По данным следствия, Денис Савинов вместе с женой несколько дней избивали приемную дочь, используя «палку, скакалку, тазик». Когда ребенок потерял сознание, Савиновы пытались оказать медицинскую помощь дома, в больницу привезли уже тело.

Дело взял на особый контроль Следственный комитет РФ, уполномоченный по правам ребенка Павел Астахов пообещал провести независимое расследование.

Такого внимания к делу, наверное, не было бы, если бы у Савиновых все было «по штампу», если бы они оказались деревенскими алкоголиками. Но в этой семье не пили. У обоих родителей было высшее образование. Денис Савинов учился на третьем курсе духовной семинарии, собирался рукоположиться в священники. Савиновы воспитывали четырех собственных детей, долго пытались усыновить ребенка. Очень радовались, когда нашли эту девочку, Лиду — из детдома ее забрали недавно, в сентябре.

Семью Савиновых в Гнилуше вообще считали особенной. Она была идеальной.

Савиновы

В селе о Савиновых говорят в прошедшем времени. И о Лиде, и о Вале, и о Денисе, и о детях.

Савиновы переехали в Гнилушу четыре года назад из Красноярска. Дядя Валентины, отец Серапион, тогда был священником в Троицком храме.

— Когда все это случилось, мы думали, может, что-то из Красноярска придет, может, там про них что-то плохое расскажут, — говорит соседка Савиновых Нина. — Я с мамой Дениса разговаривала, она пенсионерка, живет во Владимире. Я спросила: может, он в Красноярске чем занимался? Она говорит: никогда никаких замечаний. «Ребята идут к девчатам, а он идет в храм».

У Дениса высшее военно-инженерное образование, у Вали — ветеринарное. Ее отец умер, когда ей было лет восемь. Мать воспитанием не занималась, Валю вырастили соседи и крестный.

Знакомым Валя рассказывала, что всегда мечтала уехать из города, мечтала о деревне, детях, своей корове. Говорят, это она приобщила Дениса к вере, уговорила переехать в село.

В Гнилуше Савиновы купили старый дом, отстроили его заново. Завели большое хозяйство: корову, баранов, поросят, кур, кроликов. Жили своим хозяйством, продавали яйца и молоко. Были не беднее и не богаче соседей — просто жизнь их была как-то иначе устроена. На накопленные в Красноярске деньги сделали невиданные в селе теплые полы и забор. Этот забор теперь деревне не дает покоя: мало ли что происходило у них за этим забором.

Убийство разделило жителей деревни на два лагеря: тех, кто уважал Савиновых и переживает за них, — и тех, кто требует суда Линча. В первом лагере оказались прихожане церкви, во втором — все остальные.

Идеальная семья

Вообще Савиновых считали в селе замкнутыми людьми. Они общались только с теми, кто ходит в церковь. Больше всего сблизились с одной из прихожанок, Валентиной. Теперь Валентина говорит о Савиновых растерянно:

— Мы не можем поверить, действительно Денис это сделал? Может, он просто Валю прикрывает? Может, это Валя сорвалась и отлупила?

По рассказам Валентины выходит, что семья вообще жила только ради детей. Никто не помнит, чтобы Валя покупала себе новую одежду: четыре года в Гнилуше она ходила в одних и тех же длинных юбках и платках, не пользовалась косметикой, заплетала длинную косу.

Дом был полон игрушек и книг, во дворе стояли качели и карусели, на все праздники дети носили в школу домашние торты. Когда старшие мальчики сказали, что хотят увидеть живого слона, Денис повез их в Москву в зоопарк. Когда Арсений увлекся космосом, его отвезли в планетарий.

Хотя детей воспитывали в строгости — об этом тоже все говорят. Запрещали чипсы, сладости, телевизор. Но все знакомые Савиновых уверены: телесных наказаний в семье не было. Медобследование в приюте, куда детей отвезли после убийства, это подтвердило.

— Дети при мне переодеваются перед физкультурой, — вспоминает учительница Арсения и Паши Любовь Лысых. — У этих ни побоев, ни синяков не было. Они были лучшими учениками в классе. Дети слегка зажатые. Такие послушные, просто безукоризненные. Это настораживало.

