Не так давно российские медиа взбудоражила новость о грядущем швейцарском референдуме по поводу введения безусловного базового дохода. Гражданам страны предстоит решить, хотят ли они заменить существующие социальные выплаты единым ежемесячным пособием в размере 2500 франков, выплачиваемым всем гражданам страны.
Швейцария действует вполне в духе времени. В этом году четыре голландских города Утрехт, Тилбург, Гронинген и Вагенинген проведут эксперимент, в рамках которого сотням жителей этих городов, выбранным случайным образом, станут выплачивать около 1000 евро в месяц. В 2017 г. похожий эксперимент, но уже в рамках всей страны, планируют начать в Финляндии — здесь 100 000 граждан из случайной выборки получат безусловное пособие в размере 900 евро в месяц сроком на два года. По данным соцопросов, около 70% финнов выступают в поддержку этой меры.
В России подобные новости вызывают в основном недоумение. Правые видят в них свидетельство скорого упадка погрязшей в социализме Европы. Левые же указывают на то, что видимое благополучие европейского Севера основано на беспощадной эксплуатации мировой периферии. И тех и других объединяет представление об экономике, как об игре с нулевой суммой, в которой пассивный доход одного может объясняться лишь ограблением другого. А значит, нынешняя европейская социальная политика объективно направлена на разложение общества путем взращивания в нем класса паразитов-иждивенцев, вопрос лишь в том — на ком именно они паразитируют.
Привычка полагаться на здравый смысл играет с нами злую шутку при моделировании поведения сложных систем, в т.ч. социальных. Например, он подсказывает, что высокая доля безработных или сидящих на пособиях является признаком нездоровья и кризисного состояния в обществе. Это неудивительно: здравый смысл сформировался в результате многих веков, прожитых в условиях почти статичной аграрной экономики, когда большой процент иждивенцев был маркером неоптимального распределения ресурсов.
Современная экономика устроена иначе. Представим себе условный Ланкашир образца 1760 г. с процветающей прядильной промышленностью, основанной на ручном труде, высокими зарплатами, почти полной занятостью. Механизация (в данном случае изобретение прядильной машины с восемью веретенами вместо одного) приведет к резкому снижению трудозатрат в отрасли, а следовательно — падению зарплат и занятости. Выходит, что один из парадоксов качественного экономического развития (не путать с количественным ростом) состоит в том, что возрастание совокупного размера экономического «пирога» сопровождается сокращением его доли для самых неимущих слоев. Кроме того, эта модель показывает, что в динамично развивающейся экономике непременно будет довольно высокая доля безработицы — явной или скрытой.
Итак, экономическое развитие автоматически влечет за собой неприятные социальные последствия, а именно — пауперизацию работающих бедняков. Как общество ответит на этот вызов? Некоторые — следовали примеру Данцигского городского совета, приказавшего — как утверждается — повесить явившегося к ним изобретателя новой ткацкой машины. Речь идет об искусственном сдерживании прогресса ради обретения социальной стабильности. При отсутствии социальной защиты угроза потери работы оказывается непомерно высока, поэтому любые попытки введения инноваций вызывают противодействие мощных профессиональных или цеховых лобби, которое может окончиться взрывом.
Напротив, в Западной Европе уже давно разработана стратегия, позволяющая купировать негативные социальные эффекты модернизации, поддерживая высокие темпы развития. Здесь начиная с конца XVIII в. осуществляется добровольно-принудительное перераспределение сверхприбылей в пользу нуждающихся. В некоторых графствах Ланкашира и Лестершира доля получающих пособие по бедности к концу Первой промышленной революции в 1830-е достигла 40% домохозяйств. Резкий скачок в производительности труда, с одной стороны, создает необходимость в вэлфере, сокращая спрос на рабочую силу, а с другой — создает реальную возможность введения массовой социальной защиты. Неудивительно, что Британия, первая промышленная держава мира, стала в то же время и родиной утопического социализма.
В современной Скандинавии автоматизация производства почти не встречает сопротивления как раз потому, что работники уверены в том, что потеря работы не отбросит их на социальное дно. В англосаксонских странах и даже в континентальной Европе такой уверенности куда меньше, так что профессиональные лобби намного чаще стараются помешать модернизации производства и технологического прогресса.
Разумеется, в краткосрочной перспективе можно найти и другие решения проблемы постепенного исключения человека из процесса производства. Самое популярное из них — это, разумеется, создание т.н. bullshit jobs («никчемной занятости»). В США сто лет назад на административных должностях было занято менее 10% рабочей силы, а сейчас — около трех четвертей. Людям платят за иллюзию занятости, которую проще всего обеспечивать нарастающим валом «бумажной» работы, прелесть которой состоит в том, что ее объемы можно наращивать неограниченно.
Камиль ГАЛЕЕВ, историк
