Странно думать, что все это временней Хомяка, мотылька, сквозняка, Все ходы человечьего племени, Все уловки его языка: Этот умница, эта красавица, Звонкий стих и цветущая плоть — Неужель ничего не останется, Где-то там, в директории хоть? Даже гений, наивно уверенный, Что поэтика выше носков, И несчастный присяжный поверенный, Похороненный в городе Псков, Под плитою забытой, замшелою, Заставляющей вскрикнуть сквозь сон: Что я делаю, что я здесь делаю! — Зуккенсон, боже мой, Зуккенсон!

Правда, кажется даже бессмысленней Сохраненье на тайных складах Этой всей — чем наглей, тем бесчисленней, — Запыленной в бессчетных годах, Этой лезущей в окна материи, Каждой осыпи, каждого пня, Каждой туфельки, каждой бактерии, Каждой гадины вроде меня! Что такого бесценного вызнато Этой бурной, зловонной рекой, Надоевшей уже и при жизни-то, А посмертно вообще никакой? Дуры, воины, сивые мерины — Что за пошлость беречь этот хлам! И конечно, присяжный поверенный: Танненбам, боже мой, Танненбам!