Российские адвокаты ежедневно работают в очень непростых условиях. Еще сложнее приходится тем, кто берется за «секретные дела», как адвокаты «Команды 29». За закрытыми дверями никто не стесняется в выборе средств притеснения стороны защиты. Все чаще нам хотят отвести роль статистов, пользы от которых не больше, чем от мебели в зале судебного заседания. В адвокате желают видеть молчаливого участника церемонии, нужного лишь для соблюдения формальностей.
В России не действует презумпция невиновности. Вообще, на то, что основополагающие принципы уголовного процесса будут работать, рассчитывать при выстраивании стратегии защиты нельзя, это наивно и опасно для исхода дела. На что может рассчитывать невиновный человек в суде? На срок ниже низшего порога наказания по инкриминируемой ему статье, на условный срок, на скорое условно-досрочное освобождение.
Сегодня адвокат — не спринтер, а стайер. После приговора начинается долгий процесс обжалования, и мы на этой длинной, многомесячной, если не многолетней дистанции — апелляция, кассация, КС, ЕСПЧ, УДО — бежим вместе с клиентом. Задача стоит одна — вытащить человека из пасти Левиафана всеми силами и правовыми методами. Если не вытащить — то добиться смягчения наказания. В случае с Кравцовым (радиоинженер, осужденный за госизмену в 2015 году. — Ред.) в Верховном суде удалось снизить срок с 14 до 6 лет, при нижней планке по 275‑й статье — 12 лет. И это многими было воспринято как победа. Однако нельзя останавливаться до тех пор, пока человека не освободят.
Адвокат становится сейчас как бы посредником между судом и обществом, переводчиком — он должен рассказывать, что происходит в суде и куда это все катится. Никто лучше адвокатов не знает, как работают на практике наши законы, каковы тенденции правоприменения. Государство сейчас ничего не делает для того, чтобы правосудие было открытым, — и это становится задачей адвокатов. Особенно важным это становится в закрытых процессах — подробности о том, что там, за завесой гостайны, происходит, в прессу практически не просачиваются. Правда, нас хотят лишить и этого права — недавно была введена административная ответственность за разглашение адвокатом любых сведений, связанных с оказанием юридической помощи своему доверителю, и не важно, причиняет разглашение информации ущерб интересам клиента или нет. Возможность публично комментировать ход дела — под угрозой, как в Белоруссии.
В делах, которые ведут органы госбезопасности или в которых в принципе участвует государство, есть ощущение толстого стекла между нами и судом. Это стекло как будто не пропускает звук. Суд не ориентирован ни на нас, ни на закон. Людям вообще свойственно ориентироваться на людей (в нашем случае — на одного человека), а не на абстрактные буквы на листе бумаги. Мы 16 лет живем с одной и той же властью — и ориентироваться на нее оказывается для судей легче, комфортнее и безопаснее, чем на закон. Власть сегодня стабильнее, чем закон. Если бы власть у нас менялась, закон для судей и других чиновников был бы ориентиром понадежнее.
Я не сказал бы, что суды у нас неквалифицированные. Если речь идет, к примеру, о споре двух хозяйствующих субъектов, если эти субъекты не ассоциируются с какими-либо госструктурами, решение с большой вероятностью будет законным, обоснованным и объективным (если, конечно, нет коррупционной составляющей). Как только в деле просматривается государственный интерес — оно тут же слетает с правовых рельсов.
Телефонного права давно нет — всем и так все понятно, систему воспитывают 16 лет. У суда есть какое-то восьмое чувство. Судьи руководствуются неписаными, но очень четкими и всем понятными рекомендациями. В судьи ведь кто идет? Сотрудники судов — секретари, помощники. Адвокат туда никогда не сунется, ему это не надо, да и не пустят его. В советское время была шутка: «Если судья не знает, какое решение ему надо принять, нужно решать по закону». Сейчас — так же.
Иван Павлов, адвокат, руководитель «Команды 29», специально для «Новой газеты»
