Это письмо я получил в прошлую субботу. Письмо, конечно, личное, но мы поняли, что напечатаем его сразу. Из письма убрали одну строку и одно слово. Строку про болезнь, а слово — «суки». Д. Муратов
P.S.Э.Н. Горюхина о публикации предупреждена.
Дорогой Дмитрий Андреевич!
Вот Вам мое Иванкино. Написала давно, а отсылать не хочется.
Какое-то сумеречное настроение.
Вчера позвонили из Кугеево (Татарстан). Несколько лет назад я писала, как крестьянский кооператив уничтожается Айратом Хайруллиным, зампредседателя Аграрного комитета Госдумы. Все крестьяне понимают, что им не отбиться. Хайруллин защищен властью, да и сам он — власть.
Бродский прав: за крестьянином никто не стоит. А не попробовать ли обратиться к какому-нибудь литературному светилу? Он бы взялся помочь, как Толстой духоборам и голодающим Поволжья, как Короленко — заключенным, как мировой судья Фет — подсудимым? О Чехове с его «Островом Сахалином» уж и не говорю.
Кугеево прямо в сердце сидит. Похоже, Ася, жена отца Валерия, права: «Деревня исчезнет, никто и не заметит».
О деревне вообще никто не говорит.
Вот в нашей газете обозреватель спрашивает, дошли ли мы до крайней черты абсолютного потребительского минимализма?
Заметьте, кому задан вопрос. Директору института анализа и прогнозирования Российской академии народного хозяйства при президенте РФ (фамилию не хочу называть). Доходят они до села. Директор: «Бедность российских сел — не новость. Этому явлению минимум четверть века».
Ржевский фермер Виктор Волков говорит, что его сын — пятое поколение преследуемых крестьян.
Какого же черта вы именуетесь «народным хозяйством», если вычеркиваете из своих расчетов 30 миллионов человек?
Оказывается, «деревня не заметила кризиса ни в 1998 году, ни в 2008-м. Возможно, не заметит и нынешнего». И дальше ученая дама извещает: «В селах просто нет живых денег. Там выстроены другие стратегии выживания».
С ног сбивает эта фраза, особенно «выстроены другие стратегии».
Миклухо-Маклай не мог позволить себе такого тона разговора о туземцах.
Я бы вам рассказала о стратегиях выживания! Когда деревенский ребенок ростом не выше топора… нанимается колоть дрова пенсионерам, чтобы заработать на обувку и учебники.
Вот вам еще стратегия выживания: голодный ребенок не выдерживает торжественную линейку и падает в обморок. Не умирает. Его ведут в школьную столовую есть бурду стоимостью 24 рубля. Выжил ребенок.
Рассказала бы, как деревенские ловят рыбу, которую ловить нельзя, а, будучи застуканными, платят несусветные штрафы.
Как ожиревший от денег глава какого-нибудь хозяйства однажды прикажет продать ему крестьянские земельные паи за копейки, а не то крестьянин останется и без земли, и без копейки.
Земельный пай — единственный капитал, оставшийся от отцов и дедов, жизнь свою положивших за палочку-трудодень.
Есть и такая стратегия выживания: в деревне Сергеевка Кыштовского района, забытого Богом и людьми, сгорел Дом культуры. То ли подожгли, то ли случилось лукавое «самовозгорание». Погиб мужчина, занимавший две должности — электрика и сторожа. Отец двоих детей. По потере кормильца семья получает в два раза больше, чем зарплата погибшего. Вот вам и «живые деньги».
Вася Мельниченко, друг мой, печалится, почему вольные хлебопашцы так легко смирились со своей судьбой. В самом деле, не было ни войны, ни чумы.
Почему бы экономистам не заняться изучением этих стратегий? Мир был бы очень удивлен. Вышли бы на первое место по удивлению.
Еще бы описать формы издевательства над деревней. Вот Норик Казарян посадил картошку. Пришел ее полоть. А к полю подойти не может. Дорога общего пользования продана мошенникам. Казарян взывает к закону. А ему: «Ты, парень, найми самолет и садись прямо на поле». Петр Левченко заплатил 75 тысяч рублей, чтобы собрать свою картошку.
И где это все происходило? В Краснодарском крае, где губернатором был Ткачев. Теперь он министр сельского хозяйства. Наибольшее количество жалоб от фермеров поступало именно из Краснодарского края. Это зафиксировал «Крестьянский фронт».
Это там, в Краснодарском крае, то ли в аренду сдали на 49 лет, то ли просто продали землю одному итальянцу, который первым делом завез в местный магазин… гробы (как утверждала народная молва). Это вызвало в Школьнинском сельском округе деление крестьян на два враждующих лагеря.
— Вот в «Белагру» не сдала пай, без штанов осталася.
