Двадцать часов в плацкартном вагоне до Чапаевска в Самарской области, оттуда — на машине до села Каменный Брод, где живет семья Тамары, сестры Гулистан. К приезду Гулистан, Хасана и их детей по традиции зарезали барашка. Дом обволакивает сладковато-масляный запах плова. Потянуло горелым: заболтались, и Азади, муж Тамары, забыл про казан с мясом на плите. На стол подают тарелку с луком в уксусе и сузме с чесноком (делают сами, с кефиром) — сдобрить плов, по-курдски. В мойке на тесной кухне Тамара полощет бараньи кишки, как белье. Говорит — лучший деликатес, зажарят потом с картошкой.

Именно в этот дом с самого начала ехала семья Ахмед, спасаясь от боевиков, занявших иракский Эрбиль. Теперь, через восемь месяцев, когда они, наконец, добрались, — стало понятно, что жизнь тут они себе не могут позволить. Месяцы в аэропорту и Центре временного содержания высосали все их деньги, все их силы. Приехали к сестре всего на семь дней, в гости. Оглядеться.

Осенью боевики ИГ (организация, запрещенная в России) зашли в иракский Эрбиль, семье Ахмед пришлось бежать. В России у Гулистан (сама она родом из Казахстана) жила сестра — решили попробовать пробиться к ней. В сентябре приземлились в аэропорту Шереметьево: там пограничникам показалось, что паспорта у семьи поддельные. Так семья курдов — Хасан, его жена Гулистан, четверо детей — Ренас, Рошгар, Лявант, Лавин — стали заложниками терминала E. В ноябре их судили за покушение на нелегальное пересечение границы. Суд признал их виновными и оштрафовал на десять тысяч рублей. Но приговор дал возможность просить об убежище. Больше семидесяти дней они прожили в бывшей курилке аэропорта.

Буквально через несколько дней после суда ФМС вынесла вердикт: на время рассмотрения заявления семью перевели в Центр временного содержания в Тверской области. В феврале было удовлетворено их прошение о временном убежище. И только в понедельник на руки семье курдов выдали документы на руки. После пяти месяцев и десяти дней в ЦВР.

В руках Гулистан синяя книжка с двуглавым орлом. Временное убежище дали пока на год: с ним можно ездить по России, даже работать.

— Сказали: можете ехать, квартиру взять себе, а на какие деньги ехать-то? — возмущается Тамара.

— Мы пока не понимаем, что происходит, — говорит Гулистан. Она выглядит посвежевшей, подведены глаза, выщипаны брови, на ней позолоченные украшения. Но она все равно потеряна — никакой определенности новые документ в жизни не дали.

Главное и страстное желание Гулистан — почувствовать себя дома. Пока вся их жизнь по-прежнему запакована в несколько дорожных сумок.

Пять месяцев их пристанищем был казенный Центр временного размещения беженцев недалеко от Верхнего Волочка — бывший санаторий, семье там выделили комнату. Кроме них там было немного постояльцев, дольше всех жила семья из Узбекистана. Вокруг Центра — деревенские дома. Местные мальчишки с удовольствием гоняли мяч с детьми Хасан и Гулистана. Пойти было некуда, иногда выбирались на рынок — купить детям фруктов. Пока не кончились деньги, которые переводили неравнодушные люди, узнавшие про эту семью, пока они жили в аэропорту.

В Центре временного размещения встречали Новый год: для детей привезли на пару часов Деда Мороза, а новогоднюю ночь провели у себя в комнате без боя курантов — комнату с телевизором по правилам закрыли в десять вечера.

Гулистан не ропщет на порядки Центра: «Я все понимаю, правила есть, законы: детям бегать нельзя, они мешают. Душа тоже нет — ходили мыться в другой корпус».

Было чего бояться. Из Турции на хлипких лодках беженцев везут в Грецию. Набивают в лодки, как овец. Из Сирии одновременно с семьей Хасана убежали его брат и сестра — тоже с детьми. Сейчас они в Гамбурге: звонят по вайберу, рассказывают, как детей сразу взяли в школу, выдали документы, предоставили жилье.

Еще одна сестра Хасана вовремя не оставила дом: ее ранило, лежала долго в больнице. Хасан злится на нее, что она так оттягивала с отъездом.

— Спасибо, что хоть корочку дали, что хоть не под бомбами мы, — говорит Гулистан.

Снимать квартиру или дом рядом с сестрой нет денег, поэтому придется вернуться в Центр временного содержания. Но там нет ни работы, ни жизни.

— Думаю, не проблема для державы дать одной семье жилье, — рассуждает Азади. — Но пока с Москвы не дадут приказ, здесь добродушия ждать не от кого. Россия дала им понять: их не хотят здесь видеть.

