от однополых браков дети не рождаются, как ни крути. И если государство это поощряет, это теоретически ведет к исчезновению рода людского. По мне, так и фиг бы с ним, но они-то, староверы, живущие в голом мире, изначальном, и мыслят так же, оперируя сущностными какими-то массивами.
А так да, весело слушать про Содом и Гоморру вот здесь, в тайге. Подозреваю, в этих вещах консенсуса нам не достичь, и даже совсем потом, если увидимся на той стороне, согласия промеж нас не будет.
Яков говорит с доброй готовностью и, видимо, только то, что думает сам. В какой-то момент заслоняет собой лампочку, поднявшись, и теперь распространяет рыжее сияние. Оранжевое. Даже без телевизора в ваших, Яков, речах, говорю ему, откуда-то полно такой дичи и тьмы, что диву даешься.
Но это для нас тьма, для них — свет. Они так живут, из этого исходят, на этом стоят до смерти, и что? Катком, танком по ним? Нынешняя модель мира вообще такого стиля жизни, деревень, по 10—15 детей не признает, и что?
Держал Якова разговорами до пяти утра. Пока сам не ушатался. Вышел под голые звезды и физически ощутил, сколь планомерно, 30 километров в час, планета дрифтует, мчится в управляемом заносе в космосе. И столь же неуклонно несется она и к общему знаменателю, а здесь ее притормаживают. Так ставит колом снегоход на енисейском льду торос. Торосы срубают топором.
Безымянка
Чистую, светлую, теплую школу в Безымянке любят и опекают всей деревней, только что не молятся на нее. Понятно: глуше глухомань еще поискать, а молодежи много, значит, и детей. Видимо, это и обусловило нынешнюю открытость деревни часовенных миру: в школе компьютеры, интернет подключен. Директор Андрей Мальцев — молодой и продвинутый, окончил в Красноярске Педуниверситет им. В. П. Астафьева. Школа — и главный работодатель. Учеников 92, а штат в школе — 55 (!), средняя зарплата 26 тысяч рублей. Такое значительное число взрослых при детях оправданно. У школы три филиала — в Александровском Шлюзе, Налимном и Якше. Это начальные школы, подросших ребят автобус (с сопровождающим) возит в Безымянку. В ней самой школа располагается в трех зданиях — началка, основная и удивительный для деревни спортзал, недавно построенный при участии всей деревни (характерный признак часовенных селений — стройки всей общиной). Есть и дошкольная группа с 4 лет. Из бедных и многодетных семей учеников кормят бесплатно.
Фамилии в деревне — местные: Голдобины, Мальцевы, Коробейниковы, Зебзеевы, Поповы, Зернины, Королевы. Это уже новые староверы. В школе им говорят: «ООН признала доступ в интернет базовым правом человека». И они соглашаются.
А Дубчесские монастыри ушли еще дальше, замаскировались. Хотя на спутниковой съемке заметны возделанные поля там, где до ближайших деревень многие сотни верст, мирянам попасть в скиты невозможно. Да и смысл? Марсианские экспедиции заведомо безуспешны. Ныне в мировом духовном центре часовенного согласия, на водоразделе Дубчеса и Елогуя, шесть женских монастырей и три мужских, более 600 иноков и инокинь, и, как мне сказали, очень много молодежи. Очень.
Стрелка — Енисейск — Назимово — Сергеево — Александровский Шлюз — Безымянка — Шлюз Налимный — Красноярск Фото автора
P.S.Благодарю В. И. Зырянова за организацию и атмосферу.
