Хайдеггер и Арендт. Учитель и его ученица

Они познакомились в 1925-м, когда Ханна, студентка Марбургского университета, слушала его лекции. Мартин увидел ее в толпе и выделил, встретившись с пронзительным взглядом. Воспоминание об этом обжигающем душу событии он сохранит на всю жизнь. Между ученицей и учителем вспыхивает роман, состоящий из тайных встреч у нее в мансарде (дома у него жена и двое сыновей). Первое письмо в книге «Издательства Института Гайдара» (2016), обращенное дорогой фрейлейн Арендт, — его: это договоренность об очередной встрече и уточнение: «Между нами все должно быть предельно ясно и чисто. Лишь тогда мы будем достойны того события, каким оказалась наша встреча. То, что Вы стали моей ученицей, а я — Вашим учителем, есть только внешняя причина того, что произошло с нами…» Впрочем, уже следующее письмо, написанное через 11 дней, начинается совершенно иначе: «Дорогая Ханна! Почему любовь богаче других человеческих возможностей и сладостным бременем ложится на охваченных ею? Потому что мы сами превращаемся в то, что мы любим, оставаясь самими собой…»

Ответных писем Арендт той поры не сохранилось. Хайдеггер, видимо, прятал их от жены или считал не важными: биографы утверждают, что Ханна была не единственной связью герра профессора на стороне. Арендт же письма сохранила, несмотря на перипетии военного времени, бегство и эмиграцию. Невозможность обладать любимым (антураж тайных встреч напоминает соответствующие главы романа «Стоунер» Джона Уильямса, с той разницей, что любовники — не ординарные гуманитарии, но два величайших мыслителя ХХ века) и отсутствие каких бы то ни было перспектив действует на Арендт разрушительно. И тогда она переводится в ученицы к Ясперсу.

Хайдеггер ведь это же один сплошной соблазн. Это он ее долго и в упор не видит, а Ханне масштаб Хайдеггера очевиден с самого начала (любовь к великому человеку — особое, испепеляющее чувство, требующее полной самоотдачи), а способ его философствования, породивший армию подражателей, пленяет даже сильнее, чем личность. Можно поражаться силе Арендт, через сопротивление учителю и постоянный диалог с ним сумевшей построить собственную философскую систему. Оригинальную, новаторскую.

Идеальная любовная переписка, где чувства сопровождают и аранжируют массу других глубоких тем. Лучше философов об эмоциях говорят разве что поэты. Зато философы точнее. Они, впрочем, такие же поэты и есть. Просто метафоры у них фундаментальнее, тщательнее разработанные.

Целан и Бахман. Поэтическое равенство

Ей было 22, ему 28. Вена, 1948 год. Только что закончилась война, в которой Пауль Целан потерял родителей в концлагере. Сам он был заключен в трудовой лагерь, откуда попал в СССР (Бессарабия стала советской), оттуда уехал в Бухарест, затем вот в Вену. Здесь он и встретил, на пути или по пути, молодую, талантливую и, ему под стать, замороченную девчушку Ингеборг Бахман, с которой провел несколько счастливых недель, изменивших всю ее судьбу, а его не изменивших.

Потому что уже тогда Целан окуклился внутри своих травм и потерь, внутри черной дыры нездоровья, откуда постоянно доносятся шорохи и стоны — сигналы, напоминающие писк спутника Земли, доносящегося из открытого космоса.

«Мое молчание, наверное, понятнее, чем твое, потому что тьма, которая навязывает его мне, старше…» Даже в молчании они не равны.

Дальше он едет в Париж, она остается в Вене, но очень хочет к нему. Пишет постоянно письма (Пауль отмалчивается или отделывается отписками), стремится приехать в гости или насовсем. Но она ему будто бы не очень нужна. Занятый своим сокровенным, переливающимся через края стихотворений, он «тупо» ее не видит. Не замечает. Относится как к помехе, сопровождающей понимание, — ведь она, как поэт, близкий по эстетике, понимает его тексты изнутри и как может пропагандирует. Сначала среди знакомых, затем — среди слушателей (Бахман работает тогда на радио). И тогда они ссорятся, вновь навсегда рвут.

В этой части переписки, изданной «Ad margenem» (2016), Пауль и Ингеборг более всего похожи на персонажей Хулио Кортасара из «Клуба анонимных невротиков». Похожих на них по стилю, как жизни, так и слегка приджазованного писания, существующих у бездны на краю и ходящих по лезвию бритвы в постоянном предчувствии собственной гибели.

Письма двух поэтов переполнены предсказаниями и даже пророчествами. Не случайно стихотворение Целана, написанное в относительно благополучном 1951-м и приложенное к очередному замирительному письму, называется «Вода и огонь».

Позже Целан прыгнет в Сену с моста Мирабо. Бахман сгорит в домашнем пожаре римской квартиры. Точнее, получит сильные ожоги, несовместимые с жизнью, и через полмесяца скончается в больнице.

Лотман и Сонкина. Бывшие соученики

Первые рецензии на книгу Фаины Сонкиной «Юрий Лотман в моей жизни: воспоминания, дневники, письма» («Новое литературное обозрение, 2016), вышедшей в серии эпистолярных документов, ставит рецензентов в тупик. Очень уж сложно выбрать правильный тон для рассказа о чувствах знаменитого тартуского профессора и ученого-семиотика к университетской одногруппнице, пронесенные через десятилетия. Это вам не Хайдеггер с Арендт и даже не Целан с Бахман, но фигура, самая что ни на есть родная и практически священная. Как писать о личной жизни, ну, скажем, матери Терезы или Дмитрия Сергеевича Лихачева, избегая ложной сусальности и интонаций таблоидов? Научный и человеческий авторитет Лотмана всегда был безупречен, и надо отдать должное аккуратным, тактичным воспоминаниям Фаины Сонкиной, — она сделала все, чтобы рассказать правду о любимом, не затронув его посмертной репутации.

Все, причастные к тартуским мирам, знали о его семейном и научном союзе с Зарой Григорьевной Минц, выдающимся исследователем и толкователем творчества Александра Блока и всего Серебряного века. Многие так их и воспринимали, единым, чувственно-рациональным целым. Теперь оказывается, что помимо жены долгие годы Юрий Михайлович был верен еще одной женщине, сватался к которой еще в университете. Но, получив отказ, ушел с головой в жизнь с другими людьми, чтобы много лет спустя встретить студенческую любовь на встрече выпускников и заболеть красавицей Фаиной по новой…

Право на высказывание, а также обнародование мемуаров и писем Сонкиной поддержано авторитетом другого безупречного человека — Бориса Егорова, соратника и близкого друга Лотмана, бывшего свидетелем красивых и крайне непростых отношений двух немолодых уже людей. Этот выдающийся 90-летний ученый, сам опубликовавший вместительный том переписки с Юрием Лотманом, нашел время для подготовки комментариев и к этой книге. Следовательно, согласился с публикаторами (материнские бумаги довела до печати Марина Сонкина, посвятившая сборник маме и «светлой памяти моего учителя Ю.М. Лотмана») в том, что «похоронить то, что мне известно о нем, я считаю неразумным». 92 неизвестных, впервые опубликованных письма ученого (плюс честные, искренние и безыскусные воспоминания о нем) — это, конечно, сенсация. Однако мир, в котором продолжает существовать гений Лотмана, лишен и налета желтизны даже сегодня.

Дмитрий Бавильский, The Art Newspaper Russia, — специально для «Новой газеты»