— Я-то без штанов, но на своей земле. А ты — у итальянца в жопе.
— Зато у нас гробы бесплатно зачали делать.
— На что мне ваш гроб? За свои деньги хочу помереть.
Вот такой разговор услышала в том самом магазине. А ночью возила трактористам еду. Им в Белореченском районе сказали: «Можете начинать полевые работы». Они и вспахивали землю. Вот тут-то понаехала милиция. Штрафовали трактористов за отсутствие «дворников» на тракторе. Никогда не забуду лица молодых трактористов. Ничего, кроме стыда и чувства вины, не испытываешь, когда видишь этих, почти детей, охочих до земли.
Интересно, как сложилась там жизнь итальянца, которого крестьяне называли просто Паоло. Полное имя Пьер Паоло Лодиджиани. Вешал лапшу на уши: сделает из двух сел «маленькую Италию».
Разбой в Краснодарском крае беспощадный, изощренный. Власти говорят прямо: «Ваша земля нам приглянулась».
Есть и фирменные приемы: отключить электроэнергию, и тогда доярки доят коров от тракторного двигателя.
Хорошо перед зимой пожечь сенник, который трудно и даже невозможно потушить. Это вам сигнал — забивайте скот и оставляйте землю. Все это видела в Тихорецком районе.
В Краснодарском крае была дважды: в 2004 и в 2011 годах. Отписывалась. Называла всё своими именами. И что? Да ничего!
Помнит ли Алексей Волченко, решивший нынче совершить протестный тур тракторов на Москву, помнит ли поход к Лобному месту, где предполагалась встреча с тогдашним президентом Медведевым?
На какой-то пресс-конференции Василий Мельниченко договорился с президентом о встрече. Предложил Лобное место. Наш Василий знает историю. На Лобном месте зачитывались важнейшие указы. Он ждал указ о крестьянах.
Президент на Лобное место не согласился: «У Лобного места встречаться не буду». И опрометчиво предложил: «Пусть так приходят». Оговорили число.
В назначенный день Мельниченко, Волченко, Казарян, Настя Гордиенко, Ирина Дроздова (всех не перечесть), поклонившись Александру Сергеевичу Пушкину на Тверской (это традиция), пришли к Лобному месту. Их тут же повязали и выгнали. Поразительно, что милиция сразу сказала: «Мы вас ждали». Кто же донес?
Настю Гордиенко, мать и бабушку, из Решетиловки Омской области обозвали шлюхой, потому что доярки по Красной площади не шастают. По логике полицейских, там шастают только шлюхи.
Вот и сидим мы в какой-то закусочной на Чистых прудах, думу думаем, как жить дальше. Не забыть этот наш ужин. Со слезами на глазах? Да нет. Что-то другое было и в речах, и в нашем состоянии. Они, как ваньки-встаньки, все еще искали свой путь к земле. Диву даешься, где они берут силы для сопротивления разбою.
Вдумайтесь, Дмитрий Андреевич, борьба идет за право пахать и сеять. Только и всего!
Мельниченко прав: власть добилась своего, нынешние фермеры — последнее поколение крестьян. За ними пустошь. Исчезает деревенская элита: механизатор, тракторист.
Так почему же наша газета валит все на агрохолдинги? На самом деле закоперщик разбоя — власть.
Когда приехала второй раз в Краснодарский край, к нам на встречу в Тихорецком районе набилось незнамо сколько фермеров. Приехала жена фермера Голенко. Он прошел 80 арбитражных судов. Отсудился. На встречу приехать не смог, потому что на него завели уголовное дело. Это, кстати, любимое занятие властей. Вспомните друга нашей газеты Петра Шумакова. Много историй записала. Посылала какие-то бумаги по разным инстанциям — псу под хвост, как оказалось.
Так что же мы не пишем о Ткачеве?
«…новый губернатор и его команда не в силах что-либо изменить» — так мы пишем.
Ах ты, Боже мой! Пожалели губернатора и его команду? А откуда эта новая власть вылупилась?
Где они спали-ночевали, когда Норик Казарян искал дорогу к своей картошке?
Где они спали-ночевали, когда горели сенники, полыхали дома и скотные дворы неуступчивых крестьян?
Фермер Дяткинский, у которого рейдеры захватили землю, обратился в Краснодарскую прокуратуру. Ему посоветовали вести переговоры с захватчиками. Дяткинский попытался установить, кто новые хозяева. Ему сказали: «Это коммерческая тайна».
Значит, новая власть не в силах что-либо изменить. А кто в силах? Только Ткачев. Он и после Кущевки в силах. После гонения на фермеров в силах. Загнать экологов в тюрьму — в силах. Теперь принялся за личное подсобное хозяйство. И «доведет» его, не сомневайтесь!