Каменный Брод, где живут Тамара и Азади, и где могла бы жить семья Ахмед,— благополучное село, в пятнадцати минутах езды от Самары. Многие городские селятся здесь из-за воздуха — можно дышать, выбравшись из дыма нефтеперерабатывающего завода в городе. В поселении, в которое входит село, живет всего тысяча человек. В этом районе пустует много домов. Но к кому обращаться, чтобы помогли обустроиться, курдские беженцы не знают.

Кирпичный дом, который сейчас отстраивают Тамара и Азади, тоже простаивал пустым лет пять. Здесь раньше жили бабушка с дедом — одинокие, без наследников. Когда сюда пришли Тамара с Азади, прихожая была помойкой, мусор разгребали несколько дней, вспоминает Тамара.

Прежняя жизнь проглядывает пожелтевшими советскими узорами обоев в местах, где еще не успели установить пластиковые панели. Яблонь на голом участке нет, никакой растительности, кроме сорняков — «нерадостно жили тут», говорят нынешние хозяева. Но дом удалось купить за 820 тысяч — на материнский капитал плюс кредит. До этого восемь лет они снимали квартиру, когда переехали из Казахстана.

С соседями за год успели познакомиться, все из телевизора знают про сестру Тамары, даже, кажется, переживают.

Азади и Тамара владеют небольшим павильоном с одеждой, заказывают в основном оптом по интернету. Тамаре сейчас приходится замещать продавщицу, пока та в декрете. Влезли в долги, когда пришлось ездить в Москву — передавали продукты Гулистан, в аэропорт и на суд. За эти поездки им теперь выплачивать кредит.

— У нас тут картошка шесть рублей, а у вас? Хлеб за сколько берете? То-то же! — укоряет нас за необоснованную дороговизну столицы Тамара.

В прихожей в коробке из-под куриных окорочков пищат четыре котенка. Цвета смолы котята прильнули к соскам бежевошерстной мамы. Четырехлетняя Лавин опустилась на колени перед ними, задумчиво наблюдает. Гулистан говорит, с самого утра ее это зрелище расстроило: ее саму очень долго отучали от молока, до 2,5 лет.

Лавин постоянно плачет — не знает, чего хочет. Несколько месяцев в аэропорту она очень тяжело перенесла: замкнулась, почти не говорит, доктора в Центре временного размещения даже выписали ей таблетки от нервов, но от них она какая-то сонная. Говорят, она уже понимает по-русски, но слова я от нее не услышала. Она только молча подошла и поцеловала меня — узнала.

— Мама, а ИГИЛ здесь тоже есть? — спрашивала она, когда прилетели в Россию.

Первую ночь спали все вместе в единственной комнате — не больше пятнадцати квадратных метров. Были два дивана, на пол положили надувной матрас — вдевятером разместились. Сара, дочка Тамары, с утра не пошла в школу, чтобы весь день провести с двоюродными братьями и сестренкой. Младшего Расула тоже не повели в детсад.

Солнце раннее, еще не жгучее, заливает комнату. Гулистан, выспавшаяся, пылесосит, застилает кровати, вытирает пыль.

— Много детей — уберешь и незаметно сразу! — причитает она. Но видно, что именно эта уборка, суета, дает ей впервые за полгода ощущение дома.

— Тома, вам чайник электрический надо, на газе долго греет, — хлопочет Гулистан. — Фильтр для воды надо, Тома, смотри, какая мутная, — и вспоминает, какая была в Ираке, — чище.

Правда, воду вчера вообще отключали, пришлось таскать от колонки, чтобы намыть гору посуды после праздничного ужина с пловом.

— У нас хочешь-не хочешь — чай, когда гости, — и наливают чая со сладостями.

В полдень вся семья собирается на речку. Рядом с домом двухкупольная аккуратная церквушка. По высушенной солнцем дороге с отпечатками Азади ведет нас к речке. Сам он за год жизни в деревне туда еще не доходил — пришлось спрашивать соседа, как к ней спуститься.

Гулистан нравится погода, она называет ее «чистой» — в Ираке в это время уже жара и пыль.

— Хочу бегать, куда мне бежать? — спрашивает младший сын Лявант, не веря, что бегать здесь разрешают везде.

Хасан ушел на берег один, бродит по хрустящему сушняку тростника. Он о своей боли никому не говорит. Делился только с женой: в России уже он не хочет быть после того, сколько пережил здесь. Хасан благородный, интеллигентный, он всегда улыбается. Лишь однажды позволил себе сказать: «Восемь месяцев сюда ехали. Как будто заблудились», — перевел нам Азади. Если бы была возможность, он бы теперь поставил на карту все — и попытался прорваться к сестре в Германию.

— Холодновато тут к человеку, — говорит Гулистан.

Вдруг ее внимание приковывает склон у реки, весь заросший крапивой:

— Сварить бы из нее суп — или начинкой в самсу и пирожки, как в Казахстане делали, — мечтательно произносит она.

Каменный брод