Все знакомые Савиновых перебирают версии случившегося. Медленно смиряются с мыслью об убийстве, пересказывают друг другу признательные показания супругов (например, что Валя держала Лиду, а Денис сек ее скакалкой). Вспоминают плохие предзнаменования. Долго не могли поверить в единственное — изнасилование. И правильно не верили — повторные результаты судмедэкспертизы установили: изнасилования не было.

— Для меня они как будто не в тюрьме, а в город уехали или по святым местам, — твердит Нина. — Люди на меня орали, что я за них заступаюсь, все село на меня идет. Я не заступаюсь. Если бы Денис сейчас пошел мимо, я сама б его отлупила. Когда его привезли сюда (на следственный эксперимент. — Е. Р.), я вышла: «Денис, что ж вы натворили? » А он: «Тетя Нина, все нормально». Я думаю: может, у него с головой что? И еще думаю: может, не он это.

Все знакомые сходятся на том, что главной в семье была жена, Валя, она принимала все решения о доме и детях. Денис больше времени проводил в хозяйственных заботах. Его супруга — только с детьми.

— Дети у них умные, такие же, как родители, — говорит Валентина. — А Лида пришла больная, не слушалась, требовала постоянного внимания. Валю это раздражало. И строгость ее вылилась на этой девочке. Пятый ребенок, не слушается, больная… Так, может, все и получилось.

Об этом также говорят все, кто знал семью: Валины методы воспитания отлично работали с ее родными детьми. Но вдребезги разбивались на Лиде.

Девочка из другого мира

Лиду забрали из школы-интерната в Воронежской области. До Савиновых ее пытались усыновить три семьи, но смотрели историю болезни — и отказывались.

В Гнилуше вспоминают, что в свои пять лет Лида выглядела на два, была очень худой, сгорбленной. Лида с трудом говорила, не умела жевать пищу, держать ложку и карандаш, в пять лет все еще носила памперсы. Как рассказывает подруга семьи Валентина, однажды, когда Лида в очередной раз испачкала одежду, Валя Савинова заставила ее стирать за собой.

— Сказала: «Ниче она не понимает, абсолютно. Вот посмотри, какие у нее пальцы». Я вижу — ребенок стоит и трет одежду, трет, трет… А на пальцах мозоли. Я тогда думала: вдруг у нее просто недержание? А Валя ее ругает.

Как рассказывали Савиновы, мать Лиды умерла при родах, отец от дочери отказался. «Видать, она не русская была — смугленькая, как цыганочка. А у Савиновых все дети светлые, красивые».

— Они долго не могли усыновить, полтора года, — говорит Валентина. — Они искали девочку, говорили мне, что Ульянка (четырехлетняя родная дочь Савиновых.— Е. Р.) с мальчишками растет, как пацанка. Шустрая, дерется со всеми. Ей нужна подружка.

На страничке «ВКонтакте» Валентины есть фотографии (оттуда они уже удалены, но часть осталась в местных СМИ): четверо веселых светловолосых красивых, похожих между собой детей лепят пельмени, задувают свечи на торте, обнимают папу — благополучная, спокойная, не бедная жизнь.

На большинстве фотографий Лиды нет. На тех, где девочка есть, она очень заметна: совсем другая внешне, очень худая, руки и лицо — в пятнах зеленки. Знакомым Валя объясняла, что руки и лицо Лида расцарапывает сама. Многие жители Гнилуши и правда это видели.

Троицкая церковь

— Я на кладбище ходила, разговаривала с ней: ну что, Лидочек, лежишь?..

— Они ж разве пили? Они работали, целыми днями в картошке копались, как жуки колорадские…

— Косища у Вали во, до жопы. Только у божественных людей такая бывает.

В Троицком храме пахнет пылью, скрипят по-деревенски крашенные вишневой морилкой половицы. Стол со скатертью в крупных розах, чашки на полке между иконами, скамьи, прикрытые покрывалами, — интерьер сельский, обжитой, домашний.

Спустя месяц после убийства село Гнилуша все так же бурлит.

— Да наколдовали им это, сами бы они никогда…

— А детки-то в Лебедяни, в приюте еще? Навестить бы их…

— Дети были — любо-дорого глядеть: ручки на груди сложены, сами перед иконами задницей кверху…

— На праздник вот такенный торт Валя принесла. Я ей: «Батюшки, когда ж ты успеваешь? » А она: «Я ногой люльку качаю, руками на кухне работаю».

