Разговор зашел о благородстве, достоинстве, сочувствии и прочих несъедобных материях.
— Что такое благородный человек? — сказала Наташа. — Сейчас объясню.
Дело было много-много лет назад. В самом начале 80-х. У меня защита диссертации висела на волоске. Я точно знала, что мне накидают черных шаров, потому что моего руководителя увольняли по политическому делу. Что-то там он подписал, какое-то письмо в защиту диссидентов, у него дома был обыск, вроде ничего не нашли, но напечатали фельетон в газете, и вот уже был приказ об увольнении. Но я же не виновата! При чем тут моя диссертация?
Я объехала всех членов совета. Зачем? А вот так. Воззвать к порядочности. К университетскому духу. К совести, наконец! Они же меня 8 лет знали, пять лет студенткой плюс три года в аспирантуре. Любили, хвалили, поглаживали: «Ах ты, наша умница». А тут стоп. Пятеро вообще не захотели, чтобы я приехала. Но так, спокойно. Прости, Наташенька, сердце прихватило, на даче крыша протекла, юбилей у друга юности и в таком роде. Остальные — морды корчили. «Будем рассматривать работу по существу». Ни один не пообещал, что, мол, я буду «за». Кошмар.
Я к нему к последнему приехала. Уже в полном отчаянии — оттого, что вдруг такая стена вокруг. А он, самое страшное, давно ко мне клинья подбивал. Он, кстати, красивый был, но не в моем вкусе. Такой южный красавец. Итальянский тенор…
В общем, я ему звоню: «Мне срочно нужно к вам приехать, можно?» — «Да, — говорит, — конечно». И так нагло: «Жена как раз в санатории, сын на даче у приятеля, давай, заскакивай…» На «ты», что характерно.
Вваливаюсь к нему, и просто-таки, прости меня, прямо ему в объятия падаю. В коридоре. Он меня ведет в комнату, сажает на диван, сам рядом садится. Меня всю трясет, но чувствую: отдамся за один белый шар. С восторгом и страстью.
— Дайте выпить чего-нибудь, — говорю.
— У тебя же завтра в два часа защита, — брови поднял.
Я вместо ответа ему на шею кидаюсь.
Он меня отцепил от себя и говорит:
— Моя дорогая. Вы мне (на «вы» перешел) очень нравитесь. И я бы в другой момент, конечно… Но. Во-первых, я не люблю, когда со мной спят за плату.
Я просто озверела:
— А зачем тогда мне приехать позволил? (Сама на «ты» перешла.) Какого черта?
Спокойно отвечает:
— Есть вещи, которые надо говорить в глаза. Во-вторых, вот что самое главное. Допустим, мы с тобой сейчас… и я в отплату проголосую «за». Но тебя все равно завалят. Это — политическое решение. Оно уже принято, ты поняла? Мой голос ничего не изменит. Вот и получится, что ты мне, извини за выражение, дала — совершенно зря. А я это заранее знал. Но воспользовался. А это неблагородно. Так что вот.
Так что вот, ушла я домой, нагладила блузку, стала учить выступление.
Назавтра, конечно, как заказывали. Десять испорченных, шесть «против», но целых два — «за». Обалдеть.
Политическое решение, куда деваться!
Потом человек пять ко мне подходили и шепотом клялись, что именно они-то как раз голосовали «за», ибо так им велела научная совесть.
Но не сразу подходили, а лет через десять. Когда вся политика переменилась, и мой уволенный шеф, наоборот, стал почти героем и отчасти культовой фигурой.
— И он тоже подходил? Этот благородный красавец? — спросил я у Наташи.
— Нет. Я сама к нему подошла и спросила: «Ну, теперь-то расскажите». А он говорит без всякого стеснения: «Я голосовал против. Черный шар кинул». — «Почему?» — спрашиваю. «Да потому, что диссертация у тебя никудышная. И шеф твой дурак, недоучка и позёр. Хотя он славный, честный человек. Пострадал без вины, и я ему очень сочувствую. Но это, дорогая Наташа, ничего не меняет в смысле научной ценности ваших с ним, так сказать, открытий».
— Кошмар, — сказал я.
— Никакого кошмара! — закричала Наташа. — Наоборот! Я даже влюбилась в него. Примерно на полдня.
— Ого! — засмеялся я.
— Бог с тобой, — тоже засмеялась она. — Так, облачко пролетело. Жаль только, что это был один-единственный благородный человек в моей жизни.
— А я? — обиделся я.
— Извини, не было случая проверить, — серьезно сказала она.
