Улицы в городе должны быть такими, чтобы по ним не могли пройти танки. В идеале — чтобы власть не могла протиснуться вообще. Она всегда толстая. Она и в пешем строю защищает себя броней, касками, торчащими во все стороны резиновыми палками, винтовками. От нее можно избавиться, превратив улицы в лабиринты. Так вот, я нашел воплощенную утопию. Это вольный город Рио-де-Жанейро.
В фавелу на острове Жигойя перевозят через канал за один бразильский реал. Посреди центрального островного проспекта, широченного, естественно, — никаких машин, никаких мотоциклов, если только велосипед, а людям вполне хватает места разминуться — вырастает ствол могучего и так и не идентифицированного мной дерева (похоже на платан, но не то). Оно преграждает путь любой технике. От центральной авеню ветвятся улочки, где цепляю плечами за стены. Но это потому, что у меня сумка. К вечеру освоюсь.
Сейчас уже ночь. За каналом воют сирены, стрекочут вертолеты — в Рио, в зоне олимпийской активности, откуда только что вернулся, совсем молодые мальчики в камуфляже, обвешанные серьезным оружием, охраняют даже биотуалеты напротив церкви Канделария. Стоят минимум по двое. И даже с гранатометами. Представьте, как разлетится дерьмо отсюда, с побережья Conde (графского), если вдарить из подствольника по цепочке из сорока-пятидесяти кабинок. А в фавеле спокойно. Совершенно не стреляют. Здесь даже многочисленные собаки научились не лаять. Дом интеллигентного аргентинца Пабло, принявший меня, вытянут по вертикали. Спальню мне отвели на крохотном четвертом этаже, а пишу вам с террасы на крыше. Прекрасный вид. Все тут у них по фэншую: спереди вода, за спиной гора — самый крупный в мире (так утверждают обитатели фавелы) цельный скальный массив. Возможно.
Удивительное дело: претензии у террористов к правительствам, а взрывают не толстые красные (или узкие крысиные) морды в членовозах, а обычных людей в аэропортах, метро, церквях, мечетях, на площадях и рынках. Здесь, почему-то я уверен, не взорвут: террористы тоже толстые, им здесь не протиснуться.
За три дня до этой прекрасной ночи пробовал себя убедить: двадцать убийств в Райском Саду с начала года — это немного. В моем Красноярске убивают куда больше.
Airbnb показал мне адрес забронированного в Рио жилья, район — Jardim Paraiso. Райский Сад. Накануне отлета взялся гуглить новости из Райского Сада. Стоп, а где дата публикации? Когда, собственно, случилась эта 20-я с начала года насильственная смерть? Так, 15 февраля. Поищем новости попозже. Заголовки однотипны: ограбление в раю, смерть в раю, налет, нападение… Вот, 25 июля. Очередное убийство, 61-е. А сколько народу в саду? А всего 12 тысяч. Нормально так. Ищу это благословенное местечко в соцсетях. «Нам закидали яйцами лобовое стекло, слава богу, я поняла, что это было, и не остановилась чистить. Безусловно, нас бы ограбили, невдалеке за нами следовал мотоцикл с двумя парнями. Не обращайте внимания на летящие яйца, держите «дворники» в порядке».
Десять лет назад моему старшему сыну было 14, и он по обмену уехал в Бразилию на целый год. А к нам в Красноярск приехала девочка из той семьи, где он остановился. Я, чего говорить, был против такого «обмена заложниками», сын хотел. И победил, молодость всегда побеждает: «Ты же сам говорил, что задача родителей научить детей самостоятельности». Спустя 10 лет сын зашел меня проводить и вспомнил, как я его напутствовал — сунул читать Бродского, «Назидание». Хоть это и про Азию. До сих пор сын помнит про цвет белья: «Не откликайся на «Эй, паря». Будь глух и нем./Даже зная язык, не говори на нем./Старайся не выделяться — в профиль, в анфас; порой/просто не мой лица. И когда пилой/режут горло собаке, не морщься. Куря, гаси/папиросу в плевке. Что до вещей, носи/серое, цвета земли; в особенности — белье,/чтоб уменьшить соблазн тебя закопать в нее». Сын жил не так далеко от Рио, но в сам Рио его не пустили. Там другая девочка из той же программы обмена отклонилась от обговоренного маршрута и пропала. Ее не нашли.
Траурный заблаговременно вечер шел своим чередом, я веселил народ, читая, как обитатели фавел Рио спускаются с гор, кладут поперек дороги связанного живого человека и грабят остановившиеся машины и автобусы с туристами. Зачитывая, кого и как уже успели обчистить, в том числе детали выноса Русского дома, стоящего на пляже Копакабаны. Но тут мой старший проворчал: дескать, сам всегда говорил поменьше доверять новостям, побольше — людям. Берусь новости перепроверять, и вот что обнаруживаю: их поставщик, убийственный Jardim Paraiso, — это не в Рио, это вообще пригород Жоинвили (почти тысяча верст от Рио). А есть еще такой район в Сан-Паулу.
Почему же меня водят за нос, выдавая другой адрес? Airbnb, на который грешил, по большому счету не виноват — это я выяснил позже. Первые догадки родились, когда автобус не довез меня до нужной остановки. Повернул в сторону от океана, нарушив все выданные мне сайтом и хозяевами жилья инструкции. На мой недоуменный вопрос рядом сидящая дама собрала совещание из всех пассажиров. Водитель тут же остановился, живо подключился. Я ловил на себе оценивающие взгляды: надо ли ему туда? Я вышел. За мной спустя четверть часа пришли. И когда уже спрыгнул на остров с лодки за один реал, понял: у этих домов — самостроя — просто нет адреса. Почта здесь полугосударственная, получастная, очень дорогая, и в трущобах договариваются, придумывая адреса. Отсюда Райский Сад, отсюда незнание даже местных об этом острове и т.д.
Когда ехал из аэропорта, видел граффити: фавелы — как спящие волки. Я бы нарисовал косяк рыб, каждый домик — чешуйка. Здесь, на Жигойя, еще недавно стояло три домика — рыбацкая деревенька. И вот — целый район. Без дорог, школ, больниц, полицейских участков. Ни у кого никаких документов на постройки. Коммуна. Электричество подключено самовольно, канализация — прямиком в канал. Власть — гуляет лесом.
Зато есть церковь, салон красоты, булочная, доставка пиццы. Бар — нелегальный, днем идешь — глухая стена, ночью она распахивается, выставляется мебель, появляются музыканты, пиво, закусь. Это держит испанец (имя опущу). И это лишь мне все эти люди, общительные и веселые, рассказывают. Сегодня не повезло. Весь день с небольшими перерывами льет дождь, 19 градусов. Ну если мы зимнюю Олимпиаду провели в Сочи, почему летнюю не устроить в Рио зимой? Дует очень похожее на то, что мы на Енисее называем хиусом.
Хаус США и Дом России единственные — из тех, что я успел осмотреть — стоят без очередей. В американский дом входа вообще не видно, в русский — видимо, после критики за жлобство — стали пускать не только по российским паспортам, но и иностранным, предварительно гостя построив и сфотографировав. В дома других держав стоят длинные очереди — пускают всех. Это я про многочисленные европейские страны. Говорят, нет очередей к японцам, ко многим азиатам — только по записи.
Что пока впечатлило больше всего. В конце Олимпийского бульвара — громадная фреска «Коренные народы пяти континентов». Автор — 40-летний художник из Сан-Паулу Эдуардо Кобра. Технологически это, конечно, не фреска, но это и не граффити. Для меня и тысяч других людей, идущих сюда специально ради нее, это — современная фреска. Для чего с континентами там капитально напутано? Америка одна, а Европа с Азией разделены… Мне кажется, это подчеркивает глубинный смысл гигантского живописного поля. Я впечатлительный и сентиментальный, может, у других лучше получится без внутреннего содрогания смотреть в эти пять пар глаз братьев своих — все мы от одной праматери.
Я здесь только вторые сутки и еще разбираюсь с содержанием и смыслами этих Игр. Они, конечно, не только о спорте и политике, они и о главном.
…Едем в центр, к олимпийскому действу. Моя стюардесса в Рио, гид по всем его закоулкам, тупикам и центральным площадям, референт по самбе Александра Головинская (землячка, живущая в Рио почти шесть лет) говорит мне в автобусе: «О, Христос показался, в приличное место приехали! Держи теперь сумку крепче!»
Это она о знаменитой статуе Иисуса на Корковаде.
А центральные районы во всей Латинской Америке совершенно не то что в Европе. Это опасные с наступлением сумерек места, где дешевая аренда и, соответственно, дешевые магазины. Въезжаем из восточной части города в южную. Идем вдоль велодорожки, которая под натиском океана обвалилась, похоронив двух человек. Ее не стали восстанавливать, так и стоит.
Въезжаем в тоннель, недавно ему дали имя Рафаэля Маскареньоса. Тоннель был закрыт на ремонт, когда этот мальчик пошел покататься там с друзьями на скейтах. Другие мальчики решили покататься на машинах. Теперь здесь граффити — портреты мальчика, плачущего Христа. Рафаэль был из богатой семьи. А был бы он из трущоб?
Насколько здесь накалено между толстыми и тонкими и как люди сосуществуют? Лишь одна реплика: «Чем отличаются-то? То же говно, только из креветок, а не из фасоли и риса». Действительно, проезжаем (а потом проходим) столь же дурно пахнущие каналы. Такая говнотечка разделяет элитные Ипанему и Леблон. Тут же российское консульство — за колючей проволокой.
Когда идем по Ипанеме, за стеклами обихаживают собак — стригут, с когтями возятся. Саша: «Это очень развитой здесь сервис — раз в неделю домашнее животное заберут, вымоют, подстригут, причешут. Собакам устраивают вечеринки с тортами, задуванием свечей, нанятыми фотографами». Александра рассказывает всякие смешные истории. С той самой иронией, под которой — боль, уже ставшая и ее.
Иисус здесь, его видно. Два тысячелетия христианства минуло. На Олимпийском бульваре бренды тоже давно знакомы. Под «Ниссаном» бросаются вниз головой на ремнях, раскидывая руки — висят, как Христос, только вверх тормашками. Люди такие трогательные.
На prasa ХV (площадь 15 — в честь 15 ноября, Дня провозглашения республики) перуанцы играют на своих неземных тоскливых и одновременно обнадеживающих инструментах (не знаю, как называются все эти дудки) Imagine Леннона. Индейцам кидают в шляпу маленькие и большие деньги добрые подпевающие люди.
Открытие Игр было о том самом. О презираемом левачестве, о парижском лозунге «Под мостовой — пляж», о пацифике, хиппарях, о преданных идеалах, о посмеивании над современной борьбой с климатическими изменениями… Ну да, давайте не бороться, а еще больше производить и потреблять. Производить и потреблять. Производить больше дерьма и потреблять его же больше.
Прилетел в Рио в среду еще до рассвета. Город проявился издалека таинственным сиянием. И это было, скажу так, не как из открытого ночью холодильника. И это было не как зажегшийся смартфон в заднем кармане джинсов той интересной итальянки. Что-то еще.
И потом эти запахи. Многообеща- ющий микс: йодистый настоянный запах океана, прели, через пару метров уже отчетливо гниющих отходов, канализации, мегаполиса, чуть позже — жареного чеснока, картошки (последнее не оправдалось — для картошки здесь не климат, это корень маниоки, на вкус почти неотличим). Из окна — костер чуть не центре города (индейцы), бродяги, спящие на скамейках рядом с автобусной остановкой, дальше еще бродяги, спящие, безмятежно, прижавшись друг к другу. Почему-то хочется сравнить их с котятами. И не думать, живы ли.
Головокружение объяснимо: я вверх тормашками; улетел на другую сторону шарика, почти на 180 градусов и на 10 часов вспять, теперь точно вижу, что все тут и все там как вальты и дамы, джокеры и короли. Кто нас сдает, во что нами играют, когда мы увлечены своими Играми? Вот каменной громадой Христос, вот очередной сиганувший вниз на ремнях «Ниссана» парень. Вот девчонка, прыгать отказавшаяся. Именно ей бразильцы хлопают со всей искренностью. Тех, кто до этого прыгал, просто снимали на телефоны и охали.
Прилетел как домой. Все в реальности похоже. В этом портовом сумасшедшем городе и моем, самом земном, отстоящем дальше всех миллионников от морей и океанов. В моем, где Енисей, безостановочно переносит гигантские объемы пресной воды, и в Рио, где океан — а это совсем другая вода. В моем, земляном, наверное, ближним к аду, и в этом, где Сын Человеческий и в самом деле стоит на горе Корковадо под небом. То ли привлекая молнии, то ли их исторгая в небо. В Отца Небесного.
Мой старший сын теперь уже учит меня: «Идешь, так смотри — эта улица многолюдна, а по соседней никто не ходит. Она тебе нужна? Хорошо видно, куда соваться не стоит». А у нас не так? И тоже в самом центре — свернешь с центральных улиц и окунаешься куда-то в послевоенное «баракко» с невыносимыми запахами.
Фавелы Рио занимают доминирующие высоты, тянутся по склонам гор, благополучные районы внизу, начиная с подошвы. В моем Красноярске — то же. Законы земли (улицы), блатная романтика, все эти крэш-тесты, битвы за самок — такая же часть и Рио, и Кырска, как те и эти горы и общее на всех небо. Это жителям унылых равнин и земледельцам не понять веселых бандитов, спускающихся с гор, — сей антагонизм непреодолим. А жителям сложнопересеченных местностей, Красноярска или Владивостока, Рио будет родным.
А то посреди промзоны выплывает дом с дорическими колоннами. Здесь — то же.
Фавела Росинья врастает в элитные районы Сан-Конраду и Гавиа, поблизости известные миру Леблон и Ипанема, все рядом и все вместе, Средневековье. Нищеброды сверху отливают и поплевывают в сторону нуворишей. В центре Красноярска Караульная гора тоже вполне латиноамерикански поросла бараками, избушками бедноты и замками цыганских баронов и наркодилеров; эта архаичная фавела с печными дымами, парящая над городом, называется Покровка. (Вы ее знаете по часовне Параскевы Пятницы на бумажных червонцах.) Тот же котел народов, жиганский интернационал, крайне запутанная топография, героин, закопанный в огородах, и разбодяженный спирт, черная магия, в разваливающихся бараках, цепляющихся самовольно к проводам, — пластиковые окна и «Хаммер» во дворе. «Я начал жизнь в трущобах городских…» — это русская народная песня. Капоэйра — это наша забава, пляска с дракой.
Вирусное тестирование вода Рио не прошла: здесь нет мест, безопасных для купания и катания на лодках в соответствии с мировыми стандартами. В Красноярске — та же история. Как начинается лето, СЭС закрывает все пляжи. Разница в том, что в Рио купаются круглогодично, а в Красноярске, кроме моржей, — никто и никогда. У нас даже пальмы такие же, правда, в горшках. И их уже в минувший понедельник повезли прятать на зиму в отапливаемые теплицы. А еще разница в том, что у нас счастливый человек — оксюморон. Здесь — правило.