В Троицкой церкви убийцам не то чтобы сочувствуют, но пытаются понять.

В первые дни после убийства продавщица церковной лавки Валентина Михайловна предложила собрать деньги на адвоката для Савиновых. Волна ненависти пронеслась по селу, выплеснулась и обрушилась на церковь с энергией и страстью Pussy Riot.

За несколько дней ненависть к убийцам превратилась в ненависть к верующим. Какая-то темная, застарелая неприязнь вдруг вышла наружу. И оказалось, что не насильников‑убийц осуждает село, не им угрожает расправой, а — православным, набожным, идеальным.

— Люди мне на улицах кричали: «Вы за них заступаетесь! Вы понаехали, вам денег надо…» — вспоминает Валентина Михайловна. — Я 30 лет тут живу. Я давно на пенсии. Я даже здесь не работаю, в церкви. Просто на послушании. — Валентина Михайловна недовольно хлопает стопками церковных книг. — Просто во славу Божию.

На похороны Лиды собралось полдеревни, «весь мир плакал». Жалели девочку, обсуждали порядки в семье: Валя орет на детей матом, лупит, а главное — запрещает телевизор. Позже я обойду все село, чтобы найти очевидцев насилия над детьми, но все будут кивать на соседей: мол, я не видел, но они наверняка. Очевидцев того, что Савиновы обижали детей, я не нашла.

Кордон в лесу

Вторая, неверующая, часть Гнилуши тоже ищет объяснений случившемуся.

— Я теперь в церковь не пойду, лучше в монастырь в Задонск поеду.

— Они люди божественные, к таким разве полезешь. У попов денег много, взятку дадут и откупят.

— Кто сделал их (Савиновых. — Е. Р.) образцово‑показательными? Кто назвал их идеальными?..

Кажется, это главный вопрос в Гнилуше. Если бы Савиновы пили, били детей, если бы Денис гонял Валю по поселку — их бы простили. Идеальной семье не простят ничего.

— …У моей мамы дом разваливается, а у этих педофилов такое хозяйство! Там когда обыск делали, ящиками повывезли: и макароны, и конфеты, и масло. Откуда такое богатство?

Нина Финаркина в красном халате, зеленом платке, синей кофте и галошах стоит у дома своей мамы на улице Советской. Дом, кажется, еще ничего, крепкий. У Савиновых такой же, только покрашен недавно.

— Может, там мафия у них, — рассуждает Нина. — В Гнилуше у нас такого не было, а тут приехали черт знает откуда — и богатыми стали.

В селе и правда уверены, что все беды идут от приезжих. Хотя у местных и своей дури хватает: с гордостью рассказывают, что в 70‑е милиционеры в Гнилушу по одному не ездили, а драки были «конец на конец» (деревни. — Е. Р.): «Подрались, потом магарыч выпили — и снова друзья. Но чтоб такое…»

Много лет в Гнилуше селились освободившиеся зэки из окрестных колоний, и это до сих пор придает местной жизни определенный колорит. Когда полгода назад к смотрящему по району Васе Клыку приехали его убивать, Вася двоих грохнул, третьего заставил написать явку с повинной в полицию — мол, планировал совершить убийство. И поэтому вместо статьи о двойном убийстве сам Клык отделался штрафом за незаконное хранение оружия.

В лесу, где-то за домом Васи Клыка, находится мужской монастырь, который гнилушские почему-то зовут «кордон» и куда, как они уверены, съезжаются «все тюремщики» (бывшие заключенные. — Е. Р.).

— Там такие крики! Там попы в рясах людей сжигают. Я сама туда не ходила, но все знают, — говорит местная жительница Татьяна Порешнева.

— Стоны там и крики девичьи, — с удовольствием вторит Нина.

«Руки отбили сельскому хозяйству»

Гнилуша выглядит, как любое село: частные домики вперемежку с серыми панельными двухэтажками, дороги в рытвинах, центральная площадь с администрацией, типовая школа рядом с церковью. Много детей. По улице проходит девушка с ребенком лет трех, тащит за руку:

— Я тебе, ***, что говорила?! Говорила тебе в лужи не лезть? Опять, ***, стирать за тобой, ***?

