— Давай вспомним, как митьки вообще в Москве оказались. Это было похоже на покорение?

— Скорее на братание. Нас у вас всегда очень хорошо принимали. Первая выставка была на Кузнецком, это 1988-й, если не ошибаюсь. Приехало человек двадцать, ночевали всей компанией в маленькой комнатке на Остоженке. И тут же стали звонить Вене Ерофееву. Спрашивали, что привезти. Он говорит: «Везите коньяк!» Потом его друзья приходили, говорили, что Веня ждет, надо ехать. А мы, готовясь к встрече, каждый раз закупали портвейн (для себя) и коньяк (для него). В результате все это выжиралось, и мы без сил падали. Так и не доехали.

— А когда на вашей выставке разгромили Дворец молодежи, это уже было позже?

— Это в 1990 году. Выставку, кстати, организовал Макаревич. И сам же на открытии пел. А потом все хором орали «Из-за острова на стрежень» под руководством Гребенщикова. Все в тельняшках, все митьки. Кайф! У Макаревича на этой выставке были котики, такие симпатичные графические работы. А Гребенщиков написал картину о том, как митёк встречает в лесу медведя. У медведя тогда еще не было ассоциаций с «Единой Россией», он символизировал что-то доброе, лесное, митьковское. Просто встретились в лесу два братка.

Говорят, что по билетам за все дни работы выставки прошло где-то под миллион человек. Конная полиция на открытии сдерживала толпу, но люди все равно снесли стеклянные двери, окна повышибали.

— Выходит, наша публика более горячая, чем у вас?

— Питер и сам по себе город более чопорный. А Москва — это всегда веселая компания, застолье, братство. И публика соответствующая. Митьки попали в жилу именно в Москве, московская публика как будто ждала, что что-то такое будет, и сразу круто замитьковала. Очень митьковский по духу город. Все эти кривые улочки, эти дворики удивительные. В Питере сплошные прямые линии и все выстроено в таком довольно жестком ключе. А Москва округлая, женственная, она тебя обволакивает. Я думаю, что Петербург вообще город не для жизни, это город-сказка, город-музей. Каждый раз, когда возвращаюсь из очередных поездок, поражаюсь: какая все-таки красота. А климат тяжелый, суровый. В Москве легче дышится.

— Зато у вас исторический центр лучше сохранился. А старая Москва почти вся уже выкошена, мало что уцелело.

— Питеру повезло в свое время: коммунистическое начальство довольно быстро съехало от нас к вам. Поэтому уничтоженные храмы можно по пальцам пересчитать. И даже в блокаду город не сказать чтобы очень сильно пострадал от обстрелов. Попадали, конечно, в дома, но это нельзя сравнить с тем, что произошло в последние годы, когда сносят кварталами в самом центре, а ставят вместо этого стекло и бетон — все мертвое, страшное. Эта раковая опухоль к нам от вас перешла. Им понравилось курочить Москву, и они взялись Питер. Город строили Росси и Растрелли. А тут приезжает Пупкин такой, у которого нет ни образования, ни вкуса, и хренак — строит на Васильевском высотное здание, которое перекрывает панораму. Кто дает разрешения этим Пупкиным, кто эти люди?

Но ты прав, Москва пострадала больше. Недавно у вас подснесли ларьки, а ведь такие же ларьки из стекла и бетона стоят по всему городу, только размером побольше. Такое же уродство, по-моему. На наших глазах стали сносить стариннейшие здания, которые выдержали пожар Москвы 1812 года. Бабах, и на этом месте ларек или какой-нибудь бизнес-центр. Построили Сити где-то на отшибе — пускай. Но центр-то — это святое, его нельзя трогать. Мое мнение: надо взять фотографии Москвы и реконструировать все до последнего камешка. Где была церковь — церковь, где был красивый дом — дом.

— Ты Москву за эти тридцать лет уже, наверно, хорошо изучил?

— Что-то изучил, что-то нет. Мы ведь город изучали в основном по культовому митьковскому фильму «Место встречи изменить нельзя». Все эти места обошли. Нашли, кстати, магазин, где брали банду Горбатого.

— Это где, интересно?

— Напротив ЦДХ, через речку. Раньше по крайней мере там был. И так мы прониклись, что сделали даже выставку про то, как митьки спасают Левченко в этой сцене. Идея была такая: Высоцкий передумал стрелять, потому что вспомнил цитату из песни «Был один, который не стрелял». Левченко перемахивает забор, только ножки торчат, а там его забирают митьки и увозят. Спасли, короче, братка.

На эту выставку пришел Андрей Андреевич Вознесенский. Взял лист бумаги и очень красиво, каллиграфически написал: «Митьки — интим». Стихи! Я думал: ну все, возьмем в рамку и, когда будет музей митьков, повесим на почетное место. Но по пьяни мы этот листок, естественно, потеряли. Вот какие интересные встречи были у нас в Москве.

— А как ты относишься к проекту слияния Питера и Москвы? Москва строится в сторону Питера, Питер — в сторону Москвы. Они встречаются в Бологом и образуется Москвапитер.

— Я бы назвал это Петросквой, а так идея отличная. Надо вообще брататься всем поскорее. А то у меня у друга одного личная жизнь из-за этого не сложилась. Он не понимал свою московскую невесту. Она ему говорит: «Дорогой, сходи принеси мне булку», а он приносит батон. «Да что ты мне принес? Это же белый хлеб». А хлеб у нас может быть только черный. Конечно, и белый бывает иногда, скорее серый, но булка — это именно из белой муки изделие, батон по-вашему.

И символом Петросквы знаешь кто будет? Пушкин! Питерцы, конечно, считают Пушкина питерцем плоть от плоти. Москвичи — строго москвичом, он там родился, там венчался с Гончаровой, там памятник стоит. А на самом деле Пушкин — митёк.

— Ты уверен?!

— Абсолютно. Я его так и представляю себе — в тельняшке, в нашем митьковском тельнике. Он как бы наш общий земляк, и москвич, и питерец. Пушкин — это то, что нас объединяет, такое наше всё навсегда. Лениных можно снести, а Пушкина никогда не снесут. На всем протяжении дороги Москва — Питер надо его памятников наставить. Во всех местах, где он останавливался, открыть кафе. Никто против не будет. Пушкин — наша духовная скрепа. Ты там в Москве подскажи кому надо. Хорошая же мысль. Сейчас все ругаются, кричат, договориться никак не могут. Так давайте на Пушкине побратаемся.