Нынешнему поколению рейдеров не досталось ни нефти, ни золота, ни бокситовых шахт, ни стратегического алюминия. Осталась одна земля.
А на той земле оказался вековечный пахарь, которому сдуру дали землю в собственность. Смельчаки начхали и на тех, кому дали, и на тех, кто дал.
Под флагом власти «невозможного мало», как сказал купец у Островского. И нет для них ни царя, ни Бога.
Крестьяне на фоне разграбленных ферм — о, это картина! Люди живут у этих развалин.
— Ты видала белые столбы на въезде в деревню? — спрашивает старик Александр Колесников. — Там все было в белых плитках, как в московском метре. Пять тысяч голов. Ничего не осталось. Скот порезали и продали. Фермы пошли на металлолом.
Он едет на кляче и плачет.
— Война была. Годов 12 мне было. Запрягали два быка, да две коровы, мать — за плугом. Я и меньшой братец идем строго по борозде. Всю жисть и проходили.
Не знаешь, кому письмо отписать, чтоб льготну «Оку» приобресть? В колхозе отдубасил с 13 годов. Обезножил совсем.
Он снова плачет, а я не знаю, кому отписать.
— А чего знать-то? — подхватывает баба. — Жисть наша — голой жопой об забор!
— Чего мелешь? Где он, забор твой? Давнёхонько снесли, — подхватывает разговор товарка.
— Ну с брёхом тогда и остались.
— А кто брешет? — спросила я.
— Власть. Она и брешет.
Это все в Плотаве было. Алтайский край. Колхоз с потрохами и людьми купил молодой китаец.
Наталья Тоскаева, бывший председатель СПК, проданного китайцам, размышляет, почему крестьянин «не супротивится», как она говорит, ходу вещей.
— Все думаю, почему крестьяне оказались не нужны. Ну пусть мы им обрыдли. Но как они собираются прожить без сельского хозяйства? Может, нам какую замену готовят?
Черт меня догадал, побеседовать на эту тему с алтайским чиновником. К разговору он был готов.
— Русский человек уходит с земли, — сказал он решительно.
— Сам, что ли? — осведомилась я.
— Нет, исторически.
— Кем же вы будете управлять? — не унималась я.
— Тем, кто придет ему на смену.
Бедолаги толпятся в памяти моей. Всех жалею, люблю. Никому помочь не сумела. Никому!
Не выходит из головы семилетний мальчик из деревни Сергино Чановского района (Новосибирская область). Это было 1 сентября 2005 года. Я увязалась в поездку с людьми, которые должны были поздравлять детей с началом учебного года. Сергино не стояло в наших планах, потому что накануне прошел дождь. Дорога исчезла.
— Там, конечно, есть мост. По нему ехать нельзя. Если бы вы его увидели, сразу бы умерли, — сказал шофер Андрей.
От Погорелки до Сергино всего 5 километров.
Пробиваемся в Сергино. Проезжаем деревню Антошкино. Была здесь школа, церковь. Все порушено. Люди ушли… Осталось несколько дворов. Пришлые охотники в знак начала охоты… подожгли озеро. Последние дома сгорели.
Сколько же я видела на своем веку уничтоженных деревень. И что стоит за этим вечным припевом: «Люди ушли»?
Вот и Сергино. В первом классе три ребенка. Одна девочка Катя. Двое мальчиков. Одного зовут Иван. Второй представился так: «Павел Петрович Прощелыгин». На всю оставшуюся жизнь запомню этого мальчика, охваченного тем детским счастьем, которое непонятно откуда исходит. Счастье от того, что живешь. Для этого счастья причина не нужна. На этот раз причина все-таки была. «Единая Россия» вручила подарок Павлу Петровичу. Он заглянул в пакет и зашелся от восторга — в нем был небольшой кусок пластилина и карандаш.
Поскольку в одной классной комнате учатся два класса, а второклассникам не положен «царский подарок», пришлось второклассников вывести из класса. Отчетливо помню, что не захотелось продолжать эту жизнь, где горят озера и люди покидают отчие дома, где правящая партия так щедра, что щеки стыдом заливает.
Но Павел Петрович Прощелыгин был неизбывно счастлив. Все вокруг казалось чудом. Верилось, что наступит просуха, и наш драндулет одолеет 5 верст до Погорелок. Уезжать не хотелось.
Прошло 10 лет. Что стало с Павлом Петровичем? Осталось ли что-нибудь от детского счастья, которым так щедро наделила его природа?
Платоновский мальчик, как с тобой обошлась жизнь? Да и существует ли Сергино?
Деревенские мальчики…
С уважением Эльвира ГОРЮХИНА
P.S.Если дочитали, спасибо! Извините. Такое настроение было и есть. Пусть это все лежит в моей папке.
P.P.S.Как помочь Кугееву?