Ребенок болтается на руке мамы, как тряпочка.

Раньше вокруг Гнилуши были колхозы и фермы. Теперь осталась одна птицефабрика, и в той сокращения. В убойном цеху оставили 35 человек вместо 70. Зато и зарплаты нормальные — 13 тысяч.

Натуральным хозяйством, как Савиновы, живут немногие. Днем воскресенья водитель птицефабрики Василий сажает картошку на огороде перед двухэтажкой. Он бы и хотел сажать больше, да негде.

«Все руки отбили сельскому хозяйству, — говорит Василий, разминая поясницу. — Раньше по 30 коров держали, даже кто в квартирах жил, каждый день государству сдавали молоко. Вот в моем доме внизу было две коровы, на втором этаже — еще одна…»

Теперь коров держать стало дорого. Зато детей в селе все так же много.

За огородом Василий поставил качели и тарзанку для сына. Правда, вокруг пришлось поставить забор: «А то дети постарше сломают. Им некуда деться, кроме пива».

Вера без любви

Первым подробности убийства узнал настоятель Троицкого храма отец Александр.

— Позвонил я… скажем так, друзьям, — говорит он. — И меня не порадовали.

— Друзьям в органах?

— Да. Я сам до пенсии работал следователем. Сначала я одному человеку позвонил — он мне подтвердил. Потом звонит другой следователь: «Ты слышал»? К вечеру третий. И все. Тут уж не убежишь от этого.

По совпадению отец Александр — однокурсник Дениса Савинова в семинарии. До нее они не были знакомы, да и во время учебы не очень-то общались и, кажется, не очень ладили.

— Я чувствовал, что какой-то холодок между ними, — говорит он о Савиновых. — Между супругами должны быть любовь, уважение, мир. А у них я видел только излишнюю строгость. Для них Бог — не любовь, а какой-то справедливый судья. Наверное, в раннем детстве они не получили любви. И это перенесли на детей. А вера без любви — фанатизм.

Мы сидим в углу церкви. Только что закончилась служба, матушка Елена разливает чай, раскладывает печенье. Аккуратно замечает, что Савиновым казалось кощунством доставать в церкви еду.

— У нас 12 лет не было детей, — говорит отец Александр. — Мы с матушкой задумывались — могли бы усыновить? Поняли: нет. Своего ребенка можно терпеть, это инстинкт. А чужого? Как заставить себя любить? Савиновы взяли ношу, которую не в состоянии нести. Понадеялись на себя, на гордость свою. И были поруганы дьяволом.

Мы поднимаемся на колокольню. Вокруг — домики, огороды, покосившиеся сараи, чернеющий лес. Ни заводов, ни распаханных полей.

— Ничего не осталось, — мрачно говорит священник. — Ни работы, ни ферм… А в селе есть труженики, работяги. Замечательный народ.

Тяжелый суд

— Животных мы продали. Некому кормить и доить, — жена брата Дениса, тоже Валентина, встречает меня у ворот дома Савиновых, смотрит в землю. Позади во дворе виднеется детская песочница — кажется, единственная в селе.

— Они не виновны, на самом деле не виновны. Они хорошие люди. Валентина мне как сестра.

Плачет.

— Ну вот, опять ты… — брат Дениса неслышно подходит сзади, бережно обнимает жену.

Разговаривать со мной он не хочет.

— Все, что пишут, неправда, — говорит он. — Мы наняли адвоката. Там дело тяжелое, будет тяжелый суд…

Родные Савиновых приехали в Гнилушу, чтобы начать процесс усыновления их детей. Они готовы забрать всех четверых, но пока Денис и Валя не лишены родительских прав, дети находятся в приюте в соседней Лебедяни. Про убийство им не рассказывают. Сказали только, что Лида попала в больницу, родители остались с ней. Вопросов дети не задают.

Я уже уезжаю из Гнилуши, когда мне звонит отец Александр. Машина подпрыгивает на ухабах, вокруг темнеет лес.

— Помните, я говорил, что вера без любви — это фанатизм? — говорит он. — Слушайте, это послание к Галатам, глава пятая: «Плод духа: любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание… Если мы живем духом, то по духу и поступать должны». Все мы должны поступать по любви. Если нет в людях этого — все бесполезно.

Липецкая область