СюжетыКультура

Тень века

«Авиатор», новый роман лауреата «Большой книги» Евгения ВОДОЛАЗКИНА, объясняет, как можно выпасть из «большой истории»

Этот материал вышел в номере № 52 от 18 мая 2016
Читать
«Авиатор», новый роман лауреата «Большой книги» Евгения ВОДОЛАЗКИНА, объясняет, как можно выпасть из «большой истории»

Для того чтобы ровесник ХХ века Платонов (тут автор, наделяющий символическим ореолом любое имя, имеет в виду, скорее всего, философа, рассказавшего про двоемирное существование идей, нежели русского писателя-визионера) вернулся к нормальной жизни, наблюдающий его врач Гейгер просит пациента вести дневник. Так Иннокентий начинает вспоминать прошлое.

Поначалу короткие и отрывочные, записи становятся все объемнее, насыщаются деталями — вкусами и запахами, людьми и событиями питерской жизни, ну, например, времен революционного переворота. Платонов вспоминает детство, новогоднюю елку, чай на дачной веранде, стук каблуков по мостовой, родителей и возлюбленную Анастасию, в квартиру которой их с матерью подселили после гибели отца и уплотнения жилфонда бывших царских спецов.

При заморозке азот творит чудеса — Платонову удается воскреснуть 30‑летним мужчиной, застав умирающую в больнице старушку Настю. Самые сильные сцены связаны не только с описанием тюремного быта Соловков, кропотливо восстановленного по воспоминаниям выживших сидельцев, это еще и эпизоды ухода за недвижимой больной в облезлой районной больнице.

Вместе с Настиной внучкой Платонов ухаживает за бывшей возлюбленной. Меняет памперсы, выносит судно, втирает мазь в пролежни. Ход времен нельзя остановить: Настя уходит, а Платонов влюбляется в ее внучку, тоже Настю, ответившую Иннокентию взаимностью. И вот они уже ждут дочку, хотя два чуда на одну книгу, построенную по «правилу Стругацких» (один роман — одно фантастическое допущение), уже перебор. Нервные клетки Платонова начинают массово отмирать, и читателя Водолазкин оставляет перед открытым финалом. Персонаж его может умереть — от ускоренной, как на перемотке, наступающей старости или же погибнуть в самолете с нераскрывшимися шасси, зависшем над аэропортом.

Демонстративно условная конструкция романа необходима Водолазкину для того, чтобы показать сочетание большой истории, катком прокатывающейся по судьбе, и истории частной. Истории, состоящей из ушедших запахов и исчезнувших деталей, имеющих не меньшее, а может быть, даже большее влияние на человека, чем роковые политические события.

Во второй части «Авиатора», где помимо Иннокентия дневники ведут уже Настя и доктор Гейгер, с их помощью Платонов пытается вспомнить годы вынужденного отсутствия. Фантомная память текста подсовывает ему, замороженному еще до Великой Отечественной, трепет знамен на первомайской демонстрации 1969‑го или же шуршание песчаного пляжа Алушты в 1975‑м. Все это следует зафиксировать, так как несказанного не существует: реальность испаряется мгновенно, как пар. Вот Водолазкин дотошно, почти по-прустовски, и восстанавливает исчезнувший колорит. Видно, как нравится ему работать с бытовыми деталями воспоминаний, сколько удовольствия получает он, описывая старые фотографии.

Симптоматично, что, приближаясь к нынешним временам, повествование становится более схематичным — с нашим временем Водолазкину более или менее все понятно. Хотя «лики прошлого» нужны ему не сами по себе, но как возможность говорить о текущем моменте. С помощью замысловатой композиционной рамы, рифмующей разные времена в неделимый поток. Эта, иногда почти картонная условность, необходимая для того, чтобы свести сюжетные концы, и слегка комкающая финал, отлично работает в первой части: картины предреволюционного и нынешнего Петербурга, поставленные встык, бьют по восприятию мощнее любых мемуаров.

С помощью демонстративно отвлеченной конструкции Водолазкин создал первое в нынешней прозе художественно полноценное описание жизни заключенных в Соловецком лагере. Заимствуя приемы бульварной прозы с нагромождением невероятных событий, Водолазкин, совсем как Пастернак в «Докторе Живаго», наполняет низовые жанровые модели трепетным философским содержанием. Свойственным лучшим современным романам о коллективной телесности и частной судьбе — в диапазоне от «Воскрешения Лазаря» Владимира Шарова и «Письмовника» Михаила Шишкина до «Парохода в Аргентину» Алексея Макушинского. Как хороший пианист, Евгений Водолазкин бегло пробегается по всей гамме «проклятых вопросов» русской культуры. От «кто виноват» и «тварь я дрожащая или право имею» до «что делать».

Как что делать? Летом варить варенье, а зимой пить с этим вареньем чай. Времена не выбирают, в них живут и умирают. Однако, если постараться, можно выработать такую приватную точку зрения, когда не важно, какое там тысячелетье на дворе.

Дмитрий БАВИЛЬСКИЙ, The Art Newspaper Russia, — специально для «Новой газеты»

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow