На горизонте розовый и серый Недвижный лайнер, смутный, как рассвет. Я на него гляжу с тоской и верой, А может быть, его там вовсе нет. Таким я вижу розовый и серый, Морской, рассветный цвет небытия, В котором все измерят верной мерой — По крайней мере в это верю я. В конце времен — неблизком или близком, На горизонте дымно-заревом, Пусть василиск возляжет с василиском, Но агнец перестанет спать со львом. Не то что кара — кара портит нравы, Не ад с котлами — это скучный бред, Но просто мы поймем, что были правы. А если нет —

Что ж, если нет, то снова быть неправым, Гордиться не победой, а виной Сочту финалом менее слащавым И более логичным, чем иной. Не выправит горбатого могила, Не ототрет родимое пятно. Со мною только так всегда и было И быть должно.

В эпоху византийца Юлиана, Отступничества долгие года, Так просто быть в составе миллиона, Решившего, что это навсегда! Пока ликуют псы и скоморохи, Как знать, что отречение Петра — Не суть эпохи, а петля эпохи, И, может быть, последняя петля? Последнее свидетельство — отступник, Уловка мирового скорняка. Так птицы возвращаются на сутки, Чтоб улететь уже наверняка, И эти все сегодняшние лажи — Не сделавшийся явным ход планет, Не глас народа, не секунда даже. Но если нет —

Я все равно сказал бы, умирая, Что лучше так, что это правый суд, Что ни к чему искать земного рая — Что значит рай, по крайней мере тут? Смешно мечтать при гибнущем режиме, Что лилия взметнется из гнилья. Сгнием и сгинем. Это заслужили И вы, и я.

Я знаю мира тайное лекало, И вся его заржавленная жесть, Вся плоть его мне чаще намекала На то, что нет, а не на то, что есть. Вся радуга павлинья, вся Кампанья, Вся смертная, цветущая бурда — Не будет ни суда, ни оправданья. Но если да —

То эта незаслуженная милость Как раз и есть основа всех основ, Которая сквозила или снилась И плакать заставляла после снов Над каждою мучительной химерой, За всем моим бессильем и тоской — Цвет милосердья, розовый и серый, Рассвет